10. Мино
В нижней части Бродвея, на углу Вашингтон-сквер, против старинного Колониального дома был магазинчик, куда я ежедневно ходил. Там продавали газеты, журналы, открытки, дорожные карты для туристов, детские игрушки и даже выкройки. Это был типичный Девятый город. Хозяйничала там семья Матера: отец, мать, сын и дочь по очереди обслуживали покупателей. Я выяснил, что настоящую их фамилию было гораздо труднее произнести, и, когда родители эмигрировали в Америку, они, чтобы упростить формальности на Эллис-Айленде, заменили фамилию названием родного местечка. Они были выходцами из пустынного обнищавшего подъема на итальянском сапоге, забытого не только правительством в Риме, но, как пишет Карло Леви в своей прекрасной книге "Христос остановился в Эболи", и Богом. Смысл заглавия не в том, что Христос любовался в Эболи окрестностями, а в том, что отчаяние помешало ему продолжать свой путь.
Я люблю итальянцев. В начале нашей дружбы я пытался завоевать расположение Матера беседой на их родном языке, хотя изъяснялся на нем не очень бегло. Они понимали меня с трудом. Тогда, запинаясь еще больше (зато с каким наслаждением!), я заговорил на неаполитанском диалекте; однако говоры Лукании недоступны чужеземцам. И мы стали разговаривать по-английски.
Среди того, чем славится Италия, превыше всего стоят итальянские матери. Всю душу они отдают мужу и детям. И благодаря полнейшей самоотверженности вырастают в самостоятельную прекрасную личность. В их материнской любви нет собственничества; это вечно горящий огонь очага, восторженное изумление перед тем, что дорогие тебе жизни связаны с твоей собственной. Но это чувство может быть ничуть не менее опасным для подрастающей девочки, а особенно для подрастающего мальчика, чем деспотическая материнская страсть, обычная у других народов, - ибо какое же юное существо захочет расстаться с таким теплом, отказаться от такой преданности, веселья и такой еды?
У мамы Матера любви и веселья хватало с избытком. Я каждый день заходил в магазин, чтобы купить нью-йоркскую газету, карандаши, чернила и прочие мелочи. Я приветствовал родителей с должным почтением, а детей с дружелюбной улыбкой и довольно скоро занял место в щедром сердце синьоры Клары. Все Матера были смуглыми (кровь сарацинов - завоевателей Калабрии). Двадцатичетырехлетняя Роза, казалось, не сознавала, что ее могут считать некрасивой; помощь родителям и брату заполняла ее жизнь и придавала ей бодрость. Двадцатидвухлетний Бенджи, когда наступал его черед дежурить в лавке, усаживался, скрестив ноги, на полке возле кассы. Все они говорили по-английски, но всякое неитальянское имя было для синьоры Матера непроизносимо; единственные фамилии, которые она хорошо помнила (и почитала), были: "президенте Вильсон" и "дженерале Перчин". Я только в редких случаях буду копировать произношение синьоры. Через какое-то время перестаешь замечать акцент симпатичного иностранца; дружба ломает языковой барьер.
Как-то под вечер, когда я вернулся в общежитие, дежурный сказал, что в маленькой приемной внизу меня дожидается дама. Каково же было мое удивление, когда я увидел величественно восседавшую синьору Матера и в руке у нее - полуторамесячной давности газетную вырезку с моим объявлением. Я радостно с ней поздоровался.
Она была поражена. Она помахала вырезкой:
- Это вы… вы и есть мистер Норт?
- Да, дорогая синьора. Я думал, вы знаете мою фамилию.
Она повторила с искренним облегчением:
- Значит, мистер Норт это вы!
- Ну да, дорогая синьора. Чем могу служить?
- Я пришла от Бенджамино и от себя. Бенджамино хочет брать у вас уроки. Изучать с вами Данте. Он зарабатывает и может вам очень хорошо платить. Он хочет восемь часов читать с вами Данте - это будет шестнадцать долларов. Вы знаете Бенджамино?
