- Заниматься, как и все.
- Все учат, а я выучил уже.
- А вот расскажем, другое задание будет.
- Скажите, сделаю.
- Слушай, Салабонов! Закон школы такой, что ученик слушает учительницу. Ты должен меня слушать.
- А я слушаю.
- Так садись!
- Я и стоя слушать могу.
- Дурак! - взорвалась вдруг учительница. Горько ей сделалось и обидно: так хорошо начиналось утро, так светло было на душе, а теперь явственно открылся ей мрак грядущего года, наполненного мероприятиями по воспитанию дуболомистых детей железнодорожников. Она вскочила, схватила Петрушу за плечо и поволокла его к парте, усадила его обеими руками, словно желая навечно приклеить к сиденью.
Но едва отошла - Петруша вскочил и выбежал.
Уговорили его пойти опять в школу лишь через неделю.
Потом он, конечно, попривык к условиям несвободы и в школе, и, само собой, в армии; он привык опытом, но душой и умом так и не понял. Однажды он читал историческую книгу про Италию, и ему очень захотелось в Италию, но вдруг он понял, что скорее всего никогда не попадет в Италию, - и даже заплакал…
Вот теперь мучает и жжет душу вопрос: почему он здесь, а не на воле?
Почему нельзя объяснять этим людям, что ему невозможно здесь находиться, что от этого и ему, и им будет только хуже?
И эта мука была в Петре сильнее страха боли и даже страха смерти (впрочем, последнего страха он никогда не имел).
- Ты меня лучше убей, сержант, - тихо сказал он приблизившемуся Гавриилову.
- Я тебя не только убью, я тебя на десять лет засажу за нападение на милицию, - сказал Гавриилов, тоже почему-то шепотом.
- Я отсижу, - сказал Петр. - Но я выйду и убью тебя. Богом клянусь.
Ах, не надо бы Гавриилову глядеть в глаза Петра, а он - глянул. А глянув - дрогнул. Хотел поднять руку - не поднимается рука.
И сказал Внучко:
- Ладно. Утром разберемся.
Внучко был не против: после выпивки, еды и физической работы над стариком он притомился и хотел спать.
Гавриилов запер КПЗ и отправился домой, дома его ждали жена и пятилетний сын.
Через десять лет жене будет тридцать четыре, думал Гавриилов. Сыну - пятнадцать. А самому Гавриилову - тридцать семь. Цветущий возраст. Только жить да жить…
Тьфу ты! Он отмахивался от глупых мыслей, но как отмахнуться от запечатлевшихся в уме глаз Петра?
И чем ближе он подходил к дому, тем неприятней становилось на душе.
Взлаяла собака. Гавриилов вздрогнул. Напугала проклятая шавка так, что заколотилось сердце. Он остановился, переводя дух.
Он посмотрел на мутное глубокое небо и почувствовал себя под ним утопшим. И сказал себе негромко вслух: убьет!
Повернулся и быстро пошел назад.
Отомкнул КПЗ и, не заглядывая в камеру, ушел.
Иван Захарович охал от боли и удивления, когда Петр выводил его на волю.
- Как же ты их? Каким словом?
- Молча, - нехотя отвечал Петр.
- Таишь силу? Ну, таи… (Господи, - мысленно добавил старик.)
Остаток ночи они провели в пути.
Углубились в лес, который был им не страшен теперь после людей.
Брели до рассвета.
Брели до высокого солнца, пока не потеплело, и набрели на полянку-пригорок, а в исподножье пригорка - родничок в траве. Напились воды, умылись, заснули.
Оказались они, не ведая того, на территории госзаказника - и во все последующие дни никого не видели и никто не видел их. Так они и оставались на этой полянке, живя в шалаше, - до середины сентября.
Через две недели резко обозначились скулы Петра.
