Оно
Когда вечером 10 июня Бенедиктов добрался до Останкино, там уже было довольно много народу. Приятно возбужденные москвичи фотографировали башню на телефоны, знакомились друг с другом, много смеялись. Толпа походила на ту, что собирается на открытии новой станции метро, где большинство, любящее свой город и его нежные подземные артерии, радуется просто так, от души, и лишь небольшая часть счастлива серьезно, целенаправленно, за компанию с беззаботным большинством: больше никаких электричек, маршруток, пробок.
Территория стройки была окружена красно-белыми полосатыми лентами, люди перешагивали через них или подныривали под ними, пробираясь ближе к башне, в некоторых местах ленту уже порвали, но сотрудники полиции, что стояли возле двух автобусов-автозаков, выглядевших так, словно их угнали прошлой ночью с овощной базы, лишь печатали эсэмэски, курили, переговаривались друг с другом, изредка лениво поглядывая на происходящее. Алексей тоже подошел поближе.
Квадратная в основании решетчатая конструкция с шириной стороны примерно четыре метра и высотой около двадцати, окруженная строительными лесами, была пустой внутри, и ее дно было усыпано книгами. Рядом рабочие сваривали новый участок каркаса, и синие искры от сварки весело разлетались вокруг. Близорукий Бенедиктов не мог разобрать, что это за книги, и спросил у стоящей рядом веселой девушки с розовым воздушным шариком, что там. Она не сразу поняла вопрос, но потом отвлеклась от айфона и, прищурившись, начала перечислять:
– "Капитанская дочка"… "Маленькие трагедии", "Евгений Онегин". Я на вступительных в универе сочинение по нему писала. Жесть такая. Слушайте, да там много всего, и книги часто повторяются. Много Пушкина.
Бенедиктов наконец вспомнил "Концепцию". К стройке подъехал грузовик, наполненный одинаковыми перехваченными лентой крест-накрест стопками книг. Рабочие-таджики стали сгружать книги в широкие поддоны, похожие на те, что возят на вокзалах носильщики, и подвозить вплотную к башне. Алексей рассмотрел, что издания были в основном старые, будто из библиотеки сельского дома культуры, с мягкими желтыми страницами и с приклеенными к форзацам кармашками для вкладывания формуляров. На таких книгах в детстве было особенно приятно пририсовать к портрету классика усы, третий глаз или другую радиоактивную мутацию. (Алексею вспомнилось любимое место из "Кыси" Татьяны Толстой, где говорилось о Чехове: "Вон на лице у него, на глазках – Последствие: оглобелька, и веревка с нее висит".)
Строительный кран, стоявший неподалеку, издал звук гибнущего динозавра, и его стрела стала медленно опускаться вниз и угрожающе зависла над поддоном. Рабочие обвязали поддон веревками и прикрепили их к башенному крюку. Платформа с книгами, покачиваясь, стала медленно подниматься, и вскоре кран опустил ее внутрь башни. Рабочие сквозь прутья каркаса длинными шестами столкнули книги с железной пластины, и кран так же медленно увлек ее вверх. Книги остались в башне, соединившись с такими же, опущенными туда раньше, – некоторые, болезненно полураскрывшись, выглядели так, будто были приготовлены для коллективного сожжения на площади. Вся эта процедура была весело заснята на сотни телефонов с надкусанным яблочным логотипом. Бенедиктов видел, что девушка с шариком, стоявшая рядом с ним, уже отправляла фотографии в Твиттер.
Бенедиктову казалось, что он попал на съемки высокобюджетного фильма в жанре "постапокалипсис", и его сейчас погонит с площадки истеричный задерганный режис сер. Но вокруг толпилось много счастливых людей, несомненно видевших в сети текст "Концепции", и их, похоже, совсем не пугало и нисколько не волновало происходящее. Обиженной и возмущенной казалась лишь Останкинская башня; Бенедиктов впервые видел ее так близко, и отсюда заметно было мно гократно описанное колебание шпиля на отравленном московском ветру: казалось, что она презрительно – "ну-ну" – кивает переростку-крану, микроскопическим людишкам внизу и, главное, башне книжной, которая убого подражала сразу и Останкинской, и Эйфелевой.
Вдруг Бенедиктов увидел, что что-то происходит неправильно – даже в своем ошеломленном состоянии он успел отметить случайную шутку и криво улыбнуться тому, как странно звучит это "неправильно" в общем диковатом контексте. После очередной порции "Маленьких трагедий" рабочие прицепили к стреле стопку потрепанных томиков Лермонтова, а Бенедиктов видел, как подъехал еще один грузовик и рабочие-таджики стали выгружать из него тома Полного собрания сочинений Пушкина. Алексей за несколько лет учебы на филфаке и работы с чужими текстами приобрел своеобразную профессиональную привычку: спокойную уверенность в том, что опубликована может быть любая нелепица, главное, чтобы она была предварительно вычитана и отредактирована. Как ни было абсурдно происходящее, Бенедиктов возмутился наглым безграмотным нарушением очередности: никогда и ни за что Лермонтов не может быть впереди Пушкина. Он подошел к рабочим, курившим, сидя на корточках, и наблюдавшим, как кран поднимает новые стопки книг.
– Кто у вас начальник? – крикнул Бенедиктов, но напряженное гудение крана заглушило его голос.
Таджики в оранжевых безрукавках лишь испуганно посмотрели на него.
– Кто ваш начальник? У кого можно спросить?.. – кричал Алексей, но рабочие ничего не могли понять и только жались друг к другу, думая, видимо, что их хотят наказать.
Наконец один из них понял, чего от них хотят, и кивнул на высокого мужчину в белой строительной каске и синем комбинезоне.
– Как его зовут? – снова прокричал Бенедиктов, но это уже было бесполезно.
Он подошел к мужчине в каске.
– Извините, что я так бесцеремонно, – крикнул ему Бенедиктов, но возле крана не было слышно вообще ничего, – но вы делаете неправильно!
Тот рассеянно обернулся на него и снова стал делать для невидимого крановщика таинственные пассы руками.
Бенедиктов тронул его за плечо.
– Вы делаете не так! Нужно соблюдать очередность! Позвольте, я покажу…
Он достал из своей сумки книгу Вайля и Гениса "Родная речь" и открыл ее на содержании.
– Посмотрите, каким должен быть правильный порядок! – Алексей обошел мужчину в каске и даже немного помахал перед его лицом раскрытой книгой.
Тот раздраженно выругался и жестом позвал кого-то. Подошел охранник с лицом Владимира Вдовиченкова и, взяв Бенедиктова за локоть, вывел его за условную границу стройплощадки, обозначенную красно-белой лентой. Полиция ко всей этой сцене осталась равнодушной.
Взволнованный Алексей хотел тут же прорваться назад и объяснить прорабу, что так, вразнобой и вперемешку, класть книги не стоит, что нужного – какого?! – испуганно спрашивал сам себя Бенедиктов и не знал, что отвечать – эффекта не будет, что библиотечные фонды зря сгниют под дождем или будут растащены букинистами и просто чудаками, любителями старых серовато-желтых страниц. Рано проснувшаяся страсть к чтению, мучившая его сильнее, чем эротические пытки полового созревания, испорченные близоруким чтением глаза, склонность во всем в жизни видеть аллюзию и прототип, учеба на филфаке, наконец, болезненное стремление к редактированию и корректуре любого текста, неважно какого – он любил расставлять запятые в Набокове или, если под рукой не было книги, газеты, журнала, запереться в ванной и механически, бездумно править тире, кавычки и опечатки в этикетке шампуня, – все эти главные качества Бенедиктова сейчас словно сгустились над этой решетчатой башней, переплелись и взаимно усилились, обострились, и он как бы чувствовал конструкцию изнутри, видел легкие синие искры и волны, пробегавшие в ней все чаще и ярче с каждой новой порцией книг, и Алексей знал, как нужно строить башню, и догадывался, что он один это знает.
Кран неожиданно затих, и Бенедиктов услышал звонок своего телефона. На экране высветился новый номер Анны, и Алексей в досаде закусил губу: он не мог решить, чего ему хочется сильнее – увидеться с Волковой или вернуться к башне. Он взял трубку.
– Я приехала, но тебя здесь нет, – холодно произнесла Анна.
– Где – здесь? – глупо спросил Бенедиктов и тут же виновато зачастил: – Я ведь не сказал тебе, где я… Извини!
– Ты сказал: "на ВДНХ", значит, на старой квартире. И теперь я стою здесь, как дура, перед запертой дверью и звоню в дверь, пугая наших с тобой призраков.
Голос Анны был ледяным и подчеркнуто ровным – Алексей знал, что так бывало всегда, когда она была зла на него.
– Приезжай назад к метро… нет, я приеду сейчас за тобой, будь там, я через пятнадцать минут! – торопливо проговорил Бенедиктов и пошел к остановке маршруток, поминутно оборачиваясь на башню.
Вскоре он вошел в подъезд дома на улице Проходчиков, который покинул три дня назад. Он забрал Волкову, привез к себе на Кравченко, для быстроты проделав длинный путь с Северо-Востока на Юго-Запад на пойманной машине, они сказались у себя на работе больными и провели вместе в съемной квартире Бенедиктова, никуда не выходя, три дня.
