- Однажды, милая незнакомка… Кстати, как тебя зовут?
- Анна Чагина. Можно просто Ася.
- Так вот, просто Ася… Однажды я в буквальном смысле этого слова вынул Сорнякова из петли. Это случилось, когда провалился его первый роман. Я сказал ему: Виктор! Зачем эти жертвы? Я сделаю из тебя первоклассного писателя. Я научу тебя прилично вести себя в светском обществе и смывать за собой в унитазе. Только, пожалуйста, пожалуйста, Витя, не пытайся править мои тексты! Просто ставь над ними свое имя. Бедный! Он не нашел в себе силы выполнить даже это условие. Между тем, дорогая Ася, мне не смешно, когда маляр безродный уродует "Мадонну" Рафаэля!
- Слава! - сердито крикнула Рожицына, заканчивая колдовать над носом Джона. - Что ты несешь!
- Прости, любовь моя! - шепнул Крекшин Асе на ушко. - С сегодняшнего дня я женат. Но мы еще увидимся. Кстати, - громко и развязно продолжал он, - рекомендую своего приятеля. Джон Половинкин, американец, баснословно богат. Вилла, яхта не то в Сиэтле, не то в Сан-Франциско, он сам точно не помнит. Семизначная цифра на банковском счете, разумеется. И при этом ничего не боится. Ни пули, ни танков, ни девочек на роликовых коньках. Короче, выражаясь языком вашего поколения, он полный мажор. Сегодня ты выбрала удачный маршрут, Джульетта.
- Ха-ха! - засмеялась Ася, понимая, что ее разыгрывают. - Половинкин! У нас в классе есть чувак с такой же фамилией. Полный отморозок! А Сан-Франциско - это где?
- В Африке, - буркнула Варя, мстительно глядя на Крекшина.
- Ну, нет! - Ася больше не хотела, чтобы ее принимали за дурочку. - В Африке находится Мадагаскар. Мы по географии недавно проходили.
Крекшин, Варя и Джон засмеялись.
- Что вы ржете! - снова обиделась Ася. - Гони́те на баррикады! Я тоже скоро там буду. У меня одно поручение.
- Какое поручение? - спросила Варя.
- Ага! - прищурилась девочка. - Откуда я знаю, на чьей ты стороне?
Она вскинула руку, показала пальцами знак "V", оттолкнулась роликом от асфальта и, описав круг, помчалась по Конюшковской улице вдоль забора американского посольства.
Глава двадцать третья
Преступление и наказание
Дверь в квартиру Гнеушева на Ленинградском проспекте была приоткрыта. В голове Соколова мелькнуло неприятное подозрение. А что если "физкультурник" уже мертв? А может быть и еще хуже. Спровоцировано новое ограбление, повторная кража тех самых картин под его, Соколова, визит. Капитан выходит из опустошенной квартиры и нос к носу сталкивается с ее хозяином. "Здрас-сте! Извините, Борис Вениаминович, я тут, знаете ли, случайно. Заглянул, знаете ли, по дороге. Ой! Да у вас дверь открыта. Картиночки, говорите, пропали? Помилуйте, я-то здесь при чем? Какая милиция, помилуйте!" Бежать!.. Нет, бежать поздно.
- Да входите вы, капитан! - раздался насмешливый голос учителя. - Не воображайте себе бог знает что. Я уже и кофе вам сварил.
Соколов вошел в квартиру. Гнеушев встречал его в прихожей в расшитом серебряными драконами шелковом китайском халате. Он дружески протянул Соколову руку. Капитану ничего не оставалось, как ее пожать.
- Как вы узнали, что я за дверью? - строго спросил он.
- Ай-яй-яй, Максим Максимович! Для сыщика вашей квалификации задавать подобные вопросы просто неприлично! Угадайте с трех раз. Например, я случайно увидел вас из окна.
- Если бы вы меня случайно увидели, то не держали бы дверь открытой и не варили бы мне кофе. Может быть, я не к вам шел.
- Вариант второй. Я следил за вами с момента вашего появления в столице.
- О моем отъезде никто не знал. Я уезжал утренним поездом, когда весь город еще спит. Предположить, что вы следили за мной в Малютове, невозможно.
- Излагайте свой вариант.