Он молчал. Читал Библию. То усмехался - от чего Ивана Захаровича оторопь брала, то удивленно поднимал брови, словно увидев что-то знакомое, - и Ивану Захаровичу становилось почему-то еще страшнее.
Через три недели Петр ушел от Ивана Захаровича и построил на другом краю поляны себе шалаш. Библию с собой не взял.
Через месяц, ночью, Иван Захарович, спавший чутко, увидел, как тень склонилась над ним, рука потянулась к пазухе, где был хлеб. Долго, очень долго была в таком положении рука - и опустилась. Послышался всхлип.
Через тридцать пять дней с начала поста Иван Захарович утром обнаружил, что не может встать. Он пересилил себя и пополз к шалашу Петра. Тот, обросший волосами, отощавший до ребер, но казавшийся от этого огромнее, чем был на самом деле, лежал на спине, словно придавленный к земле, и глядел в небо сквозь прутья шалаша.
- Встать можешь? - шепнул Иван Захарович.
Петр не ответил.
- Нет, Петруша. Так не годится. Я полагаю, Христос что-то ел все-таки. Ягоды. И эти. Акриды. Кузнечики, что ль? В кузнечике тоже живая сила. Калории. Или вот - хлебушек. Святая еда. Съешь хлебушка.
Петр не ответил. Он окаменел. Иван Захарович остался рядом. Превозмогая себя, иногда доползал до ручья, зачерпывая воду во фляжку, полз обратно, поил Петра, пил сам.
На тридцать восьмой день и этого не смог.
Утром сорок первого дня, полуослепший (так на нем сказался голод), Иван Захарович окликами и слабыми толчками будил Петра.
Петр не отзывался.
Умер, тупо подумал Иван Захарович. Не Христос, значит. Человек. А убил его - я. Не пожалел человека. Ах, Петя, Петруша… Однако утешает: скоро и сам помру.
И стал угасать в забытьи.
Но к полудню Петр очнулся, пошевелился.
С трудом, как тяжелый камень, Иван Захарович вынул кусок хлеба, который и тверд был, как камень.
Положил возле Петра. Петр скосил глаза. Долго поворачивался на бок, на живот - и оказался лицом возле хлеба. Стал сосать его и отщипывать крошки. Каждая крошка осторожно захватывалась языком и губами, чтобы не упала, втягивалась в рот, обжевывалась до нечувствительности - и слюна с растворенным в ней хлебом проглатывалась. Нихилов пристроился с другого бока. Весь день до вечера, и всю ночь, и весь следующий день питались они этим куском, а потом впали в сон. Проснувшись, сумели встать на четвереньки. Тогда доползли до ручья, напились - и после этого даже смогли подняться, хоть и держась за стволы и ветки деревьев.
Так, держась за деревья и друг за друга, они побрели. Увидев съедобную ягодку, один нагибался, а другой держал его, чтобы тот не упал. Поднявший ягодку откусывал половину, вторую протягивал товарищу.
Им повезло, в тот же день они выбрели к дому лесника.
Жена лесника, крепкая бабенка, не из пугливых, в это время седлала лошадь.
- Тпрру, стеррррва! - усмиряла она животное. Ее дочурка лет восьми с выгоревшими ресницами, светлоглазая, стояла рядом, расставив толстые ножонки, - и строгость матери отражалась на ее лице, она тоже смотрела на лошадь-упрямицу с сердитостью хозяйки.
- Мам, а вон бог пришел, - указала она на Петра.
6
Прежде чем продолжить рассказ, надо, конечно, объяснить возглас девочки. Это не "устами младенца", не прозрение ее - все проще. В том же Полынске, на том же базаре, где Нихилов купил Библию, появился и другой ширпотреб божественного содержания, в частности портреты-календари со стилизованным изображением Христа: длинные волосы с пробором посредине лба, раздвоенная бородка. Лесничиха купила этот портрет вместо иконы, девочка видела его каждый день. А Петр просто оказался похож: и длинные волосы, окаймляющие лицо, и двоящаяся от природы бородка, выросшая за сорок дней.
