- Я знаю, Рой. Но я не упрекаю тебя. Это была не твоя вина, что ты упал в обморок именно в палисаднике этой маленькой потаскушки. Это был форс-мажор.
- Да, это верно.
- Ты это сделал не преднамеренно. Ты не хотел меня специально обидеть. Мы не будем больше об этом говорить.
- О, нет, будем.
- Я не буду, любимый. - Она улыбнулась еще шире. - Ты сейчас со мной порвешь?
- Я еще не знаю.
- Конечно, ты должен подумать. У тебя будет время. А сейчас тебе нужен покой, это самое важное, профессор Вогт тоже это сказал. Ты не должен сейчас думать об этом. Это может плохо повлиять на обследование. И на твою работу тоже. Может, мы съездим ненадолго на Ривьеру, когда все закончится, как ты думаешь?
- Я ненавижу Ривьеру, - ответил я.
- Тогда я поеду одна. Я обещала Бакстерам слетать с ними в Париж. Они сняли восхитительный домик в Сент-Клоде, я видела фотографии.
- Маргарет, я хотел бы с тобой развестись.
- Любимый, ты частенько этого хочешь.
- Да, это верно.
Она посмотрела на часы:
- Боже мой, полчетвертого!
- Ну и что?
- Мне придется взять такси. Тед ненавидит, когда кто-то опаздывает.
- Ты договорилась с ним встретиться?
- Да.
- Где?
- В баре "Четыре времени года". Вера тоже там. - Вера была женой Бакстера. - Они хотят знать, как у тебя дела. Можно им к тебе прийти?
- Нет.
- Хорошо. Я приду завтра. А вечером я позвоню. Ах да, чуть не забыла! - Она порылась в своей огромной сумке и вытащила фотографию в рамке, где была изображена в белом купальнике на пляже Лос-Анджелеса. Она поставила ее перед гладиолусами. - Вот!
- Зачем?
- Так все выглядит гораздо лучше, Рой! - Она склонилась надо мной и поцеловала в губы. Она пахла свежестью и чистотой - "Пепсодентом", "Шанелью № 5" и мылом "Палмолив". - Ну, будь здоров. И посмотри "Нью-Йоркер". Он в этот раз действительно очень веселенький.
- Будь здорова, Маргарет, - сказал я.
Она пошла к двери. Узкий костюм подчеркивал ее безупречную фигуру. У двери висело зеркало. Она остановилась перед ним и поправила свою шляпку. При этом она с улыбкой посмотрела на мое отражение в зеркале.
- Разумеется, я никогда не разведусь, - сказала она. - Ты же знаешь это, любимый, не так ли?
- Да, - ответил я, - я это знаю.
- Отлично. - Она повернулась. - Тогда все в порядке.
Она послала мне воздушный поцелуй и вышла из комнаты. Остался свежий, чистый запах ее тела. Я заложил руки за голову и закрыл глаза. Я чувствовал себя уставшим и слегка ошарашенным. Вероятно, все еще сказывались последствия снотворного, которое мне дали.
Я попытался заснуть, но это мне не удалось. Через некоторое время я отказался от этих попыток и взялся за газетные вырезки, которые принесла Маргарет. Это были статьи критиков из провинциальных газетенок, которые ограничивались тем, что пересказывали содержание моего последнего фильма, сопровождая его какими-то глупыми комплиментами. Похвала такого рода не приносит никакой радости, потому что состоит из нескольких обычных фраз, показывающих, что рецензент и понятия не имеет, о чем он рассказывает.
Я взял "Нью-Йоркер". Это был действительно очень веселый номер, картинки были великолепны. Я посмотрел все. Среди них была новая картинка Чарльза Адамса. Оба чудовища его ужасной семейки обезглавливали куклу при помощи игрушечной гильотины. Это выглядело смешно. К тому же на последней странице номера я обнаружил критическую статью о моем последнем фильме. Она была самой рассудительной, остроумной и уничижающей, которую только можно было представить. Критик разобрал меня по косточкам. Я подумал, что Маргарет, возможно, не увидела статью, но быстро отверг эту мысль. Маргарет никогда ничего не упускала, особенно критику на мои фильмы. Она принесла мне этот номер "Нью-Йоркера" вполне осознанно. Это был один из многих способов отомстить мне.