- Вам позвонили и сообщили, что я еду к вам. С этого момента вы и стали посматривать в окно. Но зачем было разыгрывать меня?
- Маленькая месть, капитан! В Малютове вы позволили себе поиграть со мной… Между прочим, я этого не прощаю, так что вы легко отделались. Но что же мы стоим? Кофе стынет! Этот кофе нельзя подогревать! Это не магазинная бурда. Это настоящий кофе из Бразилии.
- У вас все настоящее, - ворчал Максим Максимыч, отхлебывая горький, но ароматный напиток из крохотной чашки, которую своими толстыми пальцами едва удерживал в руке. - Настоящая живопись, например.
- Да! - с энтузиазмом согласился Гнеушев. - Прошли времена, когда я, как сумасшедший, гонялся за альбомами импрессионистов, часами простаивал в Пушкинском музее перед цветастыми поделками какого-нибудь Матисса. Теперь этого добра мне даром не нужно. Недавно я, знаете ли, побывал в Нью-Йорке, посетил музей "Метрополитен". Там этих Мане, Моне и прочих Ренуаров как грязи! Безлюдные залы битком набиты французской мазней. "Боже! - подумал я. - Какие же мы провинциалы с нашей варварской любовью к поздним французам!" Не умеем ценить собственного великого модерна - Филонова, Малевича, Кандинского, Серебрякову, Петрова-Водкина! Я не говорю о нашем золотом фонде - русском пейзаже конца девятнадцатого века.
- А что, - спросил Соколов, - простых учителей физкультуры уже посылают в заграничные командировки?
- Времена изменились. Мы дружим с США.
- Ну и кого из дружественных нам американцев вы, Борис Вениаминович, извините за выражение, мочили?
Гнеушев с досадой поставил чашку на стол.
- Фу, как грубо! Я надеялся на более интеллектуальную прелюдию к нашему разговору.
Капитан тоже поставил на стол пустую чашку.
- Борис Вениаминович, почему вы меня так гостеприимно принимаете? Какой-то провинциальный мент нахально завалился к вам домой, пьет дорогой кофе, задает наглые вопросы.
- Во-первых, - с важностью сказал Гнеушев, - я коренной русский дворянин. У нас не принято выгонять гостей, не угостив кофеем. Во-вторых, я эстет. Меня интересует всё цельное, настоящее. В том числе и вы, стопроцентный провинциальный капитан. Я это не в комплимент вам говорю, потому что стопроцентным бывает и красивое животное, и кусок хорошего дерева или минерала. Но человеческий материал, подобный вам, всегда меня занимал. Вы весь как на ладони. В вас нет загадки, изюминки. Простите за откровенность, но вы самый обыкновенный деревенский мужик.
- А мужиков в России много.
- Ошибаетесь! Настоящих мужиков в России осталось мало и скоро не будет совсем. Жадности цивилизации нет предела. Ваша человеческая порода будет переработана и уничтожена в ближайшие годы.
- Не понимаю.
- Вас выдернули из деревни и сделали милиционером, так? Других, таких же крепких, неглупых, непьющих русских мужиков, оставшихся в живых после военной мясорубки, растащили по городам. На вас держится городская цивилизация, ее промышленность, культура, искусство. Но только не явно, не на поверхности, а как бы под спудом. Из вас берут соки, здоровую кровь. Но все это скоро окажется трухой. Коммунистическую державу, созданную на ваших костях и крови, на весь мир объявят пугалом. Когда от вас не останется ничего, совсем ничего, придут новые люди. Не знаю, как они себя назовут, но только цинизм их будет беспределен. А вас, Максим Максимович, не будет. Для отбросов вашей породы отведут резервации, чтобы цивилизованные хамы на недорогих "фольксвагенах" могли заехать в русскую деревню, скажем, под названием Красный Конь, выпить кружечку ледяного кваса и скушать порцию "russian pelmeni". Вы понимаете, о чем я? В первую очередь цивилизация пожирает самое вкусное - человеческие породы. Чтобы напитать свой мозг, насытить воображение.
- Вы тоже из них?
- Разумеется! Я цивилизованный человек и, смею думать, человек будущего. Но мое настоящее время еще не пришло.
- А пока вы напитываетесь человеческой кровью?
Гнеушев неприятно засмеялся.
