В наше время принято считать, что взрослые мужчины не плачут. Сам я слезлив, но не рыдаю. Я плачу от музыки, плачу над книгами и в кино. Никогда не рыдаю. Я рассказывал в седьмой главе, как Элберт Хьюз - не совсем, правда, взрослый мужчина - плакал словно младенец и как это меня раздражало. В колледже у меня был приятель, которого чуть не исключили из университета за плагиат: он напечатал чужой рассказ в студенческом журнале, где я был редактором. Отец его был священник. Дело пахло страшным скандалом и позором, которые испортили бы ему жизнь. Может быть, стоило бы рассказать эту историю отдельно. Зрелище его унижения было тем более сокрушительным, что обманул он без всякого умысла. А в форте Адамс я знал солдата, попавшего в армию с фермы в Кентукки. Он никогда не уезжал от родителей, от восьми своих братьев и сестер, от своей хибарки с земляным полом дальше центра округа ("До армии я и башмаки-то носил только по воскресеньям; мы с братом их по очереди носили - в церковь"). Рыдал от тоски по дому. В Американской академии в Риме я вынул из петли приятеля, который хотел повеситься в ванной, потому что подхватил венерическую болезнь, - он рыдал от ярости.
В мире полным-полно страданий, и малая, но важная часть их не так уж обязательна.
Состояние Бодо было другое - безмолвное, без слез, окаменелое. Даже при рассеянном свете звезд я видел, что зубы у него стиснуты и желваки побелели; взгляд его был устремлен не на меня и не на стену за моей спиной. Он был направлен внутрь. Вот твой ближайший друг - ну, пусть один из двух ближайших, вместе с Генри Симмонсом, - доведен до крайности. Как тут не задуматься.
Наконец он заговорил:
- Сегодня я заехал попрощаться в "Девять фронтонов". Я носился с дурацкой идеей, что могу - мог бы вообще - сделать Персис предложение. В этот раз она была немного оживленней, чем обычно, но кто из нас не вздохнет с облегчением, если человек, нагоняющий на тебя смертную скуку, пришел попрощаться. Дед же ее, наоборот, впервые отнесся ко мне с интересом: хотел поговорить о философии и о философах; не отпускал меня… Я ее не понимаю… Я могу понять, если я не нравлюсь женщине, но если я не вызываю совсем никакой реакции, этого я понять не могу - только вежливость, только уклончивость и хорошие манеры… Сколько часов мы провели вместе. Нас нарочно сводили - и миссис Венебл, и миссис Босворт, и еще человек пять. Нам приходилось разговаривать. Конечно, я приглашал ее пообедать, но на этом острове приличного места нет, кроме чертова "Мюнхингер Кинга", а она говорит, что не любит обедать в общественных местах. Поэтому мы разговаривали на званых обедах. Всякий раз меня потрясает то, что она не только очень красивая женщина, но и редкостный человек. Она все знает о музыке, о живописи и даже об Австрии. Говорит на трех языках. Все время читает. Она танцует, как Аделина Жене, и, говорят, поет прекрасно. А главное, я чувствую в ней громадный запас жизни и любви… и жизни. Я ее люблю. Люблю. А она как будто даже не замечает, что я живое, дышащее и, может быть, любящее человеческое существо. Разговоры, разговоры - и хоть бы искорка чего-то. Вы знаете, как я люблю детей, - и дети меня любят. Я завожу разговор о ее трехлетнем сыне, но и тут - хоть бы искорка… Иногда мне хочется, чтобы она выказала раздражение или прямо антипатию; сказала грубость. Я наблюдаю за ней на вечерах: она такая же со всеми мужчинами… Может быть, она горюет о муже, - но траур давно кончился; может быть, она кого-нибудь любит; может быть - вас. Нет, пока не перебивайте! Я уезжаю из Ньюпорта навсегда. Я вычеркиваю Персис из мыслей и сердца. Я отвергаю то, чего мне никогда не предлагали. Пойдемте посмотрим, остыл ли шнапс.