Можно было точно проследить эту ее основную цель в последние годы: отомстить, отыскав те места, где меня можно было уязвить легче и больнее всего, а затем спокойно добить - точно, холодно и с дружелюбной улыбкой Мадонны. Я должен был быть для нее большим разочарованием. Она абсолютно мне доверяла…
Я уронил на пол "Нью-Йоркер" и стал думать о Маргарет.
Я познакомился с ней в 1940 году. Она была одной из бесчисленных девочек, которые населили Голливуд и походили друг на друга, как одно яйцо на другое: длинные ноги, великолепно сформировавшиеся тела и премилые личики. Честолюбивые и без денег. Всегда в ожидании шанса. Их можно было встретить на каждом коктейле и в каждом клубе. Я встретил ее на одном празднике, который устраивала Бетти Дэвис. Ее с собой привела Джерри Уальд. Маргарет выглядела великолепно, отлично танцевала, и я начал с ней флиртовать. В то время я был пятым соавтором одного детективного фильма Чарльза Лафтона. Она это знала. Мы достаточно много выпили, и я пригласил ее к себе домой, в небольшую квартирку в Беверли Хиллз. Она была юна, красива и пахла мылом "Палмолив", "Шанелью № 5" и "Пепсодентом". Я был довольно пьян, и она казалась мне страстной. Она сказала, что давно влюблена в меня, и хвалила мою работу. Когда она разделась и пришла ко мне в кровать, она дрожала всем телом и заикалась: мол, если я думаю, что она делает все это ради того, чтобы получить роль, то это заблуждение. Она, мол, идет на это по любви, поэтому я могу с ней делать все, что захочу. Это произвело на меня большое впечатление.
На следующий день она переехала ко мне, а через день я уже разговаривал с Ирвингом Уоллесом, нашим продюсером. Он позволил Маргарет что-то продекламировать, пройти пробы, и она получила маленькую роль. Лафтон был с ней мил. Но это не помогло. Это было настолько бездарно, что в конце концов в интересах фильма и по велению сверху сцены с ее участием были вынуждены свести к минимуму.
Она держалась очень мужественно, когда узнала об этом, и сказала, что она меня предупреждала и сама никогда не ощущала себя актрисой. В день показа она мне сказала кое-что еще. При этом она улыбнулась и нежно прильнула ко мне. На показе мы сидели в отдалении сзади, и она ждала, когда мы увидим ее на экране. И тогда она сказала мне, что была у врача и нет никаких сомнений.
У нее будет ребенок.
7
- Не помешаю? - спросил Джо Клейтон.
Я не слышал стука, он уже стоял в моей палате, с иллюстрированными журналами и бутылкой виски в руке.
- Конечно нет, - сказал я, - проходите, Джо.
Он широко улыбнулся и крепко пожал мне руку. Он был похож на веселого толстого биржевого маклера.
- Давайте сначала выпьем по глоточку, - предложил он и позвонил, усаживаясь и доставая портсигар и карманный ножик, который мог служить и штопором. С помощью него он открыл бутылку. Он показал на портсигар:
- Здесь можно курить?
- Конечно.
Он зажег огромную сигару и выдохнул перед собой большое облако дыма. Казалось, он был очень доволен собой.
- Вы кажетесь мне очень довольным собой, Джо, - сказал я.
По какой-то причине я чувствовал себя неуютно. Что-то не сходилось, я не мог сказать, что это было, но я ощущал это совершенно отчетливо. Он был слишком расположен ко мне.
- Так и есть, так и есть, мой мальчик, - сиял он, сцепляя свои короткие толстые пальцы. - "Крик из темноты" закончен. Через четыре недели мы начинаем съемки.
"Крик из темноты" - так назывался мой фильм. От веселости Клейтона мне с каждой минутой становилось все более тревожно.
- Почему через четыре недели? - спросил я. - У вас же только мой сырой сценарий.
- Ваш сырой сценарий великолепен, Джимми! - Он похлопал меня по спине. - Лучше он и не мог бы быть! Все от него в восторге, даже Ташенштадт. А вы сами знаете, как трудно ему угодить.
- Да-да, - сказал я, - но это все-таки всего лишь сырой сценарий. Мы с Хельвигом хотели изменить некоторые сцены, а потом… - Я осекся. - Постойте, но ведь Ташенштадт вообще не говорит по-английски!
- Конечно нет, а что?
- Как же он тогда прочитал сценарий?
- Конечно, он прочитал не ваш сценарий, а Хельвига.
- Да, тогда ясно.
- Что - тогда ясно?
- Конечно, это совсем другое. Диалоги Хельвига уже готовы. Над моими нужно было еще поработать.
- Разумеется, разумеется, - сказал он отстраненно. Я вообще перестал его понимать. Я хотел что-то спросить, но тут отворилась дверь, и появилась медсестра. Она была безобразная и толстая.
- Два стакана, пожалуйста, - сказал Клейтон по-английски.
- Два стакана, пожалуйста, - сказал я по-немецки.
- Конечно, сейчас, - сказала безобразная сестра по-английски. Она исчезла.
- Вы тоже придерживаетесь мнения, что над диалогами еще надо поработать?
- Да, Джимми, - он облизнул свою сигару, которая собиралась потухнуть. - Над ними надо будет еще немного поработать. Но не беспокойтесь! Не торопитесь, вы должны хорошенько отдохнуть, сейчас это самое главное! Здоровье прежде всего! Важнее ничего нет!
- Да, но…
- Вы свое дело сделали великолепно, я вами более чем доволен. Хельвигом тоже. Но вами особенно, Джимми. И когда я буду снимать свой следующий фильм - это будет, вероятно, осенью в Испании, - вы твердо можете рассчитывать на то, что я снова вспомню о вас.
- Что с вами, Джо? Вы говорите так, будто я уже закончил свою работу.
- Так и есть, Джимми, ха-ха-ха! - он засмеялся и снова похлопал меня по спине.
Безобразная сестра принесла два стакана.
- Спасибо, - сказал Клейтон и улыбнулся ей.
- Пожалуйста, - произнесла она. Но не улыбнулась. Она посмотрела на бутылку виски, а потом на меня, покачала головой и ушла.
- Вот, возьмите! - Клейтон протянул мне стакан. - За то, чтобы вы снова были абсолютно здоровы!
Мы выпили. Виски было теплым и тяжелым. Я почувствовал, как оно разлилось у меня в груди. Я поставил стакан.
- Джо, что это значит: я закончил свою работу? - Теперь я уже точно знал, что случилась какая-то неприятность. Он смотрел в пол, избегая встретиться со мной взглядом. Он был порядочным парнем и врал очень неумело. Он не отвечал. - Отвечайте же! Как это я закончил со свою работу, если я должен еще переписать диалоги?
- Но вы же не можете переписать их, если вы больны и лежите в больнице!
- Я пробуду здесь всего три-четыре дня.
- Всего три-четыре дня? - Он пожал плечами. Без сомнения, он рассчитывал, что это продлится гораздо дольше. Почему, черт возьми, почему?
- Да, три-четыре дня! И потом я снова в вашем распоряжении! Что это значит? Я могу писать даже здесь, чтобы не терять времени. Мне больше нечего делать! Да, так даже было б лучше всего…
Он покусывал губы. Его сигара догорела, но он этого не замечал. В саду за окном постепенно темнело.
- Джимми, не говорите чепухи! - Он медленно поднимал глаза и наконец с измученной собачьей улыбкой посмотрел мне в лицо. - Как же вы здесь можете писать, здесь, в такой обстановке, в вашем состоянии?..
- Я в полном порядке!
- Разумеется, но все-таки… Вы еще не знаете результата обследования. Господи, конечно, оно покажет, что вы абсолютно здоровы, но пока…
- Джо, - медленно произнес я, - что вы от меня скрываете?
- Ничего, Джимми, ничего. Хотите еще виски?
- Нет.
- А я - да! - Он налил себе полный стакан и залпом его выпил.
- Итак! - сказал я. - Что это значит? Почему я не могу здесь писать диалоги? Кто же тогда их напишет?
- К счастью, Коллинз сейчас в Мюнхене, - произнес он, не глядя в мою сторону. Лицо его стало пунцовым. Бедный малый!