- Борис Вениаминович, два вопроса, - гнул свое Соколов. - Первый: откуда вы знаете про Красный Конь?
- Мне рассказывал Палисадов.
- Второй вопрос. Просто предположительно, могла ли убитая девушка представлять для вас интерес с точки зрения, так сказать, стопроцентной человеческой породы?
- Вы снова предлагаете игру, капитан? Говорите прямо.
- Вы ее убили?
- Предположим. Но я не Родион Раскольников, а вы не Порфирий Петрович. Если у вас есть доказательства, положите на стол.
- Доказательств нет. Но я думаю, что Лизу убили вы и что у вас не было для этого никаких личных мотивов. Вы не эстет, Гнеушев. Вы наемный убийца. Фигура в нашей стране редкая, но встречающаяся. И знаете что? В Малютове я готов был пристрелить вас, как взбесившегося пса. Я не сделал это только потому, что люди, стоящие за вами, не должны так просто отделаться. Сейчас вы сдадите мне этих людей с головой.
Гнеушев насмешливо смотрел на капитана.
- Неужели ты не понимаешь, бедный мой Соколов, что в этой игре ты даже не пешка? Ты пылинка на шахматной доске. Неужели ты не знаешь, что наемный убийца никогда не выдает заказчика, потому что никогда не знает его в лицо? Мне жаль тебя, капитан! Я мог бы придушить тебя, как ту твою глупую девку, и вывезти тело по частям на городские помойки. Но это неэстетично. Поэтому я просто говорю тебе: пошел вон, скотина!
Соколов грустно вздохнул.
- Не думал, что придется побывать в шантажистах. В этой папке, Гнеушев, на которую ты правильно с тревогой посматриваешь, есть один любопытнейший документ. Обозначу его пунктиром. Летние спортивные лагеря. Один из мальчиков загадочно исчез. Второй сошел с ума и попал в лечебницу. Третий повесился, оставив записку, где написал, что после того, что ты с ним сделал, он больше не может жить. Милиция обнаружила записку раньше родителей, но почему-то им не показала. Четвертый мальчик не закончил школу, ушел из дома и стал зарабатывать в качестве весьма специфической забавы для богатых иностранцев. Пятый… Мне продолжать?
Гнеушев побледнел.
- Откуда?
- Не имеет значения. Значение имеет то, что в случае моего исчезновения, а также твоего нежелания мне помочь, копии этих материалов будет разосланы родителям мальчиков, в школу, в газеты и, конечно, в прокуратуру. Где-то этим бумагам обязательно будет дан ход. Ты, Гнеушев, хотя и высокий профессионал, но по уши в дерьме. И когда все это дерьмо станет известным, спасать тебя никто не будет. И почему-то мне кажется, что первыми к тебе придут отцы тех мальчиков.
- Сволочь! - пробормотал учитель. - Недооценил я тебя. Надо было еще в Малютове тебя замочить. Но учти, с этой минуты ты все равно покойник. Это вопрос времени.
- Все под Богом ходим, - согласился Максим Максимыч.
- Твоя взяла, Соколов! Сдам я тебе их веселую гоп-компанию.
- Ты убил Лизу?
- Ты же знаешь.
- Не все. Скорее всего, тебя послали убить еще и Палисадова, единственного свидетеля той оргии. Бутылку с отравленным вином ты хорошо спрятал. Но я ее нашел.
- Где, интересно?
- Не надо было грибочки по кустам собирать.
- Понятно… Почему же Палисадов еще жив?
- Что-то тебя остановило. Но прежде позволь, Борис Вениаминович, проверить одно мое предположение. Ужасно мне это интересно! Почему ты опоздал на вокзал тем утром?
- Просто опоздал.
- Не верю. Не тот ты человек, чтобы опаздывать. Девушка была убита около шести часов утра. Московский поезд приходит в Малютов в семь тридцать и стоит десять минут. У тебя было достаточно времени, чтобы вернуться в гостиницу, вымыть обувь, переодеться и не спеша дойти до вокзала. А ты мало того что опоздал, но еще и так сделал, чтобы я перед приходом дневного поезда тебя с нетерпением ждал.
- Правда, забавно? - развеселился Гнеушев. - Продолжай, капитан! Ты мне снова стал интересен.
