- Ну, это-то я сразу понял, ваше величество.
- А зачем же тогда было переспрашивать?
- А зачем ваше величество обижает своего преданного слугу подобными вопросами? Портвейна я всегда хочу.
- Это очень похвально, - серьезно сказал Николай. - Как любил говорить мой покойный незабвенный родитель, любовь к портвейну есть качество, прекрасно характеризующее дворянина.
Генерал отвесил поклон, который должен был означать, что он служит уже очень давно и, конечно, прекрасно помнит эту излюбленную поговорку Александра III.
- Наполни нам стаканы красненьким, Петюнчик, и оставь нас, - повелел император все еще стоявшему посреди комнаты камердинеру.
- Может какой закусочки, государь?
- Некогда нам закусывать, Петюнчик, - очень серьезно сказал император. - Революция на дворе.
Петюнчик наполнил стаканы красненьким и удалился.
- Адольф Арнольдович, - начал царь. - Я позвал вас сегодня, чтобы вы рассказали мне все, что вы знаете о полковнике Бздилевиче.
Изрядно озадаченый таким вопросом генерал молча пил портвейн. Возникла неловкая пауза.
- Почему вы не отвечаете? - прервал, наконец, молчание император. - Город наводнен слухами об этой таинственной личности, и я вправе требовать отчета по этому вопросу от начальника охранного отделения.
- Откровенно говоря, ваше величество, - нерешительно начал Барсукевич, - в нашей картотеке имеются кое-какие данные об интересующем вас человеке. Лет десять назад…
Генерал замялся. Император все понял и поспешил на помощь:
- Адольф Арнольдович, мы с вами отлично понимаем друг друга. Давайте не будем играть в прятки. Меня не интересует, что было десять лет назад. Я хочу, чтобы вы объяснили мне те слухи, которые вот уже две или три недели упорно ползут по городу.
- Ваше величество, никакими сведениями об интересующем вас полковнике Бздилевиче Петербургское охранное отделение не располагает, - генерал сделал особый акцент на словах "интересующем вас".
Николай так разволновался, что, забывшись, собственноручно налил себе портвейна, - на этот раз крымского. Барсукевич, между тем, продолжал:
- Могу только заверить вас, что в русской армии такого офицера никогда не было.
- Вы уверены в этом?
- Я проверял.
- Все же, если ветра нет, а кусты трясутся, значит там что-то происходит, - резонно заметил император. - Как вы сами объясняете эти слухи?
- Осмелюсь высказать предположение, государь, что кто-то, когда-то мельком знавший ваше величество под вышеупомянутым псевдонимом, в шутку или невольно пустил сей слух. Лично я бы не придавал этому значения.
- Возможно, - согласился Николай. - Но все же мы обязаны учесть все возможности. Вы не допускаете, генерал, что сей слух означает появление дерзкого самозванца?
- Ну, нет! С какой стати самозванец будет величать себя полковником Бздилевичем, да и о каком самозванце может идти речь?
- Речь может идти о человеке, располагающем большими правами на российский престол, нежели я.
- Ваше величество, я вас не понимаю! - абсолютно искренне признался начальник охранного отделения.
- Я намекаю на происхождение Павла I.
- Это все домыслы, ваше величество.
- Даже мой отец верил этим "домыслам", - очень серьезно сказал Николай. - Павел I был либо сыном графа Сергея Салтыкова и Екатерины II, либо сыном неизвестных чухонских родителей. Которая из этих версий правильна, для нас не имеет особого значения, поскольку в любом случае Павел не был сыном Петра III. Мы знаем также, что графиня Елизавета Воронцова имела сына от несчастного императора Петра III. Нам мало что известно о дальнейшей судьбе этого ребенка, хотя именно его потомки ведут свой род от Федора Кошки и, следовательно, являются законными наследниками российского престола.
