О моей болезни больше не было сказано ни слова.
- Я позвоню тебе.
- Я буду ждать.
Она не пожала мне руку, она больше не коснулась меня, она пошла к двери не оборачиваясь. Я сидел на кровати и смотрел ей вслед.
- Иоланта, - хрипло сказал я.
Она остановилась, но не обернулась. Она ждала.
Я молчал.
- Что? - спросила она, тоже хрипло.
- Ничего, - сказал я. - Иди.
Она ушла. Дверь за ней закрылась. Я лег на кровать и стал смотреть в потолок. Осторожно я провел языком по укушенной губе. Вся палата пропахла духами Иоланты.
После обеда пришла Маргарет. Я был очень уставшим, и она быстро ушла. Ей нечего было мне сказать. Ойленглас, с которым она говорила, перед тем как прийти ко мне, обещал представить окончательные данные осмотра в ближайшие дни.
Больше в этот день ничего не произошло. Только вечером раздался какой-то странный телефонный звонок. Звонил Мордштайн. Мы не виделись несколько месяцев, и я был очень удивлен.
- Не удивляйтесь, - игриво сказал он. - Я слышал от мистера Клейтона, что вы не очень хорошо себя чувствуете.
- Уже все нормально.
- Это радует, это действительно радует меня, мистер Чендлер!
- Спасибо, - ответил я и стал ждать, когда он положит трубку.
Но он продолжал:
- Что я еще хотел сказать… если я вам понадоблюсь, у вас же есть мой адрес, не так ли?
- Да.
- Спокойно приходите ко мне.
- Очень мило с вашей стороны. Но я не знаю…
- Никто никогда не может знать, - сказал он.
- Сегодня вы думаете: хоть бы Мордштайн оставил меня в покое…
- Ну что вы!
- …но завтра, вероятно, все будет по-другому! Завтра вы будете думать: Мордштайн - единственный, кто может мне помочь!
Довольно скоро мне пришлось вспомнить эти его слова.
16
"Профессор доктор мед. наук Виктор Ц. Вогт" - было написано на табличке на двери.
Это было спустя два дня. Вогт попросил меня прийти к нему, чтобы узнать о результатах осмотра. Он пригласил меня на пять часов, было уже четверть шестого, но через медсестру он попросил извинить его за то, что он задерживается. Я сидел в пустой сумрачной комнате и листал иллюстрированные журналы. Марлен Дитрих получила крест французского Почетного легиона. В Нью-Йорке арестован клуб, в котором молодые девушки сдавались в аренду миллионерам. В Пиринеях четверо исследователей погибли в пещере. В Корее продолжалась война. Я листал все подряд, сначала читал подписи под юмористическими картинками, а потом смотрел сами картинки. Многие были очень смешными. Через некоторое время я опять посмотрел на табличку на двери и стал размышлять, что обозначает "Ц.". Цезарь? Или Цилле? Темнело.
Оба прошедших дня были заняты дальнейшими обследованиями, меня просвечивали, обстукивали, давали пить различные жидкости. Ойленглас и Вогт были всегда ровно дружелюбны и настроены по-деловому. О течении обследования они не сказали ни слова. Я тоже больше ничего не спрашивал. Я стал намного спокойнее, атмосфера больницы усыпляла меня. Вероятно, мне добавляли какие-нибудь успокаивающие средства в еду, бромид или что-нибудь подобное. Я слышал, что это обычное дело. Возможно, этим и объясняется равнодушие, с которым я воспринимал события вокруг меня. Проблемы с речью у меня исчезли, головные боли держались в границах переносимости. Маргарет приходила каждый день. С Иолантой после ее посещения я больше не говорил.
Я взял новый журнал. Листая страницы, я пытался привести себя в состояние определенного возбуждения. В следующие минуты решится мое будущее. Я узнаю, здоров я или болен, буду я жить или умру. Все зависело от данных осмотра. Я ожидал, что мои ладони станут влажными, в губы сухими. Но ничего подобного не произошло. Я спокойно сидел и констатировал, что мои размышления навевают на меня скуку. Вероятно, дело все-таки в еде.
Дверь с табличкой открылась, и появился Ойленглас. Я встал.
Ойленглас еще раз извинился за опоздание и провел меня в кабинет своего шефа. Это была большая уютная жилая комната, которая ничем не напоминала о врачебной деятельности ее владельца. Я пожал Вогту руку, мы сели. Профессор предложил сигареты и коньяк. Затем он подвинулся ко мне поближе:
- Мы хотим поговорить о некоторых вещах, которые вас интересуют, а именно - о результатах обследования.
- Да, - сказал я и улыбнулся. Здесь было очень уютно.
Вогт открыто взглянул на меня:
- Мистер Чендлер, мы обследовали вас настолько тщательно, насколько это было возможно с помощью тех методик, которыми мы владеем. Мы внимательно изучили результаты, и тем не менее, как тогда, так и сейчас мы не можем сообщить вам точные данные о состоянии вашего здоровья.
Он замолчал, наступила тишина.
- Что это означает? - наконец спросил я. - Вы не можете сказать, есть у меня опухоль или нет?
- Мы не можем сказать вам это с абсолютной уверенностью, - объяснил Ойленглас и поправил очки.
- Но это же и было целью обследования, господа! - сказал я и коротко рассмеялся. Смех был какой-то чужой, и это меня удивило. Вогт потер руки, его круглое лицо выглядело в сумерках как большая белая луна.
- Мистер Чендлер, - писклявым голосом сказал он, - мы говорим о сегодняшних результатах обследования. Мы же еще не закончили.
- Почему же вы не продолжаете?
- Потому что для этого нам нужно ваше согласие, - сказал Ойленглас.
Меня как будто что-то кольнуло, я даже на несколько секунд очнулся от своего летаргического сна:
- Согласие - на что?
- Чистая формальность, - звонкий бабий голос Вогта звучал из сумерек. - Но нам оно необходимо. - Он придвинулся ближе, я опять почувствовал запах чеснока. - В настоящий момент мы можем с определенностью сказать вам, мистер Чендлер, что что-то с вашим мозгом не так, как должно быть. В левой передней части есть новообразование.
- Ага, - сказал я.
- Хотите еще коньяку? - спросил Ойленглас.
- Нет, почему вы спросили?
- Я просто подумал, - сказал он.
- Если у меня опухоль… - начал я.
- Не опухоль - новообразование, - поправил меня Вогт.
- Ну хорошо, новообразование! Если вы уже знаете, что оно у меня есть, почему же вы меня не оперируете? Что вам еще непонятно, господа? - Так это бывает, думал я. Так они сообщают пациентам. Никакого эффекта. "Хотите еще коньяку?" И это все? Какой-нибудь автор в Голливуде может себе это позволить? Какую-нибудь подобную кислую сцену!
- Вы слишком торопитесь, мистер Чендлер! - Вогт наполнил свой бокал. - Мы не можем оперировать так быстро. Во многих случаях можно обойтись и без операции.
- В каких?
- Если речь идет о доброкачественном образовании, его можно удалить с помощью облучения.
- И вы считаете возможным, что у меня доброкачественное образование?
- Разумеется, мистер Чендлер!
- Конечно, мистер Чендлер!
Они выпалили это одновременно и слишком быстро. Оба смотрели на меня с улыбкой. У меня было чувство, что я должен доставить им маленькую радость: ведь они потратили на меня столько сил.
- Теперь я тоже хотел бы коньяку, - сказал я. Мне поспешно его протянули.
- Спасибо, - сказал я и улыбнулся. - Далеко же мы продвинулись! Это у вас такая система?
- Какая?
- Сообщать смертный приговор пациенту частями?
- Мистер Чендлер, - укоризненно сказал Вогт писклявым голосом.
- Конечно, - сказал я. - Эта промежуточная стадия не так приятна! Когда я узнаю точные результаты?
- Если вы дадите согласие на маленькое вмешательство, то завтра вечером.
- Что еще за маленькое вмешательство?
- Речь идет о так называемой вентрикулографии, - сказал Ойленглас.
- Ага.
- Это такой метод обследования, - объяснил Вогт, вспомнив, что мне все надо объяснять, - с помощью которого мы сможем точно определить контуры образования, его природу и местоположение. Мы введем в ваш мозг контрастную жидкость и сделаем рентген. Контрастная жидкость окружит образование со всех сторон, и оно четко прорисуется.
- Звучит вполне разумно.
- Это великолепный метод, - с энтузиазмом сказал Ойленглас.
- Один вопрос… - я поставил бокал.
- Да, пожалуйста?
- Как контрастная жидкость попадет в мой мозг?
- Через две маленькие дырочки, - сказал Вогт и смущенно закашлялся.
- Через две маленькие дырочки, - повторил я.
- Через две маленькие дырочки, - повторил Ойленглас. Похоже, внезапно мы все начали страдать литеральной парафазией.
Вогт встал и включил торшер.
- И что же это за две маленькие дырочки? - спросил я.
Он подошел ко мне и с двух сторон прикоснулся к затылку, сантиметрах в десяти от начала роста волос.
- И на это вам нужно мое согласие?
- Нет, - сказал Вогт, удивив меня.
- Но…
- Ваше согласие, мистер Чендлер, нам нужно не на вентрикулографию. Если во время ее проведения мы установим, что речь идет о злокачественном образовании, мы прооперируем вас сразу.
- Не приводя меня в сознание?
- Да, мистер Чендлер.
Я встал и подошел к окну. На улице было уже совсем темно. Сквозь деревья парка я видел огни улицы. Проехал автомобиль. Я повернулся.
- Послушайте, - сказал я, - все эти разговоры о вентри…
- Вентрикулографии…
- …не являются ли они частью вашего метода - таким образом сообщать о том, что операция необходима? Может быть, вы уже знаете, что у меня злокачественная опухоль?
- Нет, мистер Чендлер, - сказал Вогт и посмотрел на меня. Больше он не сказал ничего. Но мне стало ясно: они действительно еще не знали. Я подошел к столу и сел. - Что я должен подписать?
- То есть вы согласны?
- Конечно, - сказал я. - Я же не могу жить дальше в такой неопределенности.
- Очень разумно, мистер Чендлер. - Ойленглас взял формуляр с письменного стола. - Это обычная расписка, которую дают перед каждой операцией - даже когда просто удаляют слепую кишку. Вы подтверждаете, что согласны на вмешательство.
- У вас есть перо?
Он протянул мне ручку. Я подписал формуляр.
Я не читал, что там было написано. Я боялся увидеть где-нибудь в тексте слово "смерть".
17
- Я буду молиться за тебя, - сказала Маргарет.
Было семь часов вечера, она сидела на моей кровати. Медсестра сказала, что в полвосьмого она должна уйти. Потом мне дадут снотворное.
- Я буду молиться за тебя, и все будет хорошо. Это совсем не больно, доктор Вогт мне это твердо обещал. И я уверена, они не будут тебя оперировать.
- Я тоже в это верю, Маргарет.
- Опухоль совсем безобидная. Доктор Вогт сказал, что мы просто не поверим, если узнаем, как много существует безобидных новообразований.
- Да, мне он тоже сказал об этом.
- А если они не злокачественные, их можно уничтожить облучением.
- Да.
- Рентгеновским облучением. Они очень успешно здесь лечат.
- Да, я слышал.
- Ты же знаешь, у меня есть шестое чувство, дорогой, правда?
- Да.
- И я чувствую: они не будут тебя оперировать.
- Было бы здорово.
- Конечно не будут! Только две маленькие дырочки, и все.
- И лысый.
- Да, и лысый! - Она улыбнулась: - Мне даже любопытно, как ты будешь выглядеть.
- А мне нет.
- Они побреют тебе весь череп?
- Да.
- Смешно. А зачем?
- На случай, если меня надо будет сразу оперировать, - сказал я. - Тогда им будет нужно место.
Маргарет кивнула. Она выглядела очень утомленной, нижняя губа у нее слегка дрожала.
- Как глупо, что я забыла об этом.
- Маргарет, - сказал я - в правом ящике моего письменного стола лежит завещание.
