- Ага, - сказал я. Я считал, что все понял. Я почувствовал облегчение. Теперь я видел его лицо лучше. Мои глаза, которые сначала были подернуты пеленой, опять функционировали безупречно. Ойленглас носил сильные очки, и у него было узкое загорелое лицо ученого.
- Вы пережили небольшой несчастный случай. Вас привезли сюда, к профессору Вогту. Я его ассистент.
- Вогт? - Я смутно помнил это имя. - Хирург?
- Да.
- Что это значит? - Я приподнялся. - Почему я здесь?
- Для обследования. - Он опять уложил меня на подушку.
- Кто привез меня сюда?
- Ваша жена, мистер Чендлер.
- Так, - сказал я. Потом я немного помолчал, раздумывая. Я пытался вспомнить. Но пока все события были стерты из памяти.
- Сначала вы прибыли на станцию неотложной помощи, - сказал Ойленглас. - Затем известили вашу жену, и она велела перевезти вас в клинику.
- Когда это было?
- Вчера.
Неожиданно я почувствовал, что на меня опять мощной волной накатываются все жизненные бедствия и невзгоды. Я закрыл глаза.
- Какой сегодня день?
- Понедельник.
- А который час?
- Что-то около обеда.
- Этого не может быть! Я точно помню… - начал я, но осекся. Я ничего не помнил.
- Вчера около пяти часов вас доставили на станцию неотложной помощи. Вы были без сознания, мистер Чендлер. И достаточно долго.
- А потом?
- Мы дали вам снотворное, чтобы сделать ваш переезд в клинику приятнее.
Теперь блеснула искра воспоминания.
- Ио… Ио… Ио… - начал я. Опять! Я не мог выговорить ее имя! Господи, думал я, господи!
- Что, простите? - Ойленглас изучающе смотрел на меня.
- Ничего. Где меня нашли?
- В саду дома на Романштрассе, сто двадцать семь, - сказал он. - Я думаю, вы были там по служебным делам.
- Да, - сказал я. - У моей секретарши. Я пишу сценарий. - Я подумал и затем добавил: - Я должен был продиктовать ей две новые сцены.
- Она уже была здесь, - сказал Ойленглас.
- Кто? - спросил я с недоверием.
- Госпожа Иоланта Каспари, - ответил он. - Это же имя вашей секретарши, не так ли?
- Да, - сказал я. - Когда она была здесь?
- Сегодня утром. Цветы от нее. - Он показал на столик около кровати. Там стоял телефон, а около телефона - две цветочные вазы. В одной были красные гладиолусы, в другой - мальвы. Ойленглас показал на мальвы.
- Гладиолусы от вашей жены, - сказал он и опять взглянул на меня. У меня было чувство, что он улыбается.
- Чему вы улыбаетесь? - строго спросил я.
Он, не понимая, посмотрел на меня:
- Прошу прощения, мистер Чендлер?
- Я спросил, почему вы улыбаетесь. Что здесь смешного?
- Вы нервничаете, мистер Чендлер. Я не улыбался.
- Так, - отрезвленно сказал я. Вероятно, он действительно не улыбался. Я нервничал. - Извините меня.
- Конечно, мистер Чендлер. Вы прекрасно говорите по-немецки.
- Мои дед и бабушка были немцами. В нашей семье немецкий был вторым языком.
- Вот как! - Теперь он действительно улыбался. Но это была дружелюбная улыбка врача. - Обе дамы придут еще, - пояснил он. - Ваша жена - сразу же, как только мы сообщим ей о вашем пробуждении, а госпожа Каспари - после обеда.
- Спасибо, - пробормотал я. Голова окончательно стала ясной. Даже боли впервые за долгое время полностью исчезли. Я сел, заметив при этом, что на мне чужая пижама, и энергично откашлялся.
- Так, - сказал я. - Теперь все мои пять чувств в норме. Пожалуйста, не могли бы вы сообщить мне, что со мной и почему меня надо обследовать? Вообще-то я должен срочно продолжить работу. Моя фирма будет меня везде искать.