- Благодарствуйте. Когда я выяснил, каким образом убили Лизавету, то сразу понял, что убийца не местный, а гастролер. Но зачем было гастролеру намеренно указывать на то, что он гастролер? Не логичнее ли имитировать местное убийство? Пырнуть ножом, просто задушить руками? А тут откровенная демонстрация: никаких признаков ограбления, изнасилования. Может быть, маньяк? Маньяк, который убивает жертв таким необычным способом и получает от этого удовольствие? Тогда каким образом местная горничная оказалась наедине с приезжим маньяком в такой ранний час в таком безлюдном месте? Я хорошо знал Лизавету. Она была девушка осторожная.
- О’кей! - засмеялся Гнеушев. - То-то ты изумился, когда я пришел прямо к тебе в руки. Зачем, вот вопрос?
- Ответ только один. Тебе необходимо было открыться мне. Не явно, конечно, но так, чтобы я понял, кто убийца. Ты испугался, Гнеушев. Это с виду ты был наглый и самоуверенный, а внутри дрожал от страха. Твои заказчики могли нанять еще одного человека, который выбросит тебя из поезда с ножом между ребрами. И - кто знает - не организуй ты эту встречу со мной, мы сейчас не пили бы с тобой твой замечательный бразильский кофе. А вот уничтожить тебя после встречи со мной было уже проблематично. Слишком ты засветился.
- Слушай меня внимательно, капитан, - внезапно посерьезнел Гнеушев. - С этой минуты кончаются наши игры. Сейчас я впутаю тебя в очень скверное дело. Прости, но ты сам этого хотел. Слушай, мой бедный Соколов. Во-первых, я не убивал твоей Лизы…
Глава двадцать четвертая
Дрянь!
Танковая колонна надвигалась на людей. С сосредоточенными лицами люди упирались ладонями в лобовую броню передней машины и отступали медленно и беззвучно. Молчали они, молчал и командир батальона майор Суровин, высунувшись по пояс из люка. В этой тишине было что-то жуткое. Всем было ясно, что бесконечно продолжаться это не может. Нервы были на пределе, и струна рано или поздно должна была лопнуть.
Варя, Джон и Крекшин опять оказались в первом ряду. Рядом ковыляла старуха с дерматиновой сумкой, в которой позвякивали пустые бутылки. Она зло смотрела на командира и говорила:
- Степушка! Что ж ты делаешь, сынок? Народ давишь!
- Отойди, мать, - хрипло отвечал он ей. - Никакой я тебе не Степа. Ты меня с кем-то путаешь.
- Вот еще, путаю! - сердилась старуха. - Вот я тебя, шельмец такой, сумкой по башке огрею!
- Не достанешь, мать! - засмеялся кто-то в толпе. - И потом смотри, какой у него шлемофон!
- Достану, - возражала бабка, но, видно, жалела пустые бутылки.
- Ты бы послушал старую женщину, майор, - сказал кто-то в толпе. - Она больше нас с тобой, вдвоем взятых, прожила.
Командир затравленно молчал.
На пути бронированной колонны, перегородив Садовое кольцо, стояли троллейбусы. Колонна остановилась, люди отошли от машин, ожидая, что будет дальше. Танки двинулись на троллейбусы и протаранили справа затор. Один танк застрял и, крутанувшись на месте, встал. Толпа молодых людей бросилась к нему с железными прутьями. Одни разбивали навесное оборудование, другие набрасывали брезент на броню, чтобы закрыть смотровую щель. Потом случилось то, чего больше всего боялся майор Суровин. Машину облили бензином из нескольких канистр и подожгли. Задыхаясь от дыма, из танка стал выскакивать экипаж, стреляя в воздух, а потерявший обзор водитель толкал машину взад и вперед, пытаясь вырваться из западни. Люди посыпались в стороны.
- Человека задавили!
В луже крови лежал молодой человек. Рядом с ним на корточках сидела Рожицына. Почему-то было ясно, что человек мертв.
"А если бы это был я? - думал Джон, тупо глядя на лужу крови. - Или Варя? Или Крекшин?"
- Эй, вставай! Пошли отсюда!
Кто-то тянул его за рукав. Он поднял глаза и увидел большие карие глаза Аси. "Вот оно, - подумал Половинкин. - Это судьба".
- Куда ты меня тащишь? - спросил он, когда они свернули в сырой мрачный переулок.
- