– Живой, – вынырнула из-за плеча старика и закивала толстуха в пышном платье придворной матроны. – Рано еще ему к нам.
Сквозь нее просвечивала стена Пальца и брошенные собакоголовыми факелы.
И тут до Ивана дошло, с кем он разговаривает.
Пугаться было вроде уже поздно, да и неприлично, после того, как к тебе отнеслись с таким пониманием, и царевич, на несколько секунд задумавшись над дальнейшей линией поведения, пришел к определенному выводу и вежливо продолжил беседу:
– Можно задать вам один вопрос? Вернее, пока один… – тут же честно уточнил он.
– Задавай, – милостиво махнул рукой призрачный офицер в старинных доспехах и в парадном шлеме с пучком курчавых перьев.
– Сегодня, чуть раньше… когда стража чего-то испугалась…
– Видишь ли, молодой человек… Когда умруны вытащили тебя из башни Звездочетов, наша Находка… – начал степенно свое повествование старик в колпаке со звездами, но привидения не дали ему договорить и загомонили наперебой:
– Это я первый узнал ее, я ее сразу узнал, как только у ворот увидел!..
– Нет, я!..
– Как же, ты! Когда я показал тебе ее, тогда ты и…
– А я зато первый увидел царицу Елену!..
– Которая оказалась совсем не царицей Еленой, кстати…
– …да уж сам понял…
– …но это не имеет никакого значения…
– Я все равно ее первый увидел!..
– Ну, естественно, кто же еще!..
– А я говорю…
– А Я ГОВОРЮ, – сурово обвел собратьев взглядом из-под кустистых бровей Звездочет, подождал, пока многоголосие утихнет, и продолжил рассказ: – …Находка хотела броситься тебя спасать, но мы остановили ее…
Оказалось, многоголосие утихало только за тем, чтобы собраться с мыслями и силами:
– Едва успели, кстати!..
– …и мы сказали ей, что у этой честолюбивой свиньи Сабана всё одно ничего не выйдет…
– …и что, хоть и не знаем, как…
– …но он за всё еще поплатится…
– …отольются мышке кошкины слезки!..
– …и она стала ждать…
– …а когда собакоголовые перешли в наступление одновременно по всем направлениям, что, принимая во внимание их вооружение и численный состав, было чистой воды авантюрой, им нужно было применить совершенно другое построение…
– …она испугалась за вас…
– …и сказала, что вы не сможете справиться со всеми….
– …и она одна – тоже…
– …и тогда мы с ней поделили их пополам.
– Она навела на них чары огня…
– …а мы порезвились со своими старыми знакомыми.
– Как они были рады нас увидеть снова!..
– Ты думаешь, Сабан отчего с ними в Проходной башне ночевал всегда?
– Чтобы от нас защищать!
– Одни они даже вдесятером уже оставаться боялись!
– Ха!.. Десять на часах с Сабаном, а сорок-то – всё равно наши!..
– Спасибо… – прижал руки к сердцу Иванушка, – огромное вам спасибо за помощь от нас от всех…
– Обращайтесь, – разрываясь от довольства, милостиво кивнул толстый солдат.
– Если надо кого-нибудь напугать…
– Ошарашить…
– Устрашить…
– Привести в ужас…
– Но я же помню – вы те самые демоны… – вклинился в хор дружелюбных привидений непонимающий голос Наума.
– Призраки, я бы внес уточнение, – вежливо поправил его Звездочет.
– Да? А говорили, что…
– Говорят, в Узамбаре кур доят!.. – расхохоталась молодуха в одежде служанки и игриво пихнула в бок долговязого пажа.
Тот в ответ попытался ее ухватить за талию, она увернулась, захихикала, бросилась от него наутек, маневрируя сквозь сонм развеселившихся привидений, и Наум, наконец, получил возможность закончить свой вопрос:
– …Я имею в виду, почему вы решили нам помочь?
– О, это длинная и страшная история, – оживился вновь Звездочет.
– И веселая, – уточнил здоровяк в поварском колпаке.
– Страшно веселая, я бы сказала, – обмахнулась прозрачным веером толстая дама.
– И страшно длинная, – сообщил призрак с пером за ухом и свитком пергамента подмышкой.
– И если ты никуда не торопишься…
– …то, пока мы ждем твою супругу…
– …я могу…
– …то есть, ты хотел сказать, мы можем…
– …вам эту историю рассказать.
Супруга.
Всю радость с Иванушки как волной смыло.
Сеня.
Пока они тут… Она там…
Серафима снова утерла пот со лба колючим рукавом выменянного ими в октябрьской деревне полосатого долгополого армяка (неужели это было всего с неделю назад?!..), пробежала несколько ступенек, сообразила, что как раз для такой оказии Иванушкой был выдан ей трофейный ковер, и торопливо вернулась за ним в прихожую.
Прорепетировав со скрежетом зубовным над карнизом маневры типа "вверх-вниз" и "вправо-влево" и в очередной раз с печальным вздохом пожалев об отсутствии Масдая, она отдала ковру приказ "вверх на метр – вперед на пять метров и медленно-медленно вниз", легла на живот, свесила голову через край, и стала смотреть, как стеклянный гроб, играющий всеми оттенками красного, неспешно приближается, на глазах превращаясь в хрустальный сундук огромного размера.
Или, скорее, даже ларь… Чтобы не сказать ящик…
Хотя от перемены наименования габариты его, увы, не изменялись.
"Метра три в длину – три с половиной, не меньше… Да в ширину метра два", – кисло предположила царевна, вывернула шею и еще раз окинула взглядом свое транспортное средство – метр семьдесят на метр двадцать по максимуму.
Государственный стандарт, ёшки-матрешки…
Больше пяти умрунам и сержанту и не нужно.
Сразу было видно, что при изготовлении этого ковра никто не подумал, что в один прекрасный день, одинокой девице совсем не богатырского телосложения придется на него грузить и вывозить за тридевять земель змеево яйцо.
Впрочем, может, если как-то исхитриться поставить прозрачный ящик на попа…
"Два на два", – услужливо подсказало подсознание.
"Метр семьдесят на метр двадцать…" – тут же мрачно напомнила себе Серафима и озабоченно поджала губы. – "И еще где-то там должна быть я".
Ковер продолжал плавно снижаться, и мимо царевны неторопливо проплывали вверх отполированные до зеркального блеска черные каменные блоки, из которых были сложены стены гигантского колодца. На их глянцевых боках, смазывая и размывая ее отражение, играли в свои непонятные, но зловещие игры багровые отблески пламени Сердца Земли, весьма некстати наводящие на воспоминания обо всех когда-либо слышанных ей легендах народов Белого Света о подземных пенитенциарных учреждениях для мертвых, которые в свое время были не очень хорошими живыми. В довершение картины, в глубине геенны огненной что-то заворочалось, закашляло, зарокотало, и из ниоткуда возник низкий гул, от которого засвербело в ушах, зашкворчало в мозгах и стали прикипать друг к другу сведенные зубы.
Сухой жар, накатывавшийся волнами из пламенеющей и гудящей бездны, безжалостно норовил выжечь кожу, нос, горло, глаза – всё, к чему мог пробраться – и последние несколько метров перед достижением цели царевну раздирали два противоречивых желания: замотаться до макушки во все имеющиеся у нее одежки и немедленно содрать их, желательно вместе с кожей, на которой пот уже даже не успевал появляться.
Если бы сейчас ее наряд начал тлеть или даже вспыхнул алым пламенем, она бы не удивилась. Как хорошо, оказывается, было там, на славном добром пронизывающем октябрьском ветру…
Опустившись по гигантскому колодцу метров на сорок, она, наконец, достигла долгожданной цели.
– Стоп! – прохрипела Серафима ковру скрипучим, присохшим к гортани голосом, и тот послушно завис чуть ниже крышки гроба-сундука-ящика.
Внутри которого, подсвечиваемое алым пламенем из огненной пропасти, матово белело, почти упираясь в стенки и крышку сундука, похищенное яйцо.
Она быстро прикинула размеры сундука, используя свой старый меч – удивительно теплый, почти горячий, когда только успел нагреться – в качестве мерительного инструмента: три тридцать на метр семьдесят на метр семьдесят.
Может, если действительно получится перевернуть его стоймя, и если удастся самой устроиться на нем сверху, и если при этом ковер не обрушится в горючую бездну с грузом и пассажиркой от перегрузки или отсутствия непосредственно на нем живого пилота…
"Слишком много "если", – сердито оборвала поток предположений царевна.
Для того, чтобы вскоре в какой-нибудь летописи рядом с ее именем появилась после черточки вторая дата, одного "если" из приведенного списка было более чем достаточно. Тем более что первым "если" стоило поставить "если я прямо сейчас не изжарюсь заживо и не грохнусь в обморок как кисельная барышня".
Или кисейная?..
Хотя при чем тут кисет?.. Если бы она была от слова "кисет", она была бы кисетной… нет, кассетной… или кастетной?..
Так. Стоп. О чем это я? Наверное, о том, что или в моей голове без разрешения хозяйки открылась кузня, или… или…
Перед глазами вдруг всё дрогнуло и покачнулось, и она судорожно вздохнула, вдохнула полной грудью сухой кипяток, известный в этом гостеприимном месте под названием "воздух", ахнула и, кашляя и давясь, уткнулась носом в рукав.
"Спокойно…" – сказала она себе, слегка отдышавшись, и с кривой усмешкой заметила, что от невыносимого жара сиплым и обожженным стал даже ее внутренний голос.