- Ах вот оно что, - сказал я и сел. Коллинз был автором, пользующимся большим спросом в Америке, в настоящее время он гостил в Европе. Мы были знакомы, я им восхищался, а он обо мне ровным счетом ничего не знал. И вот Коллинз должен был писать мои диалоги. В первый раз за этот день я почувствовал, как у меня снова начинают болеть виски.
- Он любезно откликнулся на просьбу внести несколько небольших изменений, когда я ему сказал, в какое затруднительное положение я попал из-за вашего приступа…
- Джо, - выговорил я, - еще по телефону вы мне сказали, что из-за моего приступа вы ни в какое затруднительное положение не попали. Вы старый лжец!
- Я же уже поговорил с Коллинзом, Джимми, - с мольбой в голосе и с несчастным видом проговорил он.
- Я полагаю, - продолжал я, - что вы действительно не попали из-за меня ни в какое затруднительное положение. Напротив. Мое несчастье, должно быть, оказалось для вас даже подарком небес.
- Джимми, не говорите так!
- Это был наилучший способ устранить меня, так?
- Пожалуйста, Джимми, вы знаете, как я вас ценю!
- Вы и ценили меня! С каких пор вы стали мной недовольны?
- Я никогда не был вами недоволен! - вскричал, подскочив.
- Не кричите, - сказал я. - Здесь больница. И сядьте! - Он сел. Его толстые руки тряслись. - Ну, давайте говорите, кто меня очернил, кто вам внушил, что моя работа ничего не стоит!
- Ни один человек мне ничего подобного не внушал, Джимми, действительно никто!
- Прекрасно. Тогда слушайте внимательно, что я вам скажу: Коллинз не будет менять мои диалоги!
- Он же это уже делает! - хватая ртом воздух, сказал он плачущим голосом. Значит, он был еще хуже, чем я думал.
- Хорошо, - сказал я, - тогда заберите у него рукопись. Наш с вами контракт еще в силе. Пока я работаю с вами по контракту, вы согласно закону о профсоюзах не можете работать с другим автором. Скажите Коллинзу, что вам жаль. Это моя работа! Я хочу закончить ее! Или увольте меня, если вам так лучше! Тогда вы сможете взять столько авторов, сколько захотите.
Он тяжело дышал и молча смотрел на меня.
- Вы меня поняли?
Он кивнул.
- И то ж?
Он снова встал:
- Джимми…
- Сядьте!
Но он покачал головой и продолжал стоять.
- Джимми, я надеялся, что вы избавите меня от этого. Если вы отказываетесь признать Коллинза, тогда… - Он набрал в грудь воздуха, теперь глаза его действительно были влажными.
- Тогда…
- …тогда я вынужден вас уволить, - тихо произнес он и снова сел.
После этого мы какое-то время молчали.
- Теперь вы можете мне налить еще виски, - наконец сказал я.
Он наполнил стаканы, сделав он это так неуверенно, что немного янтарной жидкости пролилось на мою кровать. Мы выпили.
- Спасибо, - сказал я.
- Вы признаете Коллинза? - спросил он еще тише.
- Нет. Уже из одного самоуважения - нет.
- Тогда, тогда…
- Да, Джо, конечно. Вы рассчитаетесь со мной еще до конца недели.
- Вы злитесь на меня?
- Нет, - сказал я, - я почти влюблен в вас.
- Господи, что за ужасная профессия! В самом деле, Джимми, я ненавижу этот фильм! Я ненавижу его! Вы мне друг, и я должен вам это сказать! Теперь, если у вас будут проблемы… О нет, я должен! Что я мог сделать?
- К примеру, хоть раз иметь свою точку зрения. Не всегда верить последнему человеку, с которым вы разговаривали!
Он покачал головой:
- Ситуация гораздо хуже, мой мальчик! Здесь, в Мюнхене, я ни с кем не разговаривал, ни с кем.
- Тогда откуда появилось ваше решение избавиться от меня?
- Оттуда, - произнес он почти шепотом, - с побережья.
Мы всегда говорили "побережье", когда имели в виду Голливуд.
- А, - сказал я. Он был прав: это действительно было еще хуже.
