В тот день он был в хорошем настроении - иначе я не обратилась бы к нему за разъяснениями. Я научилась угадывать его настроение - не из его немногочисленных слов и не по выражению его лица (это лицо не так уж много выражало), а по его манере ходить по мастерской и чердаку. Когда у него было легко на душе и работа шла хорошо, он ходил быстро и решительно, не делая ни одного лишнего движения. Казалось, что он вот-вот замурлычет или начнет насвистывать мотив - только у него не было склонности к музыке. Если же дело не ладилось, он время от времени останавливался, глядел в окно, переступал с ноги на ногу, вдруг шел к лестнице и, поднявшись до половины, возвращался назад.
- Сударь, - начала я, когда он поднялся на чердак, чтобы смешать натертые мной белила с льняным маслом. В это время он писал меховую оторочку на рукаве. В этот день жена Ван Рейвена не пришла, но, оказывается, он мог писать отдельные части картины и без нее.
- Что, Грета? - спросил он.
Только он и Мартхе всегда звали меня по имени.
- Эти картины, что вы пишете, - они католические?
Бутылка с льняным маслом застыла над раковиной, в которой был белый свинец.
- Католические? - переспросил он. Опустив руку, он постучал бутылкой по столу. - В каком смысле?
Я задала вопрос, не подумав, и теперь не знала, что сказать. Тогда я попробовала спросить иначе:
- Почему в католических церквах висят картины?
- А ты когда-нибудь была в католической церкви, Грета?
- Нет, сударь.
- Значит, ты не видела, какие там висят картины, какие там стоят статуи, не видела витражей?
- Нет.
- Ты видела картины только в домах, лавках или, харчевнях?
- Еще на рынке.
- Верно, на рынке. Ты любишь смотреть на картины?
- Люблю, сударь.
Кажется, он не собирается отвечать на мой вопрос, а просто сам будет задавать вопросы.
- И что ты видишь, когда смотришь на картину?
- То, что художник на ней нарисовал.
Он кивнул, но я почувствовала, что он ожидал другого ответа.
- В таком случае что ты видишь на картине, которую я пишу сейчас?
- Во всяком случае, я не вижу Деву Марию, - выпалила я, скорее вопреки тому, что говорила матушка, чем отвечая на его вопрос.
Он посмотрел на меня с изумлением:
- А ты ожидала увидеть Деву Марию?
- О нет, сударь, - совсем смутившись, ответила я.
- Ты считаешь мою картину католической?
- Я не знаю. Матушка говорит…
- Но ведь твоя мать не видела картину?
- Нет.
- В таком случае она не может сказать тебе, что ты на ней видишь, а чего нет.
- Нет.
Он был прав, но мне не понравилось пренебрежение, с которым он отвергал матушкины слова.
- Картина не может быть католической или протестантской, - сказал он. - Но католики и протестанты, которые на нее смотрят, видят разные вещи. Картина в церкви подобна свече в темной комнате - она существует для того, чтобы лучше видеть. Это как бы мост между нами и Богом. Но это не протестантская и не католическая свеча - это просто свеча.
- Нам не нужны картины, чтобы видеть Бога, - возразила я. - У нас есть Его Слово, и этого достаточно.
Он улыбнулся:
- А знаешь, Грета, я ведь воспитан в протестантской семье и принял католичество, когда женился. Так что не надо читать мне проповедей. Я все это уже слышал.
Я воззрилась на него. Вот уж никогда не слышала, чтобы кто-нибудь отказался от протестантской веры и принял другую. Я даже не знала, что такое возможно. А он, оказывается, это сделал.
Он как будто ждал, что я скажу.
- Хотя я никогда не была в католической церкви, - медленно проговорила я, - мне кажется, что, если бы я там увидела картину, она была бы похожа на вашу. Хотя на ней не изображены сцены из Библии, или Божья матерь с младенцем, или распятие.