"Сейчас я отдам приказ ковру подниматься, полежу в прохладной прихожей, приду маленько в себя, кузнецы уйдут в отпуск, и я стану в состоянии адекватно размышлять… И эквивалентно… То есть конгруэнтно… Что бы это ни значило… Так, стоп… Зачем я всё это себе говорю?.. Ах, да… Чтобы не забыть… Человек, у которого плавятся мозги, склонен к постоянному забыванию… забытию… забвению… Нет, про забвение не надо… Что я хотела не забыть? Нет, не забыть… я хотела что-то сделать… А что я хотела сделать?.. Полежать, конечно… отдохнуть… Как вообще… может не то, что двигаться… а просто думать… человек… у которого в голове… кто-то… постоянно… колотится?.. Нет, я хотела что-то сказать… кажется… Но кому?.. Ковру?.. И что?.. "Многоуважаемый ковер…" Нет, по-другому… Сейчас вспомню… сейчас…"
– Ковер… вверх на карниз… и побыстрей… – прохрипела она, наконец, иссохшим горлом, бессильно опустилась на раскаленный, пахнущий горелой пылью ворс, прижалась к нему щекой и закрыла горячие шершавые веки.
Перед глазами, словно кольца дыма, выпускаемые вальяжным пижоном-курильщиком, плавали искрящиеся радужные круги. А голова, казалось, была забита одной, но очень большой мыслью, чрезвычайно важной и нужной, но настолько объемной, что, чтобы поместиться в одной простой голове стандартного размера, ей пришлось ужаться до предела, и теперь никто, в том числе она сама, не мог понять, про что была эта мысль изначально, и была ли вообще.
Так жарко, так удушающее душно, так обжигающе горячо не было даже в самом сердце Шатт-аль-Шейхской пустыни в самый лютый полдень.
Интересно, можно ли превратиться в мумию при жизни?..
Едва ковер коснулся теплого камня карниза, Серафима кинулась в прохладное прибежище прихожей, блаженно прижалась к холодной внешней стене грудью, потом спиной, и сползла по корявому камню на пол, судорожно глотая иссохшим, словно выложенным картоном ртом почти ледяной воздух ночи. Если бы при ее прикосновении камень зашипел и начал плавиться, она бы ничуть не удивилась.
Ей потребовалось минут пятнадцать, чтобы прийти в себя.
Когда мир вокруг одумался и неохотно, мелкими шажками, но вернулся в твердое состояние из жидко-газообразного, когда перед глазами и под ногами перестало всё течь, кружиться и клубиться, когда рьяные кузнецы, наконец, успокоились и стали стучать так, словно оплата им шла почасовая, а не сдельная, она глубоко вдохнула-выдохнула еще раз, и снова заставила себя думать о сундуке и ковре, а не о зимних заснеженных просторах родного Лесогорья и самых полноводных, полных блаженной прохладой реках Белого Света.
"Яйцо… Сколько оно может весить?
Надо размышлять логически. Предположим, простое яйцо длиной в семь сантиметров весит… сколько? Грамм сто? Меньше? Семьдесят? Восемьдесят? Пусть шестьдесят, считать легче… Значит, методом экспатриации… экспроприации… экстраполяции… короче, этим самым методом приходим к выводу, что яйцо размером в три метра будет весить… весить будет… тыщ шесть килограммов. И плюс сундук. Сколько может весить это стеклопосудное изделие? Наверное, много… Ладно, ёж с ним, с сундуком… Теперь надо определить грузоподъемность ковра. Он рассчитан на пять человек. Плюс сержант. Один весит, ну, пусть килограмм сто. Понабрали мордоворотов… С оружием пусть сто двадцать. Значит, шесть… семьсот двадцать. Негусто. Но не факт, что максимум – это раз… И факт, что ничего другого у меня для вытаскивания сундуков с яйцами из огненных ям нет – это два. Поэтому про максимум забываем… До поры – до времени.
Я вешу… ну не больше шестидесяти. Опять же, чтоб считать было легче. С яйцом вместе… С яйцом вместе моим весом можно принебречь. А если еще сундук добавить… хотя лучше вычесть… а еще лучше – разделить… чтоб его… Ладно. Будем отталкиваться от того, что хотя бы на короткий промежуток ковер такую тяжесть поднять сможет.
Дальше.
Если я буду стоять на самом краешке ковра, на том, который метр двадцать, то другой такой краешек, то есть почти целый ковер – кусок в метр тридцать минимум – можно будет завести под сундук посерединке поперек его широкой части, и таким макаром поднять его сюда.
При этом нам будет мешать парапет вокруг карниза – точнее, его участок в три метра тридцать сантиметров. Потом дверной проем будет маловат… Но это уже их проблемы. А потом… потом… Стоп. Потом будет потом".