- Вместе с сообщением о том, что перечислены деньги, пришло еще одно, - продолжал он, - и в нем говорилось, что я должен поручить Коллинзу переписать ваши диалоги. Должен, Джимми, понимаете? Вы можете посмотреть это сообщение, если вы мне не верите!
- Я вам верю.
- Я же простой исполнитель! Я должен делать то, чего от меня потребуют с побережья. Я перед ними отвечаю за все! Они же мне платят!
- Кто же это там прочитал?
- Что? - Он непонимающе смотрел на меня.
- Мой сценарий.
- Халлоран. Он дал экспертную оценку.
Халлоран был драматургом, очень добросовестным, честным и порядочным человеком. Люди Шталя очень доверяли ему, и я тоже. Он был неподкупным, умным и знал толк в своей профессии.
- И что же?
- Он сказал, что сюжет в порядке. Но диалоги не очень. - Два последних слова Клейтон произнес по-немецки. Я посмотрел на темный сад за окном и почувствовал, как широкой, тяжелой и ленивой волной снова накатила боль.
- Он сказал, что диалоги совсем плохие?
- Да, Джимми. Он сказал, что вообще ничего не понимает, вы же достаточно хороший автор, но в этот раз просто не справились. Работа рассеянна, бессердечна, поверхностна и пуста. - Я кивнул и ухмыльнулся. - Что он бы не советовал снимать фильм по сценарию в том виде, в каком он сейчас. - Моя голова сама кивнула, а мой рот сам ухмыльнулся, я казался себе куклой. - Мне очень жаль, - повторил бедный Клейтон.
- Это хорошо, Джо. Вы ничего не можете поделать. Конечно, это все неприятно. Но знаете, что самое неприятное? Что теперь я - о господи! Совершенно лишен уверенности! Кажется, у меня способности к самооценке! Я часто писал дерьмо, но тогда я сам знал, что это дерьмо! Только в этот раз, Джо, в этот раз, верите вы мне или нет, я надеялся, что написал хорошую книгу. Включая диалоги, которые нужно было только немного улучшить, немного! Я думал: они уж и так чертовски хороши! Собственно, об исправлении я говорю только из тщеславия! Чтобы услышать немного похвалы, понимаете?
- Да, Джимми, - сказал он смущенно.
- И вот приходит Халлоран и говорит, что диалоги рассеянны, бессердечны, поверхностны, пусты и глупы.
- Глупы - нет, - сказал Клейтон. - Он не сказал, что глупы.
- Нет?! - закричал я. - Он не сказал, что глупы! И это повод, чтобы отпраздновать, Джо! Налейте мне еще стакан виски!
Он подал стакан.
Я выпил.
- Джимми, я правда не знаю, что мне сказать. Я охотно хотел бы вам помочь. Поверьте, эта проклятая, жалкая, грязная работа губит людей и убивает души! Возьмите бедного Любича! Тот должен был умереть в пятьдесят пять лет.
- Перестаньте меня утешать.
- Вы знаете, о чем я?
- Да, Джо, я знаю. Вам не пора идти?
Он встал.
- Вы имеете в виду…
- Я не имел в виду ничего плохого, - сказал я. - Я только хотел бы побыть один.
- Ну, хорошо! - Он взял свою шляпу и протянул мне руку. - Не принимайте это слишком близко к сердцу, Джимми. Что я сказал - я сказал!
- А что вы сказали?
- Что я снова хочу работать с вами - в Испании.
- Ах да.
- И еще, Джимми: на побережье ни один человек об этом не узнает, тут вы можете быть совершенно спокойны. Мои люди порядочны - а Халлорана вы сами знаете.
- Да, - произнес я, - Халлорана я знаю.
- Ну, тогда пока!
- Пока, Джо, - сказал я.
Как только он закрыл за собой дверь, зазвонил телефон. Это была Маргарет. Она спросила, как я себя чувствую.
- Спасибо, великолепно.
- Я звоню сейчас, потому что Тед достал билеты в театр и потом у меня не будет времени.
- И куда вы идете?
- На "Фиделио". Ты ведь не злишься?
- Ради бога, конечно нет.
- Тед думал, я должна была отказаться.
- Конечно нет, Маргарет!
- Я завтра снова зайду.
- Отлично.