Она вскочила:
- Ради бога, не говори об этом!
- Нет, я должен, - сказал я. - Это завещание, которое я составил, когда началась война. Все, что у меня есть, принадлежит тебе.
Неожиданно она расплакалась:
- Дорогой, ну пожалуйста!..
- Ну-ну, - сказал я. - В конце концов, все возможно, ведь так?
Она схватила меня за руку:
- Нет, это невозможно! Это исключено - даже если они будут тебя оперировать! Вогт - крупный специалист! Такие операции - его конек! Он сделал их уже несколько сотен! Он лучший специалист в Германии!
- Да, - сказал я.
- Я… я уверена - все будет хорошо! Я знаю это! И я… я надеюсь, Рой, что после всего этого ты не только будешь здоровым, но и что мы оба, что ты и я… что мы начнем новую жизнь… - Ее лицо оказалось рядом с моим на подушке, она все еще продолжала плакать. - Ты веришь в это?
Нет, я в это не верил, но сказал:
- Да, Маргарет!
- Я часто была несправедлива к тебе, я делала тебе больно, я знаю. Все будет по-другому, Рой, когда ты отсюда выйдешь, я обещаю…
- Да, Маргарет. - Подушка становилась мокрой.
- Все будет по-другому… и ты, Рой, мы же все еще любим друг друга, ведь так! Я люблю тебя, это я знаю. И ты ведь все еще любишь меня, да?
Я кивнул.
- Скажи, что ты меня еще любишь, Рой!
- Я люблю тебя, Маргарет, - сказал я, хотя не любил ее больше. Она лежала на моей руке, мне было тяжело.
- Мы уедем из этого города, Рой. Здесь у нас не было счастья. Мы поедем домой. Дома все будет хорошо. Возможно, мы никогда больше не вернемся в Европу.
- Возможно.
- Европа не подходит нам, Рой. Все было как в том фильме.
- Да, похоже.
- Но у нас все кончится по-другому, да?
- Да, - сказал я. У меня все уже закончилось, давно. И у нее тоже. Только она не хотела этого признавать.
- Поцелуй меня, - неожиданно сказала она.
Я поцеловал ее, чувствуя хорошо знакомый запах: зубной пасты "Пепсодент", духов "Шанель № 5" и мыла "Палмолив".
- Спасибо тебя, Рой, - сказала она.
- За что?
- За все. За все годы. За каждый день.
- Я тоже благодарен тебе.
Вошла медсестра:
- Вам надо идти, миссис Чендлер.
- Да. - Она поднялась и поправила костюм. Ее глаза покраснели от слез, но она героически улыбнулась и отступила в сторону, чтобы пропустить медсестру, которая принесла мне порошок. При этом она быстро припудрила лицо.
- Пока! - Она еще раз поцеловала меня.
- До свидания! - сказал я и пожал ей руку.
- Когда ты выйдешь из наркоза, я буду сидеть на твоей кровати.
- Мило, - сказал я.
- Спи спокойно.
- Конечно.
- И помни о моем шестом чувстве.
- Я помню, Маргарет.
- Я больше не буду звонить.
- Да, так будет лучше. Я буду спать.
- А я буду молиться за тебя.
- Да.
- Будь здоров, Рой, - прошептала она. Слезы опять покатились у нее из глаз, она поспешила к двери. В дверях она повернулась и улыбнулась мне, лицо ее было мокрым.
- Спокойной ночи, Маргарет, - сказал я.
Она всхлипнула и выбежала из комнаты. Медсестра открыла окно и взбила мне подушку.
- Завтра вечером все уже будет в порядке, - сказала она и успокаивающе улыбнулась.
- Да, спасибо.
- Вам еще что-нибудь надо?
- Нет, спасибо.
- Спите спокойно, мистер Чендлер. Она ушла.
Я выключил свет и лежал в темноте. На потолке шевелились тени от листвы. Лаяла собака. Потом наступила тишина. Я попытался думать о завтрашнем дне, но чувствовал себя очень слабым. Медсестра дала мне сильное снотворное. Постель была мягкая и теплая, веки тяжелели. Может, позвонить Иоланте? Я размышлял. С каждой минутой возможность что-либо соображать таяла, позвонить становилось большой физической проблемой. У меня было чувство, что от слабости я не смогу поднять руку. У меня не было сил. Все стало безразличным.