При воспоминании о картине, которая висела в ногах моей постели в подвальной комнатке, у меня по коже пробежали мурашки.
Он опять взял бутылку и осторожно накапал из нее в раковину. Потом начал осторожно перемешивать краску и масло ножом, пока масса не стала похожа на сливочное масло, которое оставили в теплой кухне. Я завороженно следила за движением серебряного ножа в мягкой белой краске.
- Католики и протестанты по-разному относятся к картинам, - объяснял он, продолжая размешивать краску, - но эта разница не так велика, как ты думаешь. Для католиков картины могут иметь религиозное значение, но не забывай, что протестанты видят Бога во всем и везде. Рисуя каждодневные предметы - столы и стулья, миски и кувшины, солдат и девушек, - разве они тоже не прославляют Творца?
Как жаль, что матушка не слышала этих слов. Тогда бы она поняла.
Катарине не нравилось оставлять свою шкатулку с драгоценностями в мастерской, где до нее мог добраться всякий. Она не доверяла мне - отчасти потому, что я ей не нравилась, но главным образом потому, что наслушалась рассказов, как служанки воруют серебряные ложки. Воровство и совращение хозяина - это были главные грехи, в которых подозревались служанки.
Однако, как мне пришлось убедиться на собственном опыте, совратителем чаще был мужчина, а не девушка - так по крайней мере обстояло дело с Ван Рейвеном.
Хотя Катарина не имела обыкновения советоваться с мужем по домашним делам, на этот раз она обратилась к нему за помощью. Сама я их разговора не слышала, но мне о нем рассказала Мартхе. В то время у нас с Мартхе были хорошие отношения. Она вдруг повзрослела, потеряла интерес к детским играм и предпочитала быть рядом, когда я занималась своими делами. Я научила ее сбрызгивать белье, чтобы оно лучше отбеливалось на солнце, выводить жирные пятна смесью соли и вина, протирать днище утюга крупной солью, чтобы оно не приставало к белью и не оставляло горелых пятен. У нее были нежные руки, и от воды они загрубели бы. Так что я позволяла ей наблюдать за мной, но не позволяла мочить руки. К этому времени мои собственные руки были окончательно загублены: никакие матушкины мази не смогли уберечь их от трещин и цыпок. У меня были натруженные загрубевшие руки, хотя мне еще не исполнилось восемнадцати лет.
Мартхе была немного похожа на мою сестру Агнесу - такой же любопытный живой ум, такая же быстрота в принятии решений. Но она была не младшей сестрой, а старшей, и это воспитало в ней чувство ответственности. Ей поручали присматривать за сестрами и братом - так же как я присматривала за Франсом и Агнесой. И потому и у нее выработалось осторожное отношение к жизни и нелюбовь к переменам.
- Мама хочет забрать шкатулку с драгоценностями, - сказала она, когда мы шли по Рыночной площади. - Она говорила об этом с папой.
- И что она сказала? - с показным равнодушием спросила я, разглядывая восьмиконечную звезду. Я заметила, что, отпирая по утрам дверь мастерской, Катарина всегда бросала взгляд на стол, где лежали ее драгоценности.
Мартхе ответила не сразу.
- Маме не нравится, что ты заперта по ночам вместе с ее украшениями, - наконец выговорила она. Она не объяснила, чего опасалась Катарина - видимо, того, что я возьму со стола ожерелье, засуну шкатулку под мышку, вылезу в окно - и поминай как звали.
По сути дела, Мартхе пыталась меня предостеречь.
- Она хочет, чтобы ты опять спала внизу, - продолжала она. - Кормилицу скоро рассчитают, и тебе незачем будет спать на чердаке. Она сказала: "Или она, или шкатулка".
- А что ответил твой отец?
- Ничего. Сказал, что подумает.
У меня сдавило сердце. Катарина велела ему выбирать между мной и шкатулкой. Ему не удастся сохранить и то и другое. Но я знала, что он не станет убирать из картины жемчуг. Он уберет с чердака меня. И я больше не смогу ему помогать.
