- Какую телеграмму? - спросил я, хотя уже знал, о чем речь.
- Телеграмму Халлоранса.
Я молчал.
Она обняла меня, и я почувствовал ее тело.
- Твой сценарий не приняли, - сказала она, - это правда?
- Да, - сказал я.
- Они отклонили его?
- Да.
- Ты уволен?
- Да, Иоланта.
Ее волосы, ее глаза, ее губы, запах ее кожи.
- Я подозревала это, - сказала она, - поэтому и пришла сюда.
- И потому что ты неожиданно поняла, что любишь меня?
- Да.
- Так вдруг?
- Вдруг.
- А то, что ты говорила…
- Забудь это.
У меня сильно закружилась голова.
- А почему ты любишь меня? - спросил я.
- Потому что ты несостоятелен, - серьезно ответила она. - Потому что ты никчемный - так же как и я. Потому что мы так похожи друг на друга, Джимми, потому что я поняла, что ты такой же бесполезный и потерянный, как и я. Поэтому я люблю тебя.
Я безмолвно смотрел на нее.
- Поцелуй меня, - попросила она.
Я поцеловал ее.
Я почувствовал, как она за моей спиной повернула ключ в замке, теперь дверь была закрыта, и еще я почувствовал кровь, которая брызнула из моей губы, когда она вонзилась в нее зубами.
Я проглотил кровь. Она была теплой и соленой на вкус.
13
Впервые я встретил Иоланту в квартире Джо Клейтона.
Он арендовал в Грюнвальде второй этаж виллы и дал прием в мою честь, когда я приехал в Мюнхен. Я жил в отеле, но у меня уже была машина. Я поехал с Маргарет.
Был прекрасный тихий весенний вечер, на фоне светлого неба поднимались темные силуэты деревьев Грюнвальдского леса.
Вилла располагалась в большом саду. Луг был дикий, и трава стояла высоко. За виллой была теплица.
Когда мы подъехали, все уже собрались. Джо сердечно поприветствовал нас, и я был представлен почти дюжине человек. Среди них были Хельвиг, немецкий автор, и несколько членов технического штаба нашего фильма. И Иоланта. Когда она протянула мне руку, я почувствовал укол в спину и вздрогнул. В тот же момент я заметил, что она тоже вздрогнула. Я посмотрел на нее. Она встретила мой взгляд с безразличным лицом. Я отпустил ее руку.
- Очень приятно, - по-английски сказал я. Говорили только по-английски.
- Взаимно, - серьезно ответила она. На ней было обтягивающее черное вечернее платье, ее рыжие волосы были высоко зачесаны. Я сжал правую ладонь. Я все еще ощущал пожатие ее пальцев. Я чувствовал его весь вечер. Я разговаривал с другими людьми и переходил из комнаты комнату. Когда я оборачивался, я встречал ее взгляд. Серьезный, задумчивый, немного сонный. Через полчаса я уже видел только ее.
Она была приглашена на работу в качестве моей секретарши, она уже работала с американскими кинопроизводителями в Германии, бегло говорила по-английски, отлично печатала на машинке и стенографировала. Все это сообщил мне Клейтон. Я слушал его с трудом. Я умышленно не смотрел в ту сторону, где предположительно была она. Потом я взглянул на нее. Она стояла и смотрела на меня. А я смотрел на нее, стоящую в черном вечернем платье. Но я не видел вечернего платья. Я видел ее голой - всегда.
Маргарет наслаждалась вечером. Хельвиг был приятным человеком, он увлек ее разговором о современной европейской литературе. Это был конек Маргарет. Она только что прочла "1984-й" Орвелла и была восхищена книгой. Несколько присутствующих книгу еще не читали. Маргарет убеждала их:
- Фантастическая книга, поверьте! О, вы должны ее прочитать! Великолепно! Великий писатель!
- Точно, - сказал Хельвиг. Он говорил медленно, с сильным акцентом, подыскивая правильные слова. - Но я боюсь, вы неверно ее поняли.
- Что вы имеете в виду? - спросила Маргарет. Ее глаза блестели, она выпила свой бокал до дна. Она охотно демонстрировала свой интеллект. Я наполнил ее бокал. Мы пили коктейли. Пили много. Тихо играло радио.
- Вы знаете, кто такой Коу? - раздался женский голос.
Все повернулись.
Это была Иоланта. Она подошла к нашему столу и присела на ручку кресла. Она курила сильными затяжками, в руке она держала стакан. Я смотрел на нее. Я видел ее голой.
- Конечно, - ответил Клейтон. - Это был французский врач, который объяснял своим пациентам, что свои болезни они просто выдумали, верно?
- Правильно, - сказал Хельвиг. - Почему вы вспомнили о нем?
- Этот Коу, - сказала Иоланта, - был фанатиком. Если его пациенту было плохо, он не переносил, когда его сотрудники говорили: "Господин N плохо себя чувствует", они должны были сказать: "Господин N вообразил себе, что он плохо себя чувствует".
Крупный темноволосый мужчина с угрюмым лицом сказал:
- И однажды дошло до того, что Коу сообщили: "Господин N вообразил себе, что он умер".
Все засмеялись. Громче всех - Клейтон. Он похлопал мужчину по плечу и пояснил, обращаясь ко всем:
- Господин Мордштайн консультирует нашу фирму в вопросах, касающихся типично немецких отношений, он ходит к властям и улаживает наши банковские дела.
- Мальчик на побегушках, - сказал мужчина, которого звали Мордштайн. - Это я. Он посмотрел на Иоланту. - Извините, я перебил вас.
Она покачала головой:
- Совсем нет, вы просто опередили меня. То же самое, что и о господине N, мы можем сказать о Европе. Пациент Европа вообразила себе, что она умерла.
- Браво! - вскричал Хельвиг.
- Боюсь, что я не понимаю, - сказала Маргарет.
- Вы прибыли из другого мира, - ответил Хельвиг. - Вы многое не будете понимать из того, что здесь увидите и услышите. Но госпожа Каспари права.
Хельвиг продолжал говорить, но я не мог следовать за его мыслью. Я видел Иоланту. Неожиданно у меня появилось ощущение, что я напился, внезапно и ужасно. Я почти ничего не пил, но тем не менее все завертелось вокруг меня. Я машинально сунул в рот сигарету, избегая смотреть на Иоланту.
Я хотел слушать Хельвига. Но я его не слышал. Я опять видел Иоланту. И я видел ее так, как всегда, когда я на нее смотрел.
Голой.
14
Она загасила сигарету, наклонилась и встретила мой взгляд. Ее зеленые глаза были серьезными. Ее взгляд крепко, как магнит, притягивал мой, охватывая не пропуская его, и я чувствовал, как голос Хельвига снова расплывался передо мной, как все становилось туманным и пасмурным, и как комната начала кружиться вокруг меня. Я сжал руку в кулак. Потом я услышал шум и почувствовал острую боль. Я раздавил ножку бокала, который держал в руке. Сам бокал лежал на полу. Напиток впитывался в ковер, образуя на нем темное пятно.
- Извините, - сказал я и поднял бокал.
- Ваша рука! - крикнул Джо.
Я порезал большой палец. Из раны текла кровь. Я достал носовой платок.
- Я принесу йод!
- Сидите, - сказал я. - Это просто царапина.
Иоланта ничего не сказала. Я повернулся к ней спиной и наклонился, чтобы слушать Хельвига. Он возобновил разговор после паузы, причиной которой был я.
- В подобной духовной атмосфере, - продолжал Хельвиг, - растет молодежь Европы, в атмосфере абсолютной безнадежности. Наши интеллигенты - летописцы этой безнадежности.
Он говорил все громче и громче, похоже, это была его любимая тема. Остальные внимательно слушали, как медленно и осторожно он строил английские фразы. Радио играло "Американец в Париже" Гершвина. Мордштайн заботился о том, чтобы наши бокалы не были пустыми. Свет торшера был желтым и теплым. В подобной атмосфере было очень приятно болтать о конце света.