Мы вернулись за столик. Он вытащил флягу и чашки из ведерка и налил. Мы обменялись сердечным "Zum Wohl!" и выпили.
- Тед, я давно хотел рассеять одно недоразумение. Когда я вам сказал у Флоры Диленд, что я охотник за приданым, вы, наверно, сочли меня мелким прощелыгой, как у вас говорят. Нет, не отвечайте, пока не дослушаете. До того как мы расстанемся, я хочу, чтобы вы мне все сказали начистоту и без церемоний. Положение таково: я глава семьи. Отца состарила и разорила война. Старший брат уехал в Аргентину и торгует автомобилями. Он отказался от титула и принял аргентинское подданство, чтобы наладить дело. У него семья, он не может посылать много денег в Schloß, да и родители этого не хотят. Мать оказалась отличной хозяйкой. Летом и особенно зимой она пускает пансионеров. Соседние лыжные курорты привлекают все больше и больше народу. Но работа тяжелая, а доходы маленькие. Замок все время нужно ремонтировать - то крыша, то канализация, то отопление. Попытайтесь это себе представить. У меня три сестры - просто ангелы. Но dots за ними нет, а я должен и хочу прилично и счастливо выдать их за людей их круга. Юридически замок мой; морально и семья - на мне. Zum Wohl, Bruder!
- Zum Wohl, Bodo!
- В течение года я женюсь. В Вашингтоне мне все время сватают невест - красивых, очаровательных девушек с осязаемыми pecunia. Я выбрал двух - любую из них я сумею полюбить и сделать счастливой. Мне давно пора жениться. Я хочу, чтобы мои дети застали моих родителей; я хочу, чтобы мои родители успели увидеть моих детей. Мне нужен дом… У меня уже два года роман с замужней женщиной, она хочет развестись с мужем и выйти за меня, но я не могу отвезти ее к моим родителям: она два раза была замужем. Она прекрасно воспитана и первый год была прелестна, но теперь все время плачет. И мне надоели маленькие загородные гостиницы, надоело регистрироваться под дурацкими фамилиями. И еще - я католик; мне бы надо… постараться… быть хорошим католиком.
Тут впервые на глазах моего друга показались слезы.
- Zum Wohl, Alter.
- Zum Wohl, Bursche.
- Так что в течение года я женюсь на девушке с состоянием. Могу я считать это выполнением сыновнего долга или все равно я прощелыга?
- Я протестант, Бодо. Мой отец и мои предки с величественным видом объясняли людям, в чем их долг. Надеюсь, что обо мне этого никогда не скажут.
Он, закинув голову, расхохотался.
- Великий боже, до чего приятно бывает поговорить, то есть, вернее - облегчить душу.
- Вы уже напились или вернемся к разговору о Персис? Я не имею права так ее называть, но пока с вами - буду.
- Да, да! Но о чем тут еще говорить?
Я облокотился на стол, сцепил руки и важно поглядел ему в глаза.
- Бодо, не смейтесь над тем, что я скажу. Это гипотетический случай, но я хочу растолковать одну очень важную мысль.
Он выпрямился и посмотрел на меня с некоторым беспокойством.
- Давайте! Что за мысль?
- Предположим - только предположим, - что два с половиной года назад в вашем министерстве иностранных дел произошел тихий скандал. Исчезли секретные документы, и возникло подозрение, что кто-то из сотрудников продал их врагу. И предположим, что тень подозрения пала на вас - только тень. Конечно, было проведено тщательное расследование и стало ясно, что вы тут ни при чем. Начальники государственных учреждений расшибаются в лепешку, предлагая вам самые ответственные посты. На высоких совещаниях министр иностранных дел сажает вас рядом с собой. Вас во всеуслышание объявили невиновным. Суда не было, потому что не было обвинений, - но пошли слухи. Один отставной дипломат говорил мне, что из всех городов, где он служил, нет хуже в смысле сплетен и злоязычия, чем Дублин и Вена. Все порочащее вас - действительное или воображаемое - мусолится из десятилетия в десятилетие. У вас была бы "подмоченная репутация", правильно?