Барсукевич молчал. Разговор принял крайне опасный характер. Как знать: не пожалеет ли завтра император о своей откровенности? Адольф Арнольдович боялся даже подумать о возможных последствиях этого. Он налил себе и императору по стакану бессарабского портвейна и сразу же залпом осушил свой стакан. Николай последовал его примеру, после чего продолжал:
- Я хочу поручить вам, Адольф Арнольдович, тщательно разобраться в этом вопросе и составить подлинную генеалогию рода Романовых. Иными словами, я хочу знать: кто сегодня является потомком и наследником Петра III и графини Воронцовой.
- Но зачем? - невольно воскликнул Барсукевич.
- Затем, что врага лучше знать в лицо.
Генерал недоумевал. Никогда еще ему не доводилось сталкиваться с таким аргументированным, логически обоснованным идиотизмом.
- Как можно меньше посвященных! - продолжал Николай.
- Действуйте, в основном, самостоятельно. И конечно следите за возможным появлением полковника Бздилевича. Того полковника Бздилевича! Держите меня в курсе.
Император встал, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.
* * *
- Ну-с, что будем заказывать, любезный Григорий Ефимович? - спросил князь Путятин.
Заполучить трезвого Распутина для приватной беседы оказалось делом отнюдь не простым. Князь, однако, и не спешил, поскольку понимал исключительное значение первой встречи с царским фаворитом для успеха всего своего заговора. Впоследствии, полагал Сергей Николаевич, управлять Гришкой будет несложно, если… Если как следует обработать его при первом знакомстве. Поэтому князь в течение трех долгих недель выжидал удобного случая.
И вот, наконец, они сидели друг против друга в просторном светлом зале ресторана "Палкин". Как обычно, этот ресторан, расположенный в самом центре Невского проспекта, был забит до отказа, и в то время как русские рабочие, напрягая последние усилия, задыхались в неравной стачечной борьбе, высокородные бездельники ужинали здесь в роскоши, отнюдь ими не заслуженной.
Распутин вызывал у Путятина отвращение, граничащее с брезгливостью; князь, в свою очередь, внушал Гришке ужас. Распутин привык, что аристократы обращались с ним высокомерно, снисходительно, в лучшем случае - как с любимым домашним животным. Времена его могущества еще не наступили, хотя уже приближались. Князь же был едва заметно презрителен и подчеркнуто любезен, но от этой холодной любезности веяло чем-то грозным.
- Что будем заказывать? - повторил свой вопрос Черный Князь.
- Да я бы, барин, коньяку не прочь выпить, - осторожно сказал Гришка. Сказал он это как-то робко, как бы прося позволения. Все его обычное нахальство куда-то улетучилось, словно он чувствовал, что с этим человеком в черном лучше держать себя смирно, дабы шея была цела.
- А закусить не желаешь?
- Селедку люблю.
Путятин подавил улыбку. Он сомневался, удобно ли будет здесь сделать столь странный заказ. Впрочем, удобно ли было вообще заявиться сюда с этим пугалом, от которого нестерпимо воняло потом и еще чем-то, типа дерьма!
- Коньяк селедкой не закусывают, - все же заметил князь.
- А царь-батюшка закусывает, - ответствовал Распутин.
- Он просто редко бывает в свете, - сказал Путятин, вторично подавив улыбку.
Воцарилось молчание. Распутину не хотелось отказываться от селедки, но он боялся потерять коньяк. Князь просто выжидал, как бы "выдерживая" в собеседнике свою последнюю фразу. Наконец, Распутин сдался.
- Ну давайте, барин, просто коньяку, без закуски, с кофеем!
Путятин заказал штофик мадеры, кофе и бисквиты с баварским кремом.
- Расскажите же мне, любезный Григорий Ефимович, как император дошел до такой жизни, что нигде уже не бывает, коньяк селедкой закусывает и даже, как я слышал, портвейн пивом запивает. Он, право, никогда особо не блистал, ему от природы не хватает tournure, но превратить себя в полного отшельника!..
Распутин молчал. Рюмка мадеры не прояснила мозгов "любезному" Гри-горию Ефимовичу; он плохо понимал, о чем говорил князь.
- Что же вы молчите? - вопросил Астролог с ледяным презрением. - Это, право, невежливо, почтеннейший старец, или как там вас эти дураки величают?
- А что говорить-то? - пролепетал вконец перепуганный Распутин.
- Объясни мне, к примеру, по какой причине царь в городе совсем перестал показываться.
- Так ведь революция, барин! - ответил Распутин. - Пристрелят как тетерку. Лихих людей много в городе развелось.
- А ты их видел?
- Кого?
- Лихих людей.
- Да их полно! - воскликнул Гришка как-то даже удивленно. - Я в кабаках постоянно небожеские разговоры слышу.
- Это какие ж такие небожеские разговоры ты слышишь?
- А какие тебе, барин, нужны?
- Не доводилось ли тебе слышать, как замышляют убить императора, например?
- Бывало, - ответил Распутин, - и не раз.
- И ты видел этих людей?
- Как вас сейчас.
- А теперь слушай меня внимательно, Григорий Ефимович,
- строго приказал князь. - Если еще раз увидишь подобных людей, войди с ними в сговор, приведи к ним царя и предоставь этим людям сделать свое дело. Ты меня понял?
Гришка перепугался не на шутку. Ему вдруг даже приспичило посрать, и он приподнялся со своего стула.
- Сидеть! - приказал князь. - При регентстве о тебе позаботятся…
- При чем? - не понял Распутин.
- При новом правлении.
- А кто будет править?
- Это не твоего ума дело, - отказался объяснять князь. - Скажу лишь, что тебе тогда будет тепло и сытно, а вот если ты меня посмеешь ослушаться…
Князь встал, перегнулся через стол и, приподняв Гришку за шиворот, тихо и грозно произнес:
- Шкуру спущу, коли ослушаешься.
После недолгого молчания, в ходе которого Гришка сидел сгорбившись и понурившись, а князь наблюдал за ним с нескрываемым презрением, Распутин спросил:
- Но как же я приведу царя к этим людям?
- Придумаешь что-нибудь сам! - безаппеляционно отрезал князь. - Ты, по-моему, вполне достаточный для этого негодяй.
Распутину все же очень хотелось узнать, какие, конкретно, милости ожидают его, если царь будет убит с его помощью, но он боялся задавать князю подобные вопросы.
Угадав мысли этого подонка, Астролог жестко приказал:
- А теперь следуй за мной! Увидишь, какая участь тебя ожидает, если ты ослушаешься или, чего доброго, проболтаешься.
Они вышли на улицу, не допив мадеру и даже не притронувшись к бисквитам. Очутившись на Невском, Распутин почувствовал себя несколько свободнее, но ненадолго.
Их уже ждал автомобиль, при виде которого несчастному Гришке вновь стало дурно. За рулем сидел мощный головорез в сером пальто. Князь сел на заднее сиденье и жестом приказал Распутину сесть рядом.
Они быстро достигли Сенной, пересекли ее и остановились где-то в самом начале Забалканского проспекта. Это был далеко не самый фешенебельный район Петербурга, фонари здесь стояли редко, и весьма встревоженный Распутин мало что мог разглядеть вокруг себя.
"Головорез" остался сидеть в машине, а князь подвел Гришку к низкому окну в первом этаже смутно различавшегося в темноте высокого здания. По приказу князя Распутин робко заглянул вовнутрь.
Он увидел довольно большую, тускло освещенную комнату, посреди которой стоял внушительный агрегат, представлявший из себя огромный котел с множеством подсоединенных к нему мудреных приборов. Это был самогонный аппарат ультрасовременной конструкции с электрическим приводом. Гришке прежде не доводилось видеть столь серьезного оборудования, поэтому он аж застонал, когда князь с ледяным спокойствием произнес:
- Я надеюсь, что вы проявите благоразумие, почтеннейший Григорий Ефимович, и нам не придется сварить вас в этом котле.