К ногам у меня словно привязали гири. Годы и годы таскания воды, выжимания мокрого белья, мытья полов, выливания ночных горшков - без просвета, без красоты - простирались передо мной, словно пейзаж голландской равнины, где далеко-далеко виднеется море, достичь которого нет никакой возможности… Если мне нельзя будет заниматься красками, нельзя будет находиться рядом с ним, я не смогу здесь оставаться.
Когда мы дошли до палатки мясника и я увидела, что Питера-младшего там нет, мои глаза вдруг наполнились слезами. Я и не знала, что мне так необходимо увидеть его красивое доброе лицо. Хотя я не могла разобраться в своих чувствах к нему, он напоминал мне, что выход есть, что я могу войти в другой мир. Может быть, я не так уж отличалась от родителей, которые надеялись, что с ним придет спасение и у них на столе появится мясо. Увидев мои слезы, Питер-старший пришел в восторг.
- Скажу сыну, что ты расплакалась, не найдя его здесь, - сказал он, соскребая ножом кровь с колоды для разделки туш.
- Нет уж, не вздумайте, - пробурчала я и спросила Мартхе: - Что нам сегодня надо купить?
- Мясо для рагу, - с готовностью ответила она. - Четыре фунта.
Я вытерла глаза уголком фартука.
- Мне просто в глаз попала соринка, - деловито объяснила я. - У вас тут не так уж чисто - вот и слетаются мухи.
Питер-старший захохотал:
- Нет, вы послушайте ее - соринка в глаз попала! Грязно тут! Конечно, мухи есть - но они летят на кровь, а не на грязь. Хорошее мясо больше кровит. И на него летит больше всего мух. Ты когда-нибудь сама в этом убедишься. И нечего перед нами задаваться, сударыня.
Он подмигнул Мартхе:
- А вы как думаете, барышня? Стоит ли Грете ругать то место, где она сама скоро будет хозяйкой?
Мартхе ошеломленно смотрела на него. Ее явно потрясло предположение, что я не останусь у них в доме до конца своих дней. Но у нее хватило ума ему не отвечать - вместо этого она вдруг подошла к ребенку, которого держала на руках женщина, стоявшая у соседней палатки.
- Пожалуйста, - тихим голосом сказала я Питеру, - не говорите такого ни ей, ни кому-нибудь еще из их семьи. Не надо даже на эту тему шутить. Я их служанка - и ничего больше. Намекать, что я от них уйду, - это неуважение к ним.
Питер-старший молча глядел на меня. Цвет его глаз менялся с каждым изменением освещения. Думаю, что даже хозяин не смог бы уловить все эти перемены на холсте.
- Может, ты и права, - признал он. - Придется мне поосторожней тебя дразнить. Но одно я тебе твердо скажу, моя милая: к мухам тебе надо привыкать.
Он не отдал Катарине шкатулку и не отправил меня назад в подвал. Вместо этого он стал каждый вечер приносить Катарине ее шкатулку, ожерелье и серьги, и она запирала их в шкаф в большой зале - туда же, где держала желтую накидку. Утром, отпирая мастерскую и выпуская меня, она вручала мне шкатулку и драгоценности. Я первым делом относила шкатулку и ожерелье на стол и вынимала из нее серьги, если жена Ван Рейвена должна была прийти позировать. Катарина наблюдала с порога, как я вымеряла расстояние с помощью ладоней и пальцев. Любому человеку мои действия показались бы весьма странными, но она ни разу не спросила меня, что я делаю. Она не смела.
Корнелия, видимо, прослышала про историю со шкатулкой. Может быть, как Мартхе, она подслушала разговор родителей. Может быть, она подсмотрела, как Катарина несет шкатулку наверх по утрам, а хозяин приносит ее обратно вечером. Во всяком случае, она унюхала, что тут что-то не так, и решила сама ко всему этому приложить руку.