- Ваша фирма извещена еще ночью. Мистер Клейтон, - он достал из кармана листок и прочитал фамилию американского продюсера, для которого я работал, - зайдет около семнадцати часов. Если хотите, можете позвонить ему на работу. Он передавал вам привет и просил не волноваться. Все в полном порядке.
Вошла симпатичная светловолосая медсестра. Она принесла стакан с какой-то жидкостью янтарного цвета и дружески со мной поздоровалась.
- Выпейте, - сказал Ойленглас. - Вам понравится.
Я выпил. Мне действительно понравилось. Жидкость была холодной, освежающей и пощипывала язык.
- Что бы вы хотели на обед, мистер Чендлер? - спросила симпатичная медсестра.
- Черт побери, - сказал я. - Я что, в отеле?
- Почти, мистер Чендлер. Вы лежите в частном санатории. И мы хотим сделать ваше пребывание здесь настолько приятным, насколько это возможно.
- Вы голодны? - спросил Ойленглас.
Я долго и серьезно размышлял над этим вопросом.
- Очень, - затем констатировал я.
- Прекрасно, - сказал врач.
- Что же есть в наличии?
Светловолосая медсестра перечислила. Я заказал ненормально обильный обед.
- Итак? - спросил я, когда она закрыла за собой дверь. Я уже перенял от Иоланты технику прерывания разговора. Ойленглас был в состоянии следовать за моей мыслью.
- Мы еще не знаем, что с вами. Беглое обследование показало симптомы типичного нервного срыва со всеми вытекающими последствиями. В последнее время вы много работали, сказала ваша жена.
- Да.
- Вот именно! Отсюда вытекает… - Он замолчал и неопределенно махнул рукой.
- Что?
Он поразмыслил, начал говорить, и то, что он в итоге сказал, без сомнения было тем, что он хотел сказать с самого начала:
- Эти головные боли, мистер Чендлер… Вы можете их точно описать?
Я описал.
- Так, - сказал он. - Я слышал, в Соединенных Штатах вы были уже у многих врачей?
- Да. Они констатировали всегда одно и то же.
- А именно?
- Ничего. Они говорили, что это вегетативный невроз.
- Ага. - Он улыбнулся. - Вероятно, так оно и есть. Вы постоянно принимаете только болеутоляющие порошки?
- Только порошки.
- Какие?
Я сказал. Он опять кивнул:
- Мистер Чендлер, вы делали когда-нибудь рентген - я имею в виду вашу голову?
- Нет, никогда. - Я тревожно взглянул на него. - А что? Вы думаете…
- Мы ничего не думаем, мистер Чендлер. Еще слишком рано что-нибудь думать. - Он помедлил и затем дружески взглянул на меня. - Я хочу быть предельно откровенным.
- Я прошу вас об этом.
- Ваша жена высказала серьезную озабоченность. По-видимому, она слышала, что такие симптомы, как у вас, при определенных условиях - я подчеркиваю: при определенных условиях! - могут вызвать более серьезные изменения, гм, мозга, поэтому она очень просила провести общее обследование состояния вашего здоровья.
- Изменения? Какие изменения?
- Их может и не быть, мистер Чендлер, может и не быть. В большинстве случаев обследование показывает полную безобидность симптомов…
- Да-да, - сказал я. - Что это за изменения?
- …и даже если результаты плохие, с помощью средств современной хирургии легкое…
- Господи боже мой, что за изменения?!
- Новообразования, - сказал Ойленглас.
- Вы имеете в виду - опухоль?
Он медленно кивнул:
- Да, мистер Чандлер, я имею в виду именно это.
6
Какое-то время в комнате было тихо.
Ойленглас внимательно посмотрел на меня:
- Вы хотели все знать, мистер Чендлер, - произнес он наконец, - и я вам сообщил это. Я повторяю: это может быть, но это не обязательно. В большинстве случаев подобного рода…
- Уже хорошо, - сказал я.
- …это действительно только мера предосторожности, если вы позволите себя обследовать в целях личной безопасности.