Тем не менее Иван Захарович принял это как еще один знак, в чем и убеждал Петрушу через две недели после их поста, когда оба уже отъелись, поправились, к Петру вернулась его добрая усмешливость, а к Ивану Захаровичу прежний его азарт.
- Ну что? - поддразнивал Петр. - Продолжаем эксперимент?
- Нашел слово! - обижался Иван Захарович. - Какой еще эксперимент?
- Ну как же! Пост сорокадневный был. Давай теперь возноси меня на гору. Или на храм сперва? Одно не пойму: ты же не сатана, почему же взялся меня искушать?
- Богу видней, - ответил Иван Захарович. - Может, я какой-то частью сатана.
Сказал, верней, ляпнул - и сам своим словам поразился.
А ведь может быть! - возникло в его уме. Как Петр никак не осознает, что он Иисус, так и я не осознаю, что - сатана?! Но нет! Я Иван, Захарии сын, Иоанн… Но Бог волен всякий раз по-разному испытывать дух, может, я по совместительству и сатана, недаром меня иногда гордыня одолевает, что я Иоанн, избранник, а гордыня - сатанинское чувство!
Даже пот выступил у него на лбу от этих ужасных мыслей и, чтобы не сойти второй раз с ума, он выпил немного водки. Полегчало.
- Ну, лезем на храм? - спрашивал Петр.
- Лезем, так твою так! Лезем!
Имелась в виду не та церковь, что действовала, а другая, полуразрушенное здание которой сперва использовали как склад лесоматериалов, потом наметили к реставрации: памятник архитектуры. Но все не находилось средств - они появились лишь в последнее время, когда религию вполне разрешили и стали уповать на нее в государственных целях, поэтому будущей возобновленной церкви придавалось значение уже не столько архитектурного памятника, сколько культового здания.
Иван Захарович и Петр пришли к храму ночью - чтобы не смущать людей.
- Куда лезть? - спросил Петр.
- Сказано: на воскрылие. На крыло. На край крыши, я думаю.
Кое-как добрались до крыши, покатой от центра во все стороны, лишенной куполов. Стали спускаться к краю. На краю крыши стоять было нетрудно, тут было место водостока, ложбина и небольшое перильце. Иван Захарович присел, держась за перильце: он с детства не любил высоты. Петр же, бывший десантник, имевший за плечами пятьдесят прыжков с парашютом, из них три затяжных, высоты не только не боялся, он ее любил.
- Ну? - спросил он. - Как искушать будешь?
- Как и тогда было, - сказал Иван Захарович. И прочитал наизусть: - Если Ты Сын Божий, бросься вниз; ибо написано: Ангелам своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.
- Я не Сын Божий, - сказал Петр. - И прыгать не собираюсь. Вот и все твое искушение. Аминь.
- Дурак ты, Петруша, - горько сказал Иван Захарович. - Иль ты смысла не понял? Сатана на что подбивал Христа, как ты разумеешь?
- Прыгнуть.
- Умен! - иронически констатировал Иван Захарович. - Прыгнуть! На похвальбу он его подбивал! Похвались, мол, покажи, как ангелы тебя понесут! И ведь понесли бы, если б он прыгнул, Иисус знал, что понесли бы! - но не стал хвалиться! Вот ты, знай на сто процентов, что тебя ангелы понесут - отказался бы попробовать?
- А вдруг не понесут?
- Не было для Христа этого вдруг! - рассердился Иван Захарович. - Знал: понесут! А все ж не прыгнул, не унизился до похвальбы!
- Тогда в чем смысл? Проветрились - и обратно полезем? - спросил Петруша.
- Подождем… - ответил Иван Захарович.
Петр глянул окрест, глянул вниз.