Она меня почему-то не любила - испытывала ко мне какое-то беспричинное недоверие.
Начала она, как и в истории с порванным воротником и краской на моем фартуке, с просьбы. Однажды дождливым утром Катарина заплетала косы, а Корнелия крутилась поблизости. Я крахмалила простыни в прачечной комнате и не слышала их разговора. Но не иначе как Корнелия предложила, чтобы мать воткнула в волосы черепаховый гребень.
Через несколько минут Катарина появилась в двери, которая отделяла кухню от прачечной, и объявила:
- У меня пропал один из моих гребней. Ты его не видела, Таннеке? А ты? - Она обращалась к нам двоим, но ее суровый взгляд был устремлен на меня.
- Нет, госпожа, - сказала Таннеке, выходя из кухни и тоже глядя на меня.
- Нет, сударыня, - сказала и я. И когда я увидела в прихожей Корнелию, которая со своей обычной каверзной ухмылочкой заглянула в кухню, я поняла, что она опять затеяла что-то против меня.
"Она будет меня травить, пока не выгонит из дому", - подумала я.
- Но кто-то должен знать, куда он делся! - настаивала Катарина.
- Хотите, я помогу вам еще раз поискать в шкафу? - предложила Таннеке. - А может, где еще стоит поискать? - значительно спросила она, глядя на меня.
- Может быть, он в вашей шкатулке, - предположила я.
- Может быть.
Катарина пошла в прихожую. Таннеке последовала за ней.
Поскольку предложение исходило от меня, я была уверена, что Катарина ему не последует. Но, когда я услышала, что она поднимается по лестнице, я поняла, что она направляется в мастерскую, и поспешила за ней, зная, что я ей понадоблюсь. Она ждала меня в дверях мастерской вне себя от гнева. Корнелия околачивалась тут же.
- Принеси мне шкатулку, - тихо сказала она. В ее словах был металл, которого я раньше никогда не слышала: запрет входить в мастерскую был для нее невыносимо унизителен. Она часто говорила резко, даже кричала на меня, но этот тихий, сдержанный голос был гораздо страшнее.
Я слышала, что он занят на чердаке. Я даже знала чем - он растирал ляпис для синей юбки.
Я взяла шкатулку и подала ее Катарине, оставив жемчуг на столе. Не сказав ни слова, она унесла ее вниз. Корнелия опять потащилась за ней, как кошка, ожидающая, что ее сейчас накормят. Она пойдет в большую залу и переберет все свои украшения, чтобы узнать, не пропало ли еще что-нибудь. Может быть, что-нибудь и пропало - поди догадайся, какой каверзы можно ждать от девчонки, которая хочет мне навредить.
Но гребня в шкатулке она не найдет. Я знала, где он.
Я не пошла с Катариной, а поднялась на чердак. Он посмотрел на меня с удивлением, и на минуту толкушка повисла над чашей. Но он не спросил меня, зачем я пришла, а опять взялся толочь ляпис. Я открыла сундучок, где хранила свои пожитки, и развернула носовой платок, в который был завернут гребень. Я не так уж часто на него смотрела: в этом доме мне не только не подобало его носить, но даже не хотелось им любоваться. Он слишком напоминал мне о том, чего у меня никогда не будет. Но сейчас я внимательно в него вгляделась и поняла, что это не бабушкин гребень, хотя и очень на него похож. Его зубья были длиннее и более сильно изогнуты; кроме того, поверху у него шли маленькие зазубрины. Этот гребень был лучше бабушкиного, но ненамного.
"Увижу ли я когда-нибудь бабушкин гребень", - подумала я. Я так долго сидела на постели, положив гребень на колени, что он опять перестал работать и спросил:
- Что случилось, Грета?
Он говорил мягким голосом, и это помогло мне воззвать к его помощи:
- Пожалуйста, помогите мне, сударь.