- К чему вы ведете?
- Ну, как бы вы поступили?
- Не обращал бы внимания.
- Вы уверены? У вас обостренное чувство чести. Ваша жена и дети тоже скоро почувствуют, что на семье - какое-то пятно. Вы же знаете, как ползут слухи. "Тут все не так просто, как кажется". - "У Штамсов такие связи - они могут замять что угодно!"
- Теофил, к чему вы клоните?
- Может быть, и на Персис Теннисон - такая тень. Вы знаете, и я знаю, и Бог тому свидетель: ни на какую низость она не способна. Но как говорит Шекспир, "будь ты… чиста как снег, - не уйти тебе от напраслины".
Бодо встал, глядя на меня не то с яростью, не то с отчаянием. Он заходил по комнате, распахнул дверь на улицу, словно ему не хватало воздуху. Потом вернулся и упал в кресло. Теперь он смотрел на меня, как зверь, попавший в капкан.
- Я не измываюсь над вами, Бодо. Я придумываю, как нам помочь замечательной и несчастной женщине, запертой в "Девяти фронтонах", в этом нехорошем доме, где не знают любви… А как еще может вести себя утонченной души женщина с любым мужчиной, если она его уважает - и, может быть, любит, - а он добивается ее руки? Она не захочет, чтобы пятно легло и на его семью. Подумайте о своей матери!
Он смотрел на меня со страшным напряжением. Я безжалостно продолжал:
- Вы знаете, что ее муж покончил с собой?
- Я знаю только, что он был заядлым игроком. Застрелился из-за каких-то долгов.
- И я больше ничего не знаю. Нам надо узнать больше. Но то, что город полон злобных сплетен, - это мы знаем. "Тут все не так просто, как кажется". - "У Босвортов хватит денег замять что угодно".
- Ах, Теофил! Что же нам делать?
Я вытащил из кармана письмо и положил перед ним.
- Я знаю, о каком важном деле она хочет со мной говорить. Она хочет меня предупредить, что кое-кто из Босвортов замышляет против меня недоброе. Мне это уже известно. Но может быть, она хочет рассказать мне и о смерти мужа - подлинную историю, чтобы я ее распространил. Мужайтесь, не падайте духом. Мы знаем, что миссис Венебл любит и уважает Персис. Миссис Венебл считает себя блюстительницей нравов на острове Акуиднек. Миссис Венебл, по-видимому, знает все факты. И всеми силами старается оградить и защитить Персис. Но, мне кажется, у миссис Венебл недостает воображения понять, что просто взять Персис под крылышко - мало. Вероятно, есть какие-то особые обстоятельства, связанные с Арчером Теннисоном. Она полагает, что молчание - лучшая защита; это не так… Бодо, завтра у меня тяжелый день, я попрошу вас отвезти меня домой. Можно сделать вам предложение?
- Да, конечно.
- В котором часу кончается завтра ваш ужин и вы отправляетесь в Вашингтон?
- Ну… что-нибудь около половины двенадцатого.
- Вы могли бы задержаться еще на два часа? Персис подвезет меня к дому около половины второго. Вы не подождете меня в машине за углом? А вдруг я сообщу вам кое-какие факты. Тогда у нас появится отправная точка. Не кажется ли вам, что спасти молодую даму от несправедливости - одна из самых благородных задач, какие могут выпасть на долю молодого человека?
- Да! Да!
- Поспите в машине. Надеюсь, у вас будет над чем подумать ночью по дороге.
У своего дома я сказал:
- Мы уверены, что Арчер Теннисон покончил с собой не из-за каких-то изъянов в поведении жены, да?
- Да! Да, уверены!
- Так не падайте духом! Надейтесь!.. Какие были последние слова Гёте?
- Mehr Licht! Mehr Licht!