***
За эти три дня, что Алексей Бенедиктов и Анна Волкова не видели ничего и никого, кроме друг друга, решив больше никогда не расставаться и исполняя это буквально, в Москве произошло немало интересного. Довольно быстро башня была наполовину заполнена книгами по списку XIX столетия, но с началом выкладки XX века возникла проблема: книг отчаянно не хватало. Школьные и университетские библиотеки опустели быстро, объявления о скупке классических книг, срочно размещенные на подъездах городскими властями, помогали слабо. Люди либо уже давно избавились от ненужного книжного хлама, либо не хотели продавать тех авторов, которых читали сами: Платонова, Набокова, Довлатова, зная, что их потом можно будет купить только по сумасшедшей цене в каком-нибудь нелепом кожаном переплете с золотым тиснением. Сложность была также в том, что у некоторых писателей XX века не было академических полных собраний сочинений, которые в случае, например, Достоевского так легко и быстро укладывались друг на друга одинаковыми ровными стопками. Попытки срочного переиздания классики тоже не помогли: оказалось, что почти нечего было печатать, Хлебникова и Сологуба нужно было сначала верстать, но времени не было, а существующие в издательствах оригинал-макеты никуда не годятся, потому что часто содержат отредактированный, укороченный вариант текста ("Меньше "войны"! Больше "мира"!" – видел однажды начальник строительства книжонку с такой кокетливой аннотацией).
Куратор проекта, тот самый никому не известный человек, что инициировал распространение загадочного пресс-релиза, "Концепции создания нового…", слал прорабу взвинченные, то задушевно-веселые, то угрожающе-грубые письма, в которых то жаловался на одиночество, называя себя "скучающим чинушей, запертым в кабинете на ответственной работе", то требовал завершить проект за намеченную в договоре неделю, то есть к пятнице 14 июня. Прораб, тот самый мужчина, к которому недавно приставал на стройке Бенедиктов, боялся этих истерических нелогичных писем и понимал, что в срок сдать объект не получится, и не знал, как он согласился на очевидную авантюру; он тоже, как многие в те дни, кто был причастен к башне, как бы лишился разума и лишь иногда, тревожно засыпая на пару часов, начинал спрашивать себя, кому и для чего понадобился этот причудливый проект, да еще в таком месте, но вскоре усталость лишала его способности думать о чем-либо, кроме сугубо технических строительных мелочей.
Он уставал страшно, на стройке царил бардак: фуры с необычным строительным материалом приезжали со все большими задержками, народные гулянья, устроенные москвичами в Останкино, поначалу практически парализовали работу, он до хрипоты ругался с полицией, но в первые два дня ничего не помогало; тогда прораб в бешенстве написал куратору письмо с ультиматумом, в котором угрожал оставить работы, если людей не уберут, и на следующий день толпы не стало, а по периметру стройки вместо ленивых пэпээсников с подвернутыми рукавами форменных рубашек встали наглухо камуфлированные молчаливые бойцы ОМОНа; вместе с тем пришло еще одно письмо от куратора, в котором тот со словесным подмигиванием и приплясыванием напоминал, что подписаны документы о неразглашении, обязательства взяты серьезные и отказаться ни от чего нельзя. Начальник строительства и раньше подписывал мрачные документы с логотипом госбезопасности, так как имел отношение к разным непубличным проектам наподобие криогенных установок под Главным зданием МГУ или бункера в Раменках под парком 50-летия Октября, но не думал, что этих бумаг стоит всерьез опасаться, так как не собирался ничего разглашать и уж тем более бросать работу на середине.
Давление и угрозы куратора странно сочетались с общей безалаберностью материально-технического обеспечения и контроля, и прораб, решив сэкономить на экзотическом проекте, осторожно набрал рабочих-таджиков – и был удивлен, что заказчик не был против; если бы он привел низкоквалифицированных строителей и ремонтников в то же метро-2, то уже давно искал бы другую работу, возможно, за рубежом. Но теперь он сам жалел о своей жадности: трудовые мигранты из Средней Азии, желая ускорить темпы и выслужиться перед начальством, норовили заполнять башню чем попало. После укладки Чехова, когда сварщики и монтажники подняли конструкцию до высоты пятьдесят метров, вторым слоем стали снова класть Пушкина, Гоголя, Достоевского. Прораб гонял их и страшно ругался – в голове постоянно звучали услышанные где-то недавно и прилипшие к языку чьи-то слова о том, что все якобы "делается неправильно", – и рабочие от этих разносов пугались и путались еще больше, и бывало, что он несколько раз на дню, отлучившись буквально на полчаса, заставлял потом несколько человек спускаться на железной платформе внутрь башни и вычищать оттуда разную ерунду, имеющую страницы и переплет, которую рабочие понатащили из мусорных баков, желая задобрить начальника: слипшийся глянец номеров Cosmopolitan, желтую прессу, бесплатные каталоги винных магазинов, рекламные буклеты с косметикой и женским бельем. Один раз прораб даже заметил среди бумажных книг внутри башни разбитую электронную читалку – вряд ли строители точно знали, что это такое, но случайно угадали, что устройство имеет отношение к чтению. Вечером начальник строительства часто видел холодные голубые всполохи, искристые всплески, легкие синие языки, пронизывавшие башню и книги, но он решал, что это обман восприятия, ошибка уставших за день от сварки глаз. Во вторник он понял, что до пятницы не успеть, и написал куратору вкрадчивое письмо.