- Как же мне не знать Бенджамино!.. Я чуть не каждый день вижу его у вас в магазине и часто - в Народной библиотеке, где он сидит, обложившись дюжиной книг. Но разговаривать нам в библиотеке, конечно, нельзя. Расскажите мне о нем. Почему он всегда сидит на одном и том же месте возле кассы?
- Вы не знаете, что он калека? У него нет ног.
- Нет, синьора. Я этого не знал.
- Когда ему было пять лет, он попал под поезд и потерял ноги.
В ее глазах еще жило воспоминание об ужасном событии, и я его прочел; но с тех пор прошло столько дней, заполненных любовью к сыну и восторженным изумлением, что горе переродилось во что-то иное, о чем она и хотела мне рассказать.
- Бенджи - очень способный мальчик. Он каждую неделю получает призы. Решает все головоломки в газетах. Вы же знаете, сколько у нас газет и журналов. Выигрывает все конкурсы, какие там объявлены. Каждую неделю ему приходят выигрыши: то пять долларов, то десять, а раз даже - двадцать. Он выигрывает часы, велосипеды, целые ящики с кормом для собак. Выиграл поездку в Вашингтон, а когда написал им, что он калека, ему прислали деньгами. Но это не все. - Она дотронулась пальцем лба. - Он такой умный. Сам составляет головоломки. Газеты в Бостоне и Нью-Йорке платят ему, чтобы он посылал им головоломки, арифметические, шуточные и шахматные. А теперь - еще новость. Выдумал новый вид головоломок. Я их не понимаю. Составляет узоры из слов - как-то вверх и вниз. Sindacatos хотят купить их для воскресных газет. Мистер Норт, почему их зовут sindacatos?
- Понятия не имею. - Для нее sindaco означало мэр или городской чиновник. - А где он учился, синьора?
- Окончил начальную школу; всегда был первым учеником. Но в средней школе - каменная лестница. Он ездил в школу на своей тележке, а тут не захотел, чтобы мальчики носили его вверх и вниз по ступенькам двадцать раз в день. Хотя мальчики его очень любят - Бенджи все любят. Но он такой самостоятельный. И знаете, что он сделал? Написал в отдел просвещения в Провиденсе, чтобы ему прислали уроки и экзаменационные программы для учеников в больницах - туберкулезных и паралитиков. А потом окончил среднюю школу лучше всех в классе. Ему даже прислали диплом с запиской от губернатора!
- Замечательно!
- Да, Бог нас не оставил! - сказала она и рассмеялась. Она давно запретила себе плакать - но надо же дать какой-нибудь выход чувствам.
- Бенджамино хочет поступить в университет?
- Нет. Говорит, что теперь может заниматься сам.
- А почему он хочет читать Данте?
- Мистер Норт, по-моему, он хитрит. По-моему, он давно знает, что вы - тот самый мистер Норт из объявления. Наверно, ему понравилось, как вы с ним разговариваете. У него много друзей - одноклассники, учителя, священник, но он говорит, что все разговаривают с ним как с калекой. Он думал, вы знаете, что он безногий, но вы не разговаривали с ним как с калекой. А они похлопывают по плечу и отпускают шуточки. И никто из них будто бы не разговаривает с ним искренне. А вы, наверно, разговаривали как со всеми. - Она понизила голос: - Пожалуйста, не рассказывайте ему, что вы не знали про его беду.
- Не скажу.
- Может, он хочет узнать, что писал Данте о тех, с кем случилась беда, и почему Бог посылает несчастья одним, а не другим.
- Синьора, скажите Бенджи, что я не специалист по Данте. Данте - обширная область, которой сотни ученых посвятили свою жизнь. Данте начинен богословием, буквально начинен. А я плохо знаю богословие. Мне будет стыдно. Такой блестящий мальчик, как ваш сын, будет все время задавать вопросы, на которые я не смогу ответить.