- Его мы сейчас и ищем - света. Спасибо за шнапс. До завтра.
Следующий день был у меня очень загружен. Я приехал в Ньюпорт не для того, чтобы так трудиться, но к ужину я уже заработал четырнадцать долларов. Я немного вздремнул, а потом поехал в "Девять фронтонов" на занятия, начинавшиеся в половине одиннадцатого.
С тех пор как состояние доктора Босворта пугающим образом улучшилось, по вечерам он чувствовал потребность подкрепиться. Подкрепление в виде лечебного отвара и сухариков (я с благодарностями от них отказывался) приносила около половины двенадцатого миссис Тэрнер. От меня не ускользнуло, что этими перерывами в занятиях хозяин пользовался, чтобы поговорить на посторонние темы. Он сгорал от желания поговорить. Мы читали (по причинам, нам одним известным) "Deux sources de la morale et de la religion" Анри Бергсона, когда появилась с подносом миссис Тэрнер.
То, что за этим последовало, было не просто разговором - это была военная вылазка, дипломатический маневр, с некоторыми чисто шахматными хитростями. Я еще раньше заметил, что он впопыхах спрятал aide-mémoir - записную книжку, какими привык пользоваться во времена своей дипломатической службы. Поэтому я был начеку.
- Мистер Норт, сентябрь в Ньюпорте - самый прекрасный месяц. Надеюсь, вы не собираетесь покинуть остров в сентябре, как многие другие. - Молчание. - Меня бы это очень огорчило. Мне вас будет не хватать.
- Спасибо, доктор Босворт. - И т. д. и т. д.
- Кроме того, у меня есть касательно вас определенные планы, которые обеспечат вам весьма выгодное занятие. Я хочу включить вас в число организаторов нашей академии. Ваша сообразительность и острый ум были бы тут неоценимы. - Я слегка наклонил голову и ничего не ответил. - В зимние месяцы круг моих друзей сужается. Теперь, когда я могу ездить на машине, мне - вернее, нам - открывается в этой части Новой Англии большое поле для исследований. Меня очень радует, что внучке эти поездки тоже доставляют удовольствие. Я стал делиться с нею кое-какими планами насчет того, что я называю моими "Афинами-в-Ньюпорте". - Молчание. - Многим миссис Теннисон кажется человеком скрытным. Это так, но я уверяю вас, что она женщина необычайного ума и широкой образованности. Она превосходная музыкантша - вам это известно?
- Нет, доктор Босворт.
- Зимними вечерами я буду слушать прекрасную музыку. А вы, мистер Норт, любите музыку?
- Да, сэр.
- Ну, конечно. Вплоть до трагической гибели ее мужа она брала уроки у лучших преподавателей в Нью-Йорке и за границей. После этого несчастья она отказывается петь гостям - и у нас дома, и у миссис Венебл. Вы слышали о печальных обстоятельствах смерти мистера Теннисона?
- Я знаю только, что он покончил с собой, мистер Босворт.
- Арчер Теннисон пользовался всеобщим расположением. Он получал от жизни большое удовольствие. Но было в нем, пожалуй, что-то от чудака. Лучше не вспоминать эту злосчастную историю. - Он понизил голос и со значением добавил: - Зимними вечерами мы втроем быстро двинули бы проект нашей академии.
Шахматная партия разыгрывалась стремительно и без оглядки. Всякие тонкости с моей стороны были бы излишни. Я сделал храбрый выпад черным конем:
- Сэр, как вы думаете, миссис Теннисон окончательно рассталась с мыслями о новом замужестве?