Ему приходилось бывать на куда более высоких высотах, но эта - всего метров пятнадцать - почему-то тревожила. Близость ли отвесной стены храма делала ее устрашающей, ночь ли добавляла жути, но Петр невольно отступил на шаг.
- Хочется прыгнуть? - спросил Иван Захарович.
- Хочется, - признался Петр. - Так и тянет…
- Почему?
- Черт его знает…
- Не потому ли, что надеешься остаться жив?
- Какое там…
- А вдруг? Ты ведь, Петруша, я вижу, уже устал себе не верить. Тебе хочется понять наконец, Иисус ли ты новоявленный или нет. Тебе, я вижу, мечтается разом узнать. Если Иисус - понесут тебя ангелы. Не Иисус - кончатся все вопросы. Так?
- Так! - уверенно ответил Петр, хотя до этих слов Ивана Захаровича ни о чем подобном не думал. Но вот сказал Иван Захарович - и тут же он понял, что эти мысли у него самого были, но были в глубине.
- Что ж, - сказал Иван Захарович. - Прыгай.
Петр сделал шаг вперед.
Дунул вдруг ветер; вороны, каркая, поднялись с креста колокольни.
И утих тут же ветер, вновь опустились вороны на крест.
Странными глазами смотрел Петр на то, как они летают, как движутся их крылья.
Он занес ногу на перила.
А вдруг разобьюсь? - мурашками продрала по коже мысль.
А вдруг полечу? - ознобила мысль еще более страшная.
- Нет, - сказал он.
- Боишься? - спросил Иван Захарович.
Петр презрительно промолчал.
- Если я и в самом деле Иисус, - раздумчиво сказал он, - что, конечно, чепуха, то пусть я это по-другому узнаю. Сам. Изнутри своей души. Понял? Без всяких полетов!
- Ты выдержал, Господи, - прошептал Иван Захарович.
- Чего? - не расслышал Петр. Но не стал переспрашивать, предложил: - Раз уж мы на верхотуре, давай, как там сказано, показывай мне все царства мира и обещай все это дать.
- Да ты и сам все видишь, - сказал Иван Захарович.
Петр посмотрел в ночь.
Мутно, бесформенно, редкими огнями раскинулся вокруг Полынск. А далее, если в одну сторону - ничего не видать, заслоняют гора Тожа и Лысая гора, только густое звездное небо над ними. В другую же сторону, в степь, видно лучше, но тоже не беспредельно, все теряется в темноте.
- Представь, - сказал Иван Захарович, - что люди поверят в тебя. Объявят величайшим человеком. Тебе будут доступны все земли, золото, власть. Красивейшие женщины, лучшие яства и вина будут в твоем распоряжении…
- Я бы виски шотландского попробовал, - задумчиво сказал Петр. - Ребята рассказывали: убойная вещь. И негритянку бы это самое. Интересно же, ты белый, а она черная. Вкусно, должно быть.
- Все у тебя будет, - пообещал Иван Захарович. - Но за это ты должен заплатить.
- Это чем?
- Душой, проданной дьяволу.
- Ффе! Душа - понятие нематериальное, сознание вторично, материя первична, - вспомнил Петр уроки обществоведения в десятом классе. - И добавил уж заодно, словно отвечая на экзамене: - Бытие определяет сознание. Прибавочная стоимость. Проклятие наемного труда. Пролетариату нечего терять, кроме собственных цепей.
- Не ерничай! - осадил Иван Захарович. - Подумай и скажи: согласился бы ты властвовать над миром?
- А ну его на хрен! - легко ответил Петруша. - Хлопот много. Ладно. Не май месяц, холодно. Давай спускаться.
И они спустились, и Иван Захарович так и не понял, выдержал ли Петр третье искушение или не выдержал.
Впрочем, тут его вина: плохо искушал.
Или, возможно, Бог другое испытание приготовил. Было же испытание поруганием, когда они попали в милицию. А сколько их еще впереди, неведомых испытаний?