Я много раз изменял Маргарет с другими женщинами. Она знала об этом. А я знал, что она знала. Я никогда особенно не старался скрывать это. В тот вечер в моей голове неотвязно возникали две мысли: Я знал, что изменю ей с Иолантой Каспари и что в этот раз я очень постараюсь скрыть это от нее. Я не знал только одного: почему я хочу это скрыть. Что в этот раз было по-другому? Что меня тяготило? Я не мог сказать, что это было. Но только не совесть. Я боялся.
- Вы совсем ничего не пьете, - сказал кто-то около меня. Это был Мордштайн. Он держал в руке стеклянный графин и улыбался.
- О нет, - я залпом выпил свой бокал до дна.
- Так-то лучше, - сказал он и опять наполнил его.
Коктейль состоял из джина, рома и сока и слегка обжигал язык. Я смотрел на Иоланту. Она тоже не выпускала меня из поля зрения. Она подняла свой бокал и тоже выпила. Я слегка улыбнулся. И она улыбнулась на короткое мгновение.
Что ж, прекрасно, подумал я.
Но я боялся.
- Оставьте графин здесь, - сказал я.
- Пожалуйста, - сказал Мордштайн. Он поставил графин передо мной. Иоланта скрестила ноги и взяла новую сигарету. Дрожащей, как в судороге, рукой я протянул ей огонь. Она посмотрела на мою руку, затем на меня, затем опять на руку. Мне захотелось ударить ее. Потом она наконец прикурила. Она прикурила так поздно, что спичка обожгла мне палец. Это был тот палец, который я обмотал носовым платком.
Хельвиг и Маргарет все еще продолжали дебаты.
- Для коммунистов, - говорил немецкий автор, - антикоммунистическая литература Запада - за небольшим исключением - единственное триумфальное доказательство правильности пути, на котором они находятся, и достоверности окончательной победы, навстречу которой они шагают. - Сказав это, Хельвиг тоже выпил. Он выпил впервые за весь вечер, и его лицо покраснело. Похоже, он коснулся темы, которая была ему очень близка. Вероятно, это свойственно всем немцам, я это уже заметил. Нельзя пробыть с кем-нибудь и четверти часа, чтобы не быть втянутым в политический диалог не на жизнь и на смерть. Это была мания, это была эпидемия, казалось, Европа захлебывается политикой. Люди должны были ею заниматься, всегда, все без исключения. Да, у Маргарет действительно не было никакого понятия об этом континенте. Никто из нас, из тех, кто прибыл из-за океана, из мира и сытости, не имел никакого понятия.
- Как же возникла такая ситуация? - спросил в этот момент добрый толстый Джо. Его сигара потухла, и он сидел напротив Хельвига, как будто напротив своего комиссара.
- Это легко понять, - сказал немец. - Ужасы войны были не такими страшными. Это бы мы преодолели. Страшным было разочарование от мира. Вы обещали нам - не только нам! - мир, человеческое достоинство, свободу от страха и бедности, свободу слова, вероисповедания, и так далее, не стоит дальше продолжать.
- Нет, - сказал Мордштайн. - ради бога, не надо.
- Продолжайте, - сказал я.
- Если вы хотите это слышать. - Все уже были немного навеселе, В том числе и Хельвиг. - Итак, после того как мы поверили вам во всем этом, поверили "Голосу Америки", Лондонскому радио, Московскому радио, после того как вы со своим миром стали нашей единственной надеждой, потом мы попробовали этот ваш мир. И вы нас разочаровали. Вы нас обманули! Едва наступил мир, как вы снова стали нападать друг на друга. Едва наступил мир, как снова надо было бояться, людей опять стали угонять, бить, запирать. И даже вы, союзники, вцепились друг другу в волосы и предпочли лучше подружиться со старыми нацистами, чем протянуть руку вашим друзьям по войне. Мы не забыли, что сказал господин Черчилль.