Когда я почти уснул, зазвонил телефон.
Я вскочил и поискал рукой трубку. Когда я ее наконец нашел, я приложил ее к уху и опять опустился на подушку. Это была Иоланта.
- Меня не хотели с тобой соединять. - Ее голос звучал глухо и как будто издалека. - Но я настояла.
- Да, Иоланта, - медленно сказал я.
- Ты уже спал?
- Мне дали снотворное.
Тишина.
- Ты не позвонил, - сказала она.
- Да.
Опять тишина.
- Ну ничего, - сказала она.
- Иоланта…
Я мог говорить только отдельными словами, я лежал на трубке, мне казалось, я не смог бы ее удержать.
- Да?
- Они будут оперировать меня. Завтра.
- Да.
- Мне жаль, что я не позвонил.
- Ничего страшного.
Долгая тишина.
- Ты еще здесь? - спросила она.
- Да.
- Всего хорошего, Джимми.
- Спасибо.
- Больше мне нечего сказать.
- Я знаю.
В трубке что-то шуршало. Мы молчали.
- Иоланта, у тебя есть дома виски?
- Да.
- Выпей глоток.
- Хорошо, Джимми. - Через мгновение она спросила: - Ты думаешь об этом?
- Да, - сказал я. Я действительно думал об этом.
- О нашем последнем…
- Да, - сказал я.
- И ты мне позвонишь - потом?
- Да.
Опять тишина.
Потом:
- Ты не рассердишься, если я сейчас положу трубку?
- Нет, - сказал я. - Спокойной ночи. Не забудь про виски.
- И думай об этом.
- Да.
Потом она сказала:
- Если… если все будет плохо, Джимми, я убью себя вероналом. А об этом я тоже думаю. Это так мило, что мы оба об этом думаем, да?
- Да, - сказал я, - это мило.
18
День начался для меня в шесть часов утра.
Поесть мне не дали, зато меня посетил парикмахер. Он быстро и уверенно выполнил свою работу. Сначала он состриг мне волосы ножницами, потом стриг электрической машинкой, а после намылил мне голову и побрил ее. Он считал, что должен беседовать со мной, и рассказывал о своих детях.
Их было трое, два мальчика и одна девочка. Мальчики были здоровыми, а девочка все время болела. Он очень волновался за нее. Его звали Кафанке, он был из Берлина, но уехал оттуда из-за бомбежек. В 1945 году он приехал в Мюнхен. Это был очень милый парикмахер. В полседьмого он закончил работу.
- Желаю счастья, мистер Чендлер, - вежливо сказал он, прощаясь. После него пришла доктор Ройтер.
Она прекрасно выглядела, просто вызывающе - хорошо выспавшаяся и ухоженная. Она принесла шприц для инъекций и попросила меня оголить правое бедро. Я снял пижамные брюки. Она вонзила иглу.
- Так, - довольно сказала она.
- Что вы мне вкололи?
- Успокоительное, - сказала она. - Попозже вам сделают еще один укол.
- Зачем?
- Чтобы вы хорошо себя чувствовали, мистер Чендлер. Вот увидите, средство чудесным образом вас успокоит.
- Я не волнуюсь.
- Да, я вижу, - сказала она и улыбнулась. - У вас есть какие-нибудь пожелания?
- Я хочу посмотреть на себя в зеркало.
- Лучше не надо, - засмеялась она.
- Вы должны исполнить последнюю волю приговоренного, - настаивал я.
- Хорошо, - сказала она и достала зеркальце из шкафа. Она держала его передо мной, а я рассматривал себя. Я выглядел ужасно. Кожа головы покраснела, были видны следы от нескольких срезанных прыщей. Кости черепа рельефно выступали.
- Спасибо, - сказал я.
- Я вас предупреждала! - Она опять рассмеялась, положила зеркальце на место и ушла.