Вид у синьоры Матера был убитый. А я не выношу, когда итальянская мать из-за меня убивается.
- Синьора, когда по воскресеньям вы ходите в церковь?
- К семичасовой мессе. В половине девятого уже надо продавать воскресные газеты.
- В воскресенье у меня уроки с десяти сорока пяти. Вам будет удобно, если я приду посидеть с Бенджамино в девять часов утра?
- Grazie! Grazie!
- Но никаких уроков. Никаких денег. Просто поболтаем.
Я был точен. В магазине уже толпились покупатели, пришедшие за воскресными газетами из Бостона и Провиденса. Роза выскользнула из толпы и провела меня в дверь, соединявшую магазин с квартирой. Приложив палец к губам, она показала на комнату брата. Я постучал.
- Войдите.
Комната была маленькой и чистой, как корабельная каюта. Бенджи сидел, скрестив ноги на подушке в изголовье кровати. На нем был ловко сшитый капитанский китель с серебряными пуговицами. На коленях лежала чертежная доска: комната была и мастерской. Вдоль трех стен тянулись полки; до левой и правой Бенджи мог достать своими длинными руками. Я увидел словари и разные справочники, пачки клетчатой бумаги для составления головоломок. Бенджи был очень красивый парень, с крупной головой и вьющимися каштановыми волосами; лицо освещали сарацино-итальянские глаза и улыбка Матера. Если бы не увечье, он был бы необычайно высок. Благодаря твердому взгляду и глубокому басу он выглядел старше своих лет. Для меня в ногах кровати было поставлено кресло.
- Buon giorno, Benjamino!
- Buon giorno, professore.
- Вас огорчает, что мы не будем читать Данте? - Он промолчал, но продолжал улыбаться. - Вчера утром я как раз думал о Данте. Поехал на велосипеде полюбоваться рассветом с мыса Брентон, и
L'alba vinceva l'ora mattutina,
che fuggia innanzi, si che di lontano
conobbi il tremolar della marina.
- Вы знаете, откуда это?
- Из начала "Чистилища".
Я оторопел.
- Бенджамино, все вас зовут Бенджи. Для вас это как-то слишком просто, по-уличному. Разрешите звать вас Мино? - Он кивнул. - Вы знаете еще какого-нибудь Мино?
- Мино да Фьезоле.
- А от какого, по-вашему, имени это уменьшительное?
- Может быть, от Джакомино или Бенджамино.
- А что значит Вениамин по-древнееврейски?
- Сын моей правой руки.
- Мино, у нас получается что-то вроде школьного экзамена. Надо это прекратить. Но я хочу на минутку вернуться к Данте. Вы когда-нибудь пытались выучить отрывок из Данте наизусть?
Читатель, возможно, осудит меня, но для преподавателя одна из самых больших радостей - наблюдать, как блестящий ученик демонстрирует свои знания. Все равно что пустить по кругу молодого рысака. Хороший ученик этому радуется.
Мино сказал:
- Не очень много, только знаменитые отрывки вроде Паоло и Франчески, Пии и еще кое-что.
- Когда графа Уголино заперли в Голодную башню вместе с сыновьями и внуками и много дней держали там без пищи, - что, по-вашему, означает этот спорный стих: Poscia, più che'l dolor, potè il digiuno? - Мино смотрел на меня. - Как бы вы это перевели?
- Тогда… голод… стал… более властен… чем горе.
- Как, по-вашему, это понять?
- Он… их съел.
- Многие выдающиеся ученые, особенно в последнее столетие, считают, что это значит: "Я умер от голода, который был сильнее даже моего горя". А что дает вам повод думать так, как вы сказали?
Лицо его выражало страстную убежденность:
- Потому что весь отрывок говорит об этом. Сын сказал отцу: "Ты дал нам эту плоть; теперь возьми ее назад!" И все время, пока он говорит - там, во льду на самом дне Ада, - он гложет шею своего врага.