- Что он сказал?
- Он сказал: "Мы забили не ту свинью".
Клейтон засмеялся.
- Очень весело, - сказал Хельвиг, - не правда ли?
Клейтон смутился.
- Итак, теперь вы понимаете, - сказал Хельвиг и опять приложился к бокалу, - почему в Европе пишутся такие книги?
- Я начинаю понимать, - сказала Маргарет.
- К этому еще присоединяется мучительное ощущение существования в перенасыщенной и смертельно больной экономической системе. Надо быть коммунистом, чтобы думать, что капитализм никогда не станет формой общественного развития будущего. Кроме того, время приборов Гейгера и фальшивых паспортов еще не пришло! - Он прервался, молодо улыбнулся и сказал: - Боже правый, типичный бош, не правда ли? Сразу же начинает держать речь. Я прошу прощения.
Он включил радио громче. Помещение наполнила танцевальная музыка.
Хельвиг поднялся и подошел к Иоланте.
- Потанцуем? - по-английски спросил он. Звучало несколько необычно: оба были немцами.
Иоланта кивнула. Они начали танцевать.
Сидевшие за столом поднялись. Маргарет танцевала с Клейтоном. Остальные гости последовали их примеру. Я остался за столом с Мордштайном. Мы смотрели на танцующих.
- Теперь вы знаете, откуда вы, - сказал Мордштайн. У него была необычно темная кожа, я заметил это только сейчас, когда он придвинулся ближе. На пальцах у него было множество колец. - Очень информативно - однажды увидеть ситуацию глазами немца. - Он с любопытством посмотрел на меня.
- В чем дело?
- Нет, ничего, мистер Чендлер. А что?
- Вы так странно на меня посмотрели.
- Я как раз подумал о том, как легко на вас, американцев, произвести впечатление.
Я повернулся к нему спиной и не ответил.
Иоланта танцевала с Хельвигом. Она танцевала хорошо. Каждый раз, когда она проходила в танце мимо, она смотрела на меня. И каждый раз я боялся.
Мондштайн продолжил говорить:
- Вы же знаете, что происходит в действительности. Вы верите, что власть у вас и что мы здесь, в Германии, являемся вашими творениями. Если бы вы хоть что-то понимали! Но нет! Достаточно Хельвига и его десятиминутной речи - и вы чувствуете себя в церкви. - Голосом Хельвига он повторил: - Время приборов Гейгера и фальшивых паспортов еще не пришло. - Он выпил и дружески улыбнулся: - Вы имеете представление, сколько сейчас можно опять заработать в Германии с помощью приборов Гейгера? А бункеры, танки, радары?
Танец закончился.
Хельвиг поклонился Иоланте, немного чопорно и очень по-немецки. Она кивнула ему и пошла к двери. Там она остановилась и обернулась. Ее глаза были темными, глубокими и опасными. Я встретил ее взгляд. Клейтон и Маргарет, болтая, прогуливались в соседней комнате.
- А что касается фальшивых паспортов, для которых еще, вероятно, не пришло время, - кто знает, когда вам понадобится фальшивый паспорт, мистер Чендлер.
- Мне он не нужен.
- Кто может это знать? Однажды, вероятно, понадобится. Кто тогда поможет? К кому вы тогда обратитесь? Не пугайтесь, мистер Чендлер, если он вам понадобится. Приходите спокойно к доброму старому дядюшке Мордштайну. А мы посмотрим, что сможем сделать для нашего американского брата…
Иоланта развернулась и вышла из комнаты.
Я встал. Теперь я действительно был пьян.
- Извините меня!
- Конечно, - довольно сказал Мордштайн и наполнил свой бокал. Я пошел к двери. Я не хотел идти. Мои ноги шли сами. Я видел перед собой Иоланту. Иоланту, которой там уже не было. Радио продолжало передавать танцевальную музыку. Я вышел в коридор. Коридор был слабо освещен и пуст.