***
Москву разделили на районы. За день город был охвачен полностью. Сборщики заходили в подъезды и коротко, вежливо звонили в каждую дверь.
– Здравствуйте, – говорили. – Будьте добры, отдайте нам ваши книги.
Люди, видя непонятную, но, очевидно, могущественную корочку, не задавали лишних вопросов. Лишь некоторые особенно принципиальные пенсионеры щурились в дверной глазок и спрашивали, для чего нужны книги, и, услышав: "Для башни", тут же открывали. Невиданное безумие, подсвеченное электрическими дугами и искрами, что все отчетливее были видны внутри и вокруг башни, тихо расползалось по городу. Каждый так или иначе слышал о башне и читал текст "Концепции", и безумным было не то, что никто не интересовался целью и смыслом строительства, а именно то, что москвичей, видимо, устраивало объяснение происходящего, данное в этой шизоидной статье. Все торопливо вели сборщиков за собой в глубь квартир, открывали книжные шкафы, снимали с полок все вплоть до тетрадей и дисков. Сборщики отвечали:
– Нет. Только книги.
Благодарили, несли пыльные стопки вниз, грузили в ожидавшие их у подъездов машины.
В спину им неслось:
– А хотите, на дачу съездим? У нас там большая подшивка "Нового мира", большая редкость вообще-то, и Чехова много…
Сборщики вежливо и твердо отказывались:
– Спасибо, но нет. Только то, что есть прямо сейчас.
Молодежь, которой давно надоело возить за собой по съемным квартирам клетчатые баулы с вечно рвущимися ручками, где лежал золотой запас книг, отдавала их безразлично: все равно все нужные тексты уже были залиты в планшетники и читалки, а эти старорежимные бумажные слитки не выбрасывались только из жадности. А вот редкие чудаки-библиофилы расставались с драгоценными редкостями с гибельной радостью, будто давно ждали случая поделиться с кем-то своим несправедливым богатством, и Достоевский издания середины позапрошлого века легкомысленно швырялся в коробку сборщиков, где лежал потом зажатый между сборниками Сорокина. Не было никаких столкновений, и силу применить не пришлось ни разу, да и как ее можно было бы применить? Даже если бы скучающий участковый и получил взволнованный вызов от соседей, к которым еще не успели зайти сборщики, он, приехав, увидел бы странный грабеж граждан людьми в штатском из таинственного "специального управления", и как ему можно было бы объяснить, что все происходит по обоюдному согласию?..
В четверг 13 июня около пяти часов вечера сборщики позвонили в дверь Бенедиктову. Он только что оторвался от Анны в который уже, фантастический раз – не верилось, что у людей может быть столько сил, и при этом хотелось еще и еще. Тем более как раз в этот день проявился железный ежемесячный привкус встреч, который Бенедиктов так любил, и Анна не ограничивала его в этой странной причуде, выгодно выделявшей его среди всех остальных банально-брезгливых мужчин. Волковой льстила почти людоедская страстность, с которой Алексей хотел абсолютно все в ней, и ей постепенно тоже стали нравиться эти гемоглобиновые поцелуи. Ей было очень уютно в этой новой чистой квартире, и она со стыдом вспоминала свои недавние бытовые сомнения в возможности возобновления их романа. Одно смущало Волкову и вызывало сильное любопытство: вторая закрытая комната, – и, выходя из ванной и оставляя на полу аборигенские следы мокрых ног, она подкрадывалась к высокой двери, склонялась над замочной скважиной, пытаясь разглядеть, что внутри, ковыряла замок, прислушиваясь, не идет ли Бенедиктов. Анна была занята как раз этим, как вдруг раздался резкий звонок в дверь. Она вздрогнула и чуть не сломала ноготь.