Я сидела на постели в своей чердачной комнате, пока он разговаривал с Катариной и Марией Тинс, пока они искали бабушкин гребень в одежде Корнелии и среди игрушек. В конце концов, Мартхе нашла гребень в большой раковине, которую им подарил булочник, когда пришел за своей картиной. Тогда-то Корнелия, видимо, и подменила гребень у меня на чердаке, где в это время играли девочки, и спрятала мой гребень в первое подвернувшееся место.
Корнелию выпороли, но сделала это Мария Тинс. Он заявил, что наказывать детей не входит в его обязанности, а Катарина просто отказалась, хотя и знала, что Корнелия заслуживает наказания. Мартхе мне потом сказала, что Корнелия не плакала во время порки, а презрительно улыбалась. Ко мне на чердак пришла опять же Мария Тинс.
- Что ж, девушка, - сказала она, опираясь на стол для красок, - наделала же ты дел.
- Я ничего не делала, - возразила я.
- Это верно, но ты нажила врагов. У нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги. - Она усмехнулась, но не очень весело. - Но он тебя по-своему поддержал, а это важнее, чем то, что на тебя будут наговаривать Катарина, или Корнелия, или Таннеке, или даже я.
Она бросила мне бабушкин гребень. Я завернула его в носовой платок и положила в сундучок. Затем я повернулась к Марии Тинс. Если я не спрошу ее сейчас, я никогда не узнаю. Может быть, она мне скажет.
- Сударыня, пожалуйста, что он обо мне сказал?
Мария Тинс посмотрела на меня так, словно знала всю мою подноготную.
- Только не возносись, милая. Он про тебя почти ничего не сказал. Но все и без слов было ясно. То, что он спустился вниз и занялся этим делом, говорило само за себя - моя дочь поняла, что он на твоей стороне. Хотя он упрекнул ее только в том, что она плохо воспитала детей. Очень ловкий ход - не защищать тебя, а обвинять ее.
- Он сказал ей, что я… помогаю ему с красками?
- Нет.
Я постаралась скрыть разочарование, но, видимо, сам мой вопрос все ей объяснил.
- Но я ей сказала - как только он ушел, - добавила Мария Тинс. - Куда это годится - чтобы ты от нее пряталась и делала что-то за спиной хозяйки дома?! - Эти слова вроде как звучали мне упреком, но потом она пробурчала: - Мог бы вести себя и достойнее.
Она умолкла, видимо, пожалев, что высказалась слишком откровенно.
- А что сказала хозяйка?
- Она, конечно, не обрадовалась, но она больше боится его гнева. - Помолчав, Мария Тинс добавила: - Но есть еще одна причина, почему она не придала этому большого значения. Она опять беременна.
- Опять? - не удержалась я. Мне было непонятно, зачем Катарине столько детей, когда у них так мало денег.
Мария Тинс нахмурилась:
- Придержи язык, девушка.
- Извините, сударыня. - Я уже пожалела, что у меня вырвалось это слово. Кто я такая указывать, сколько им иметь детей? - Доктор смотрел ее? - спросила я, чтобы загладить свою вину.
- Ей это не нужно. Она и так знает все признаки. Не в первый раз! - На минуту лицо Марии Тинс выдало ее тайные мысли - она тоже не понимала, зачем нужно столько детей. Потом она посуровела: - Иди занимайся своими делами и старайся держаться от нее подальше. Можешь ему помогать, но не надо, чтобы это бросалось всем в глаза. Не так-то уж прочно твое положение в этом доме.
Я кивнула, глядя на ее старческие руки, которыми она уминала табак в трубке. Потом зажгла ее и затянулась. И опять усмехнулась:
- Видит Бог, у нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги.
В воскресенье я отнесла гребень домой и отдала матушке. Я не стала ей рассказывать про то, что случилось, - просто сказала, что служанке не подобает хранить такую дорогую вещь.