- Да-да, - сказал я.
- Теперь, раз уж мы об этом заговорили, я советую вам обязательно провести обследование, чтобы самому удостовериться. Чтобы вы в своем подсознании исключили даже саму возможность, что у вас есть…
- Моя жена попросила об обследовании?
- Да, она была очень обеспокоена.
- И сколько времени что-то подобное проводится?
- Вы должны остаться у нас на три-четыре дня.
- Это больно? Я довольно-таки труслив.
- Вряд ли это больно, мистер Чендлер. Это сложное обследование, но совершенно безболезненное. Мы сделаем энцефалограмму.
Это слово я уже однажды где-то слышал, но никаких приятных воспоминаний с ним не связывал.
- Энцефалограмму?
- Электроэнцефалограмму, - сказал он успокаивающе, сделав ударение на первую часть слова.
- А в чем разница?
- Раньше энцефалограмму делали таким образом, что пациенту закачивали воздух в мозг и по тому, как вел себя воздух, делали определенные заключения.
- Тьфу, черт!
- Не скрою, это было скорее неприятное, а кроме того, совсем небезопасное обследование. Обследование при помощи электроэнцефалограммы, напротив, приятно и абсолютно безопасно.
- Вы очень хороший психолог, - сказал я.
- Почему?
- Потому что вы хотите избавить меня от страха перед вторым методом, рассказывая плохое о втором.
Он усмехнулся и ответил, он никоим образом не преувеличивает: новый способ действительно безболезненный и является чистой формальностью. Затем он спросил, не согласился бы я на общее обследование.
- Конечно, - сказал я. Это было единственное, что я мог произнести. Если бы я сейчас не получил однозначного заключения о своем состоянии от одного из первых светил, то с моим душевным спокойствием было бы покончено.
- Очень хорошо, - сказал он и поднялся. - Тогда я сразу же извещу вашу жену. Я приду к вам во второй половине дня с профессором Вогтом.
Он кивнул мне и вышел из комнаты. Через минуту миловидная сестра принесла обильный обед, который я заказал. К большей его части я не притронулся. У меня пропал аппетит, и я попросил унести сервировку. Потом я позвонил Клейтону в офис.
- Привет, привет, привет, - весело завопил он.
- Добрый день, Джо, - произнес я.
Клейтон ни слова не говорил по-немецки. Он выучил только несколько слов приветствия. Это был толстый краснолицый делец, который во время войны занимался сталью и при этом завоевал доверие многих фирм, переживший конъюнктуру в период войны. После войны он основал в Голливуде независимую кинокомпанию и первым решил работать в Европе, после того как выяснил, что это можно сделать, потратив всего лишь долю тех средств, которые необходимы для съемок одного фильма в Голливуде. Суммы, в которых он нуждался, внесли его старые друзья-промышленники военных времен. Клейтон был деловым человеком, ничего не понимал в искусстве, и даже не притворялся. Впрочем, эта бесхитростность имела и свои отрицательные стороны: он постоянно принимал точку зрения того человека, с которым в последний раз говорил о какой-либо проблеме в искусстве. Это немного осложняло его работу.
- Очень жаль, что я доставляю вам неприятности, - сказал я по-английски, но он меня тут же перебил:
- Замолчите, Джимми! О каких неприятностях здесь может идти речь? Все в лучшем виде! Вы великолепно выполнили свое задание. Теперь премило оставайтесь в своей маленькой постельке и флиртуйте с медсестрой, ха-ха-ха!
- Это всего лишь на несколько дней.
- Как долго это продлится - не важно, даже не думайте об этом! Я к вам приду после обеда, Джимми. У меня есть хорошие новости! Ташенштадт прочел сырой сценарий, и он в восторге!
- Отлично! - ответил я. Ташенштадт был шефом одной немецкой кинопрокатной фирмы, которая должна была взять на себя съемку фильма.
- Сегодня утром от них пришло сообщение, - продолжал Клейтон. - Деньги переведены.
- Поздравляю.