Деревянная лестница вела вниз к выходу.
Я услышал, как закрылась входная дверь. Я прошел мимо гардероба к лестнице. Входная дверь бесшумно открылась. Я вышел в сад, лежащий в неестественно белом свете полной луны, висевшей над деревьями. Было очень тихо и тепло. Неожиданно заболела голова, и я стал плохо видеть.
Передо мной по направлению к теплице двигался силуэт.
Я пошел вслед за ним, и у теплицы я его настиг.
Это была Иоланта.
Она поднялась по двум каменным ступеням в пустую теплицу, в окна которой светила луна. Здесь стоял стол с садовыми инструментами и пара растений в горшках. Посередине стояла старая драная кушетка.
К этой кушетке шла Иоланта.
Мы не говорили ни слова.
Я схватил ее, прижал к себе и поцеловал. Она стянула платье с плеч, и мы опустились на грязную кушетку. Наши руки двигались синхронно. Лицо Иоланты в свете луны было совсем белым, резко выступали скулы, глаза были похожи на темные впадины. Ее рот казался большой раной, а груди белели двумя пятнами в молочных сумерках.
Она с трудом переводила дыхание, но ничего не говорила.
Я тоже молчал. Один раз она застонала. Я обнимал ее плечи, она прижалась ко мне, и вдруг я услышал тихий свистящий выдох, который становился громче и превратился в невыносимое неистовство.
Низко над садом пронеслась группа американских реактивных истребителей, летящих на ночные учения. Земля дрожала. Один цветочный горшок упал. Шум становился все громче и громче, уже казалось, что машины вот-вот врежутся в теплицу. Я почти терял сознание от возбуждения и страха. В этот момент Иоланта дико впилась зубами мне в губу. Я вскрикнул. Я чувствовал, как в рот потекла кровь. Она была теплой и соленой на вкус.
15
- Что говорят врачи?
Прошло полчаса. Иоланта вытянувшись лежала на моей больничной кровати, солнце светило в комнату.
Нам никто не помешал. Я чувствовал себя усталым и удрученным.
- Обследование только началось.
Я сидел на краю кровати и задумчиво смотрел на нее. Ее волосы разметались по подушке, одежда, которую она быстро стянула, валялась в беспорядке на полу. Ее грудь мерно поднималась и опускалась, она глубоко дышала. Почему я разрешил ей остаться здесь? Почему мы набрасывались друг на друга как животные всякий раз, когда не виделись несколько дней? Почему мы не уходим друг от друга? Что это такое, то, что нас связывает?
- О чем ты думаешь? - лениво спросила она и потянулась за сигаретой.
- Так, ни о чем. - Я забрал у нее сигарету.
- Сначала оденься, пожалуйста. В любой момент сюда может кто-нибудь войти.
Она молча кивнула и поднялась. Совершенно непринужденно она потянулась за одеждой. У нее была звериная естественность, не было ситуаций, в которых она стеснялась или смущалась. Она подошла к открытому окну, застегивая блузку.
- Ты с ума сошла?!
- Почему? - Она удивленно повернула голову.
- Отойди от окна! Тебя могут увидеть.
- И что?
- Это совсем не обязательно. Тем более здесь!
- Тем более не здесь, - сказала она и звонко рассмеялась.
Похоже, она нашла это очень смешным. Она все смеялась и смеялась.
- Прекрати, - сказал я. Но уже и я сам смеялся неконтролируемым, почти истерическим смехом. Иоланта была совершенно права. Действительно, почему не здесь? Это было сравнительно респектабельное местечко, если вспомнить те места и обстоятельства, в которых и при которых мы раньше занимались любовью. В лесу, в поезде, на полу, в гардеробе ателье и в трамвайном туннеле.
Я смеялся. Она подошла ко мне и прижалась своим смеющимся ртом к моим губам. Я обнял ее, когда она меня целовала. Мы уже не смеялись.
- Когда мы снова увидимся? - спросила она, уже одетая, собираясь уходить.