- По-моему, вы правы. Ученые девятнадцатого века не желали признать жестокую правду. "Божественная комедия" была переведена в Кембридже, штат Массачусетс, Чарльзом Элиотом Нортоном, а потом еще раз Генри Уодсвортом Лонгфелло, с примечаниями, и братом Томаса Карлейля в Лондоне; и все они не пожелали прочесть ее так, как читаете вы. Из этого следует, что англосаксы и протестанты никогда не понимали вашей страны. Они хотели сладости без железа - без знаменитого итальянского terribilità. Прятались, отворачивались от жизни с ее многообразием. Разве вы не встречали людей, которые делают вид, будто с вами ничего не случилось?
Он внимательно смотрел на меня, но ничего не отвечал. Я улыбнулся. И он улыбнулся в ответ. Я засмеялся. Засмеялся и он.
- Мино, чего вам больше всего не хватает из-за несчастья с ногами?
- Я не могу ходить на танцы. - Он покраснел. И мы оба расхохотались.
- Ну, а если бы вы потеряли зрение, чего бы тогда вам больше всего не хватало?
Он задумался:
- Что не вижу лиц.
- А не чтения?
- Для чтения есть заменители, а человеческих лиц ничто не заменит.
- Черт возьми! Ваша мать права. Очень жалко, что у вас нет ног, но тут, в голове, у вас полный порядок.
Так вот, читатель, я знаю, о чем он хотел со мной говорить, вы знаете, о чем он хотел со мной говорить (по цене два доллара в час); подозреваю, что и мать его знала, о чем он хочет со мной говорить: она как-то подчеркнуто пожаловалась, с его слов, что знакомые разговаривают с ним "неискренне". Казалось бы, случайно (но чем старше я становлюсь, тем меньше удивляюсь так называемым "случайностям") я пришел на эту беседу подготовленным - во всеоружии опыта, приобретенного пять лет назад.
Рассказ о том, что я испытал в 1921 году, - не праздное отступление.
Когда я демобилизовался (защитив Наррагансеттскую бухту, на которую никто не посягал), я решил продолжить свое образование; потом я поступил учителем в школу города Раритан, в Нью-Джерси. В те дни неподалеку от школы размещался госпиталь для ветеранов войны с ампутированными и парализованными конечностями. В госпитале самоотверженно трудился медицинский персонал и те, кто старался развлечь больных. Дамы из соседних городов предлагали свою помощь - мужественные дамы, ибо нелегко бывать там, где чуть ли не каждый из четырехсот мужчин потерял одну или две конечности. Дамы играли с больными в шашки и шахматы; учили играть на гитаре и мандолине; организовали занятия по акварели, ораторскому искусству и хоровому пению; ставили любительские спектакли. Но добровольцев явно не хватало. Четыремстам мужчинам только и оставалось, что по пятнадцать часов в день играть в карты, изводить нянек и сестер и скрывать друг от друга свой страх перед будущим. К тому же мужчин-добровольцев было мало; вернувшись с войны, американцы очертя голову кинулись в работу, наверстывая упущенное время. А никакой мужчина, если он сам не был солдатом, не захочет вступить в джунгли, населенные обезумевшими от отчаяния калеками. Поэтому начальник госпиталя обратился к директорам ближайших частных школ с просьбой прислать бывших военных на помощь заведующему развлечениями. Транспорт будет обеспечен. Несколько учителей Раританской школы (включая отставного капрала береговой артиллерии Т.-Т. Норта) каждый понедельник утром и пятницу под вечер грузились в транспортер и тряслись тридцать миль по дороге в госпиталь.