- Ах, мистер Норт, она необыкновенная женщина. Ну, кто из молодых людей, окружающих ее здесь - да и в Нью-Йорке! - может быть ей интересен? У нас есть несколько яхтсменов; несколько молодых людей из тех, кого называют "душой общества", - скучные остроумцы и сплетники. Тетя Элен приглашала ее зимой на несколько недель к себе - она отказывается. Отказывается от приглашений в концерты и в театры. Замкнулась в себе. Живет только своим маленьким сыном, чтением и музыкой и - я счастлив сказать - самыми душевными заботами обо мне. - Он снова понизил голос: - Кроме нее… и академии у меня ничего не осталось. Свою тетю Сару она совершенно вывела из терпения, и я просто в тупике. Я был бы счастлив, если бы она вышла замуж за кого угодно, откуда бы он ни явился.
- У нее должно быть много поклонников, доктор Босворт. Она красивая и обаятельная женщина.
- Правда? - Снова понизив голос, он двинул своего белого ферзя через всю доску: - И разумеется, очень хорошо обеспечена.
- Неужели? - спросил я с удивлением.
- Отец оставил ей большое состояние, муж - тоже.
Я вздохнул:
- Но если дама никак не поощряет… что может сделать джентльмен? У меня такое впечатление, что барон Штамс питает искреннюю и глубокую симпатию к миссис Теннисон.
- О, я думал об этом. В особенности после того, как вы открыли мне глаза на его превосходные качества. Вчера он приходил к нам прощаться. Никогда в жизни я так не ошибался в человеке… и такие интересные связи! Вы знаете, что сестра его матери - английская маркиза? - Я этого не знал и покачал головой. - Это она, как говорится, "устроила" его в Итон. И подумать только - какие познания в философии и о философах. Будь он немного постарше, я бы, пожалуй, назначил его директором нашей академии. Но должен вам сказать, вчера вечером Персис даже рассердилась на меня - и была очень резка, - когда я стал отзываться о нем с большой похвалой. Я сначала не понял. Потом вспомнил, что некоторым нашим друзьям браки с иностранцами - особенно с европейскими аристократами - принесли разочарование. Очень не посчастливилось моей дочери Саре - он был милейший человек, но спал на ходу. Не думаю, что иностранец такая уж желанная партия, мистер Норт.
Сколько можно еще валять дурака! Я начал атаку ладьями и слонами и легкомысленно заметил:
- Мне бы и в голову не пришли такие препятствия, доктор Босворт. Я всего лишь висконсинский крестьянин. - Настал мой черед понизить голос: - Я уже довольно давно помолвлен, но по секрету вам скажу, что постепенно и мучительно расстраиваю помолвку! Молодому человеку надо быть предельно осмотрительным. Даже в моем кругу мужчине трудно решиться на брак с женщиной, чей муж покончил с собой в ее присутствии.
Доктор Босворт разинул рот, как загарпуненный кит:
- Персис при этом не было! Это произошло на пароходе. Он выстрелил себе в голову на верхней палубе. Я же говорил: он был с причудами. Он был чудак. Любил играть огнестрельным оружием. Нашу милую Персис никто ни в чем не укорял. - По щекам его текли слезы. - Спросите кого угодно, мистер Норт. Спросите миссис Венебл - кого угодно… какие-то сумасшедшие рассылали эти анонимные письма - гнусные письма. Они совсем убили бедную девочку.
- Трагическое положение, сэр.
- Ах, мистер Норт, вся жизнь наша - трагедия. Мне почти восемьдесят лет. Я оглядываюсь вокруг. Тридцать лет я служил моей стране - и не в безвестности. Моя семейная жизнь сложилась так, что лучшего и пожелать нельзя. А потом - одно несчастье за другим. Не буду вдаваться в подробности. Что такое жизнь? - Он взял меня за лацкан. - Что такое жизнь? Вы понимаете, почему я хочу основать академию философов? Зачем мы на земле? - Он начал вытирать глаза и щеки огромным носовым платком. - Какая глубина в этой книге Бергсона!.. Увы, время идет, а сколько еще не прочитано!
В дверь постучали.
Вошла Персис в перчатках и вуали для автомобильной прогулки.
- Дедушка, уже четверть первого. Тебе пора спать.
- Мы очень хорошо поговорили, милая Персис. Мне трудно будет заснуть.