И Серафима решительно, хоть и не слишком уверенно, поднялась на ноги, сжала в руке покрепче иванов меч и принялась кромсать и рубить предполагаемые препятствия на пути побега сундука с таким рвением, словно они были ее личными врагами.
Чего ведь не сделаешь, чтобы не додумывать такую жутко-неприятную и неприятно-жуткую мысль до конца…
А конец у этой мысли был таков: "…а потом, когда сундук окажется в прихожей, его надо будет протащить сквозь еще один дверной проем метр семьдесят на метр, который увеличить никакими мечами не представляется возможным".
Когда каменная пыль осела, царевна придирчиво оценила масштабы разрушений, померила габариты проломов старым офицерским мечом, удовлетворенно кивнула и стала руками растаскивать обломки стены и перил по углам, чтобы, не приведи Господь, ни один не попал в недобрый час под хрупкое дно хрустального ларя и не привел к катастрофическим последствиям для всего Белого Света.
Закончив работу и оглядев в слабом свете угасающего шара плоды своих усилий, направленных в такое нехарактерное для нее русло, как наведение порядка в помещении, Серафима провела рукой по лицу, перемешивая и размазывая пыль и пот, и удовлетворенно кивнула:
– Гут.
И упрямо добавила, отмахиваясь от назойливого призрака непрорубаемой внешней двери, не перестававшего злорадно маячить в самом укромном и темном уголке ее сознания всё это время, процитировав Гарри-минисингера:
– Будем разбираться с неприятностями по мере их поступления.
Легче на душе не стало, но она на это и не рассчитывала.
Теперь, когда посадочная площадка была готова, оставалось самое легкое: подцепить сундук и вознести его на подготовленные позиции.
Вспомнив о сундуке, Серафима тут же ощутила словно наяву пышущий огненным жаром колодец, вздрогнула, поморщилась, жадно втянула несколько раз в едва остывшие легкие приятный воздух октябрьской ночи, словно можно было пропитать себя этой изумительной прохладой на ближайшие пять-десять-пятнадцать минут вперед, и решительно ступила на ковер.
– Вниз и до сундука, – строго и непреклонно отдала она приказ – больше себе, чем ковру – и пыльный конфискат из кладовки царских гонцов послушно поднялся, завис на мгновение над багровой бездной и стал спускаться, безмолвным призраком отражаясь в черных с алыми потеками бликов стенах.
Мохнатая шапка из пегой октябрьской зверюшки неизвестной породы в этот раз прочно заняла свое место на голове царевны, окутывая уши и защищая лоб.
Хоть Серафима и была морально готова в этот раз к тепловому удару, но пока спускалась до меланхолично висевшего в пустоте прозрачного ящика, успела дать себе зарок, что если выберется из этой топки не слишком пережаренной, то с первого до последнего дня даже их скупого лесогорско-лукоморского лета еще долго будет уезжать на самый крайний Север, какой только удастся отыскать на карте Белого Света.
Через минуту послушный ковер завис чуть ниже дна сундука и царевна, недолго задумавшись над формулировкой и в очередной раз с тоской и добрым словом вспомянув Масдая, отдала распоряжение:
– Теперь медленно-медленно-медленно вперед, пока я не скажу "стоп".
Конечно, что и говорить, ей сейчас, над разведенной в сердце Земли гигантской жаровней, больше всего на свете хотелось "быстро-быстро-быстро", но оставалось только стиснуть зубы и надеяться, что ковер зайдет под хрустальный ящик раньше, чем она потеряет сознание от жары и в сладком неведении полетит вверх тормашками в деловито гудящее внизу пламя.
Шаг за крошечным шагом перемещалась она к краю своего покорного транспортного средства, пока почти весь ковер не скрылся под сундуком, оставляя ей всего сантиметров тридцать опоры.
Двадцать пять…
Снизу дохнуло огнем.
Дальше тянуть было опасно.
– Стоп! – хрипло пискнула она, и ковер замер.
Серафима прильнула к обжигающей поверхности хрустальной стенки, почти распластавшись по ней. Утдаленным отделом тушащегося в собственном соку мозга она мимоходом пожалела, что она не осьминог и что у нее нет присосок, чтобы оставить себе на опору сантиметров пять. Потом повернула голову, чтобы ковер слышал и понял ее наверняка, и громко и четко приказала:
– Медленно… медленно… вверх…
Ничего не произошло.
Она подумала, что у нее снова начинается бред, и она лишь хотела сказать эти слова, но не сказала, и поэтому снова повторила свою команду, еще громче, но эффект, а точнее, полное его отсутствие, был таким же.
Размышлять над тем, не пропал ли у нее голос, не начались ли галлюцинации и не повалится ли сейчас вниз ковер, если все дело в превышенной грузоподъемности, ни времени, ни способностей у нее сейчас не было.