"Господа, - сказал нам заведующий развлечениями, - кое-кто из наших пациентов думает, что им надо обучаться журналистике. Им кажется, что можно заработать миллион, продав в "Сатердей ивнинг пост" свои военные мемуары. Другие не желают вспоминать о войне; но хотят писать и печатать рассказы о Диком Западе или о бандитах и сыщиках. Большинство не кончило средней школы. Они не могут грамотно написать даже список белья для прачечной… Я разделю вас, добровольцев, на отряды. Каждому дается двенадцать больных. Они записались в кружок с большой охотой - об этом можете не беспокоиться. Ваши занятия будут называться: "Журналистика и литература для заработка". Да, хотят они все, но я вас предостерегаю: внимание у них быстро рассеивается. Сделайте так, чтобы каждые четверть часа они могли поболтать. Большинство - по-настоящему хорошие парни, с дисциплиной у вас будет порядок. Но их гнетет страх перед будущим. Если вам удастся завоевать их доверие, вы такого наслушаетесь… Буду с вами откровенен: им кажется, что ни одна девушка не пойдет за них замуж, и даже проститутка не захочет с ними спать. Им кажется, будто все смотрят на них как на евнухов. У большинства это, конечно, не так, но одно из последствий ампутации - ощущение, что тебя кастрировали. То в одной палате, то в другой ночью кто-нибудь просыпается с криком. В сущности, они поглощены только одним: секс, секс и секс; а кроме того - отчаянный страх, что всю жизнь им придется от кого-то зависеть. Поэтому каждые четверть часа давайте им отдых. Главная ваша задача - разрядка. И еще вот что: весь день и чуть не всю ночь они сквернословят - нью-йоркская похабщина, кентуккийская, оклахомская, калифорнийская. Вам понятно почему, а? У нас тут правило: если они выражаются в присутствии сестер, духовных лиц или вас, добровольцев, на них накладывают взыскание. Лишают части денег на сигареты, ежедневного купания в бассейне или кино. Я хочу, чтобы вы помогли в этом деле. Они вас будут уважать, если вы не станете потакать им, - держитесь построже. Давайте им задания. Скажите, что через неделю каждый из них должен приготовить статью, рассказ или стихотворение. А сейчас мисс Уорринер проведет вас в спортивный зал. Спасибо, господа, что пришли".
- Мино, вы молодец, что сумели стать самостоятельным, сперва решая головоломки, а потом придумывая свои, - скоро вы сможете сами себя содержать. Расскажите, как это у вас получилось.
- Я начал этим заниматься лет с двенадцати. Учение в школе давалось легко, и я много читал. Роза носила мне книги из библиотеки.
- Какие именно?
- Тогда я хотел стать астрономом, но занялся этим чересчур рано. Я еще не был готов к математике. Теперь готов. Потом я задумал стать священником. Конечно, это было невозможно, но я прочел много книг по богословию и по философии. Не все мне было понятно… однако тогда я выучил латынь.
- Неужели вам и посоветоваться было не с кем?
- Я люблю сам до всего докапываться.
- Но, черт возьми, вы же хотели читать Данте со мной!
Покраснев, он пробормотал:
- Это другое дело… Потом я стал решать головоломки, чтобы заработать деньги на покупку книг.
- Покажите головоломки, которые вы придумали сами.
Большинство полок, до которых он мог дотянуться, были похожи на полки в бельевом шкафу. Он вытащил пачку листков - головоломки были написаны тушью на ватмане.
- Opus elegantissimum juvenis! - сказал я. - Вам это доставляет удовольствие?
- Нет. Удовольствие мне доставляют деньги.
Я понизил голос:
- Помню, когда я первый раз заработал деньги, во мне все взыграло. Становишься мужчиной. Ваша мать сказала, что сейчас вы придумываете что-то новое.
- Я сконструировал три новых игры для взрослых. Вы знаете мистера Олдберга?
- Нет.
- Здешний адвокат. Помогает мне выправлять патенты. В этой отрасли - игр и головоломок - столько жулья. Гоняются за любой свежей выдумкой, украдут что угодно.
Я откинулся в кресле.
- Мино, назовите три самых больших желания, которые могут исполниться, если пойдут настоящие деньги.