- Спасибо. Видите, Джимми, все работает и без вас. Вам что-нибудь нужно? Могу я для вас что-нибудь сделать?
- Я думаю, нет.
- Я принесу вам бутылку виски, когда приду.
- Договорились!
- И отдохните, вы заслужили отдых, старина.
Я попрощался и положил трубку. Голос Клейтона звучал так чертовски весело, подумал я. Можно было подумать, что он был счастлив оттого, что я в больнице. Странно, очень странно. Но потом я пожал плечами. Чего я, собственно говоря, хотел? Стало бы мне лучше, если бы он неистовствовал?
Солнце теперь светило прямо на мою кровать, мне было тепло, уютно и клонило ко сну. Где-то тихо играло радио. Глубокий женский голос пел по-английски: "Я собираюсь в сентиментальное путешествие…"
Я знал эту песню.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
- Вам звонок, мистер Чендлер, - произнес женский голос.
- Спасибо, - сказал я. В трубке раздался щелчок. - Алло?
- Алло, - это была Иоланта. Я лег на спину, прижал трубку к уху и не отвечал.
- Джимми, ты там?
- Да.
- Один?
- Да.
- Тебе уже лучше?
- Да.
- Я ужасно напугана, Джимми.
Я молчал.
- Это я виновата. Ты разволновался. Это было подло, то, что я сказала. Мне так жаль, Джимми. Ты меня прощаешь?
- …сентиментальное путешествие домой… - напевал женский голос.
- Джимми, ты меня слышишь?
- Да.
- И что?
- …семь, в этот час мы уедем, в семь…
- Да.
- Ты прощаешь меня?
- Конечно.
- …считая каждую милю железной дороги…
- Я только хотела тебя взбесить. В том, что я тебе сказала, нет ни слова правды, я тебе клянусь…
- …которые меня уносят, которые меня уносят…
- Уже все хорошо, Иоланта.
- Нет, не хорошо! Я слышу это по твоему голосу!
- …никогда не думала, что мое сердце может так тосковать…
- Мне все равно, Иоланта.
- Джимми!
- Возможно, у меня опухоль.
- Джимми!
- В голове. Опухоль. Я еще не знаю.
- …отчего я решила скитаться…
- Боже мой, боже мой, это же ужасно! Кто это сказал? Откуда ты знаешь? Тебя будут оперировать?
- Никто не сказал. Я вообще ничего еще не знаю.
- …я собираюсь в сентиментальное путешествие…
- Джимми, Джимми, позволь мне прийти к тебе, прямо сейчас, я возьму такси…
- Ни в коем случае.
- Почему?
- Потому что я этого не хочу.
- Потому что придет твоя жена?
- О господи, Иоланта!
- …сентиментальное путешествие домой…
- Но я должна прийти! Я должна тебя видеть! Я же люблю тебя!
- Прощай! - сказал я и положил трубку.
Женский голос допел песню до конца. Затем ожил диктор:
- Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам.
Я лежал на спине и смотрел на белый потолок. В дверь постучали.
- Войдите, - сказал я.
Это была Маргарет.
На ней был узкий английский костюм из блестящего черного материала, белая шелковая блузка и маленькая круглая черная шляпка с вуалью. Она нанесла немного румян и выглядела уставшей. Я сел на кровати, и она быстро чмокнула меня в щеку.
- Ну, гуляка, - сказала она по-английски.
Она плохо говорила по-немецки. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Я очень хорошо знал эту улыбку. Я знал ее по разным причинам. Все эти причины имели общее: в основе их лежали события, о которых Маргарет старалась не допускать и мысли. Если Маргарет чего-либо не желала признавать, то этого просто не существовало. Ее улыбка стирала это и заставляла исчезнуть навсегда. Это была улыбка холодного превосходства, улыбка прощения и благосклонного понимания. Это была королевская улыбка, и особенно хорошо она смотрелась в профиль. Я знал эту улыбку по премьерам, по интервью с критиками, по алкогольным ночам и семейным ссорам. Я очень хорошо ее знал.