В Евангелии сказано, что после трех искушений Иисус начал проповедовать, Иоанн же вскорости попал под стражу. Но Петр к проповедованию явно не готов, поэтому оставлять его и отдаваться под стражу нельзя.
Но можно пока заняться обличением власть имущих, что делал Иоанн, следует сделать первый выпад против Антихриста, против дяди Петра по деду, Петра Завалуева, пристроившегося к власти.
И Иван Захарович отправился к зданию городского Совета. Именно там служил Петр Завалуев, а не в более почетном в то время райкоме партии, чутким нюхом своим заранее чуя, что вот-вот райкомам да и самой партии придет каюк.
То, что Петр Завалуев - Лже-Христос и Антихрист, Иван Захарович открыл для себя не так давно. Обаяющий, светлоликий, к власти бодро идущий - все признаки коварного Антихриста, прячущегося под личиной добродетели. Но главное доказательство было записано Иваном Захаровичем в его заветной тетради. Зная, что число Антихриста высчитывается по буквам имени, он долго трудился, складывая и вычитая эти буквы - соответственно их номерам в алфавите. Но как ни комбинировал, число 666, число Антихриста, не получалось. Несколько недель он потратил, по-разному переставляя цифры, умножая первую и вторую буквы имени на две последние буквы фамилии, деля итог умножения цифр фамилии на сумму сложения цифр имени - ну, и так далее.
Хитер сатана, думал Иван Захарович, ловко замаскировал Антихриста. И лишь недавно, когда он узнал о дате рождения Петра Салабонова - и тем самым Петра Завалуева, который родился, как было сказано, в один день с Петрушей, Ивана Захаровича осенило. Рука сама набросала цифры, и с первой же попытки получился нужный результат. От числа 2512 (день и месяц рождения) он вычел число 1960 (год рождения), вышло: 552. Остальное проще простого: к 552 прибавляем сумму буквенных цифр имени и фамилии ПЕТР ЗАВАЛУЕВ (16-7-19-17, 9-1-3-1-12-20-6-3), что составляет 114, и имеем (552 + 114) ровнехонько 666! С этими выкладками Иван Захарович познакомил Петра, тот отнесся недоверчиво. Иван Захарович увидел в этом еще одно свидетельство Петрушиной доброты, ведь он любит и врага своего. Правда, по Писанию, воскресший Христос должен биться с Антихристом, но ведь Петр пока себя Христом не осознал, так что…
Петр Петрович для здоровья ходил на работу пешком.
И вот путь ему преградил Иван Захарович Нихилов - в ржавом каком-то тулупе, в валенках (октябрь начался морозами в том году).
И повел разговор.
Содержание которого записал, и вот эта запись.
"Я сказал ему: Здравствуй, Антихрист.
Он сделал вид, что не понял: Кто ты и каким именем зовешь меня?
Я сказал: От лица Пославшего меня зову тебя настоящим твоим именем: Лже-Христос, Антихрист, враг рода человеческого.
Он спросил: Кто послал тебя?
Я сказал: Бог.
Он сказал: Нет Антихриста на земле.
Я сказал: Есть, и ты - он, хоть, может, не ведаешь того.
Ибо как Христос послан Богом, так ты послан дьяволом. Ты послан на завоевание мира, погубитель людей и прельститель их. Властолюбие твое не имеет предела. Чернота души твоей не имеет дна. И на этом дне вынашиваешь ты коварные планы свои. Но знай: пришел уже Тот, Кто победит тебя.
Он спросил: Кто Сей?
Я сказал: Узнаешь о Нем.
Он спросил: Что еще скажешь мне?
Я сказал: Остальное сам скажешь себе. И дал ему лист".
Листом была бумажка, на которой Нихилов начертал результаты своих вычислений:
П Е Т Р З А В А Л У Е В
16+7+19+17+9+1+3+1+12+20+6+3 = 114
2512 - 552 = 1960