- Нет, нет, - пролепетал "почтеннейший" Григорий Ефимович.
- Нам бы тоже этого очень не хотелось, - сказал Путятин.
Распутин, как завороженный продолжал смотреть в окно. Вдоль всех стен этой ужасной комнаты прямо на полу в различных позах валялись мужики с обалдевшими рожами и дымящимися трубками в зубах. Как слабонервный человек, начитавшись перед сном страшных сказок, порой боится посреди ночи сходить в уборную, точно также Гришка теперь с паническим ужасом взирал на этих обыкновенных и, вероятно, даже безобидных курильщиков опиума.
Но и это было еще не самое страшное.
Рядом с ужасным котлом стоял высокий, грубо сколоченный стол, за которым, друг против друга, сидели два атлетически сложенных человека - негр и еврей. Между ними наблюдалось несомненное внешнее сходство. Их можно было бы принять за братьев, если бы не различный цвет кожи. В этом не было ничего невероятного: евреи и африканцы нередко бывают похожи друг на друга чертами лица, однако в глазах Распутина внешнее сходство атлетов добавляло мистики в эту, и без того драматическую, ситуацию.
Внезапно, эти два человека почти одновременно взглянули на окно, и у бедного Гришки душа ушла в пятки. Однако, спустя мгновенье, негр и еврей вновь склонились над столом. Они поочередно поставили свои подписи на большом куске пергамента и обменялись дружеским рукопожатием.
- Попутно, - прокомментировал Черный Князь, - мы присутствуем при историческом моменте заключения секретного соглашения между масонской ложей и черной сектой воду.
Пожав друг другу руки, негр и еврей вновь взглянули на окно, и, к неописуемому ужасу Гришки, устремились вон из комнаты. Через несколько секунд они уже были на улице. Масон железной рукой схватил несчастного Гришку за шиворот и громовым голосом вопросил:
- Этот!?
- Да, это он, - спокойно ответил князь. - Но он согласен работать с нами.
- Гм, - недоверчиво покачал головой масон, с явным сожалением выпуская свою жертву.
Это уже было слишком. Распутин медленно осел на тротуар и потерял сознание прямо посреди ночного Забалканского проспекта.
* * *
В тот же час, когда масон и воду напугали до полусмерти раба божьего Григория Ефимовича, два других безбожника располагались поудобнее в своей гостиной в "Сан-Ремо", чтобы мирно посидеть, попить пива, покурить как следует, да поговорить "за жизнь".
Ульянов энергично постучал головой сухой стерляди об угол стола и принялся разделывать рыбу, а Бени тем временем чистил крутые яйца, предварительно ударяя их тупой стороной об собственный лоб. Очищенные яйца он разрезал пополам и смазывал плоскую сторону добрым слоем черной икры.
- Да, бля! - тяжело вздохнул Ульянов, покончив с рыбой и наливая себе и Бени по стакану пива. - События в Москве принимают крутой оборот.
Ульянов хорошенько отхлебнул из своего стакана, закурил и развернул свежий номер популярной в те годы газеты "Новое время".
- Я все-таки не понимаю, почему бы не попытаться убить царя? - отозвался итальянец.
- Бени, тебе не следует разбивать вареные яйца себе об лоб, - несколько даже раздраженно сказал Ульянов. - Это сильно сказывается на твоих умственных способностях.
- Почему? - спросил Бени. От него требовалось известное напряжение, чтобы понимать русскую речь, и, как следствие этого, он не обижался на подобные шутки.
- Ты видел, как я был занят в редакции последнее время. Нет, чтоб помочь, а ты рассуждаешь о всякой ерунде.
Это была правда. В последние три недели Ульянов возглавлял редакцию легальной большевистской газеты "Новая жизнь", почти ежедневно работал в редакции, много бывал в типографии "Народная польза", где печаталась газета. Немалого внимания требовала к себе и Александра Коллонтай. Ульянов буквально разрывался. Правда 3 декабря, то есть как раз накануне, вследствие усиления репрессий со стороны правительства газету пришлось закрыть. Событие это - само по себе печальное - имело ту положительную сторону, что выкраивало Ульянову уйму свободного времени.
Подумав об этом и вспомнив Аликс, Ульянов сказал:
- Чует мое сердце, Бени, что мы весело проведем предстоящие рождественские каникулы! Надо бы мне отписать сестре в Саблино и сплавить туда на праздники мою бабулю.
- А у меня нет никаких предчувствий, г-н Ульянов, - печально сказал Бени. - Раз вы не разрешаете мне покушаться на царя, я думаю уехать на Рождество в Неаполь.
Любовные дела Бени решительно не ладились. Анжелика никак не могла простить ему, что он не еврей, а какой-то там итальяшка. Она даже консультировалась на эту тему с Львом Абрамовичем, но тот, разумеется, не облегчил положение Бени. Было от чего прийти в отчаяние!
- Да не запрещаю я тебе ни на кого покушаться! - отозвался Ульянов. - Только меня в это дело не вмешивай.
Какое-то время приятели молча пили пиво, причем Ульянов усиленно налегал на рыбу. Стерлядь от Елисеева и впрямь заслуживала к себе всяческого уважения: аппетитного красноватого цвета, в меру соленая, да и засушенная не чрезмерно.
Однако макаронник Бени не очень хорошо разбирался в "пивной" рыбе. Его в эти минуты занимало другое. Он недоумевал. По его мнению, Россия находилась на пороге перехода к конституционной монархии, и лишь личность Николая II являлась тому препятствием. Молодой итальянец не считал возможным даже сравнивать бессмысленные, "детские" покушения на Александра II c замышляемым им сегодня "революционным" убийством нынешнего императора. Бени казалось странным, что Ульянов как-будто не понимает этого. В создавшейся обстановке Бени считал уничтожение царя политическим убийством, а отнюдь не террористическим актом; в то время как Ульянов не видел разницы между этими двумя понятиями. Бени казалось, что в условиях неизбежно наступающей демократии социалисты смогут успешно бороться за власть парламентским путем. Ульянов, в свою очередь, не признавал никакой другой демократии, кроме социалистической.
Вопреки мнению многих авторитетов, логически опровергнуть понятие "социалистическая демократия" едва ли возможно. Дело в том, что при любой форме демократии исходно задаются некоторые постулаты, и только в рамках, ограниченных этими постулатами, осуществляется демократия. Тезис этот совершенно очевиден, этим демократия и отличается от анархии.
При социалистической демократии исходные постулаты провозглашают недопустимость частной собственности на средства производства и главенствующую роль коммунистической идеологии. При этом, само собой разумеется, верхам абсолютно начхать на мнение инакомыслящих, равно как и на сторонников свободного предпринимательства. Но ведь и создателям американского "Билля о правах" было наплевать на людей с другим цветом кожи! Тоже самое масонство, только другой принцип разделения на своих и чужих!
Впрочем, мы отвлеклись, читатель. Вернемся к нашим баранам.
В тот момент, когда Крупская погасила свет в спальне, когда Ульянов откупоривал себе пятую бутылку пива, а Бени размышлял о поездке в Неаполь; в тот самый момент раздался звонок, и в гостиную вошли два незваных и подвыпивших гостя.
Одним из них был уже знакомый читателю Леха Горький. Он был в наглухо застегнутой темносиней куртке со стоячим воротником и солдафонских брюках, заправленных в голенища высоких сапог. Леха, вообще, почему-то любил на пьянки одеваться по военному. Может быть, поэтому Ульянову всегда казалось, что именно поддатому Лехе свойственна военная выправка. За спиной у писателя висел добротный охотничий рюкзак, судя по виду плотно упакованный.