- Я только что разговаривала с врачом, - сказала Маргарет. - Ты находишься в лучшей клинике. И я думаю, у нас у обоих камень с души упадет, когда мы удостоверимся, что ты абсолютно здоров, правда, Рой?
Она постоянно звала меня Роем, это была вторая часть моего имени. Я снова прилег и посмотрел на нее. Она торопливо говорила:
- Знаешь, меня напугали Бакстеры.
Бакстеры были ее друзьями, они жили на Химском озере.
- Это у Теда Бакстера возникла идея обзвонить больницы, когда ты не приехал, чтобы забрать меня. Боже мой, Рой, ты представить себе не можешь, что я почувствовала, когда они мне сказали, где ты был! Нет, ты не можешь себе это представить! Я думала, что упаду в обморок! Тед был так мил, он подвез меня до города. Он проехал всю дорогу, сто миль, он такой добрый! И по дороге мы говорили о твоих симптомах. Он объяснил мне, что это может означать. У него был дядя, с которым тоже сначала так было, а потом его оперировали и он ослеп на один глаз. О, прости, Рой, это так глупо с моей стороны, ты же знаешь, что я хотела сказать, правда? Это только потому, что он меня успокаивал, и потому что мы оба хотим быть уверены, правда?
Она посмотрела на меня взглядом, просящим с ней согласиться. Ее улыбка была чистой и полной просьбы о прощении.
- Маргарет, - сказал я. - Ты же знаешь, где меня нашли.
- Конечно, Рой. - Она достала из своей сумки журналы и газеты. - Я тут принесла тебе кое-что почитать. Свежий "Нью-Йоркер". Там есть несколько очень смешных картинок.
- Романштрассе, сто двадцать семь, - продолжал я. - Ты знаешь, кто там живет.
- Само собой, любимый. - Она дружелюбно улыбнулась. - А вот сегодняшняя почта. Эззарды опять едут в Майами. И как это люди умудряются, хотела бы я знать! - Она порылась в сумке и положила на кровать пару конвертов. - Робби пишет, что он сейчас у Уорнеров и работает для Сиодмака. Это очень хорошая карьера, правда?
- Маргарет…
- А тут несколько западных критических статей о твоем последнем фильме. Некоторые из них великолепны! Я принесла только самые лучшие. Остальные я выкинула, они были слишком глупы…
- Иоланта, - произнес я, - Иоланта Каспари. Моя секретарша. Я провел выходные с ней.
- Да-да, конечно, Рой. - Она сняла шляпку и положила ее на столик. У нее были черные волосы, гладкие и разделенные на пробор. Она скрестила ноги - ровные длинные ноги в светлых нейлоновых чулках. - Полагаю, мальвы от нее.
- Да.
Она понюхала цветы.
- Они не пахнут, - сказал я.
- Но они очень мило выглядят.
- Иоланта - моя любовница, - произнес я.
Она провела прохладной ухоженной рукой по моей щеке. Я был довольно небрит. Ее рука пахла дневным кремом "Элизабет Арден".
- Да, Рой, я знаю. Мы должны об этом говорить?
- Я бы хотел.
- Это очень мило с твоей стороны.
- Что?
- Что ты хочешь попросить прощения.
- Я не хочу просить прощения. Я хочу поговорить об этом.
Она улыбнулась:
- А я нет. Зачем? Я же знала об этом.
- Да?
- Да.
- И что?
- И я знала, что ты обставил бы это так же тактично, как всегда. Так осторожно, чтобы люди ничего не заметили. Чтобы я не страдала от этого. Так, как ты всегда это делал. Я полностью осознаю, что тебе неприятно впутывать меня в эту ситуацию.
- В какую си… си… са… сатиу… - начал я и от ярости и стыда закусил губы. Это случилось снова.
- Что такое, Рой? - испугалась она.
- Доктор называет это литеральной парафазией, - объяснил я. - Кажется, проходит. - Я глубоко вздохнул. - Что ты хочешь сказать?
- Конечно, о нас начнутся пересуды.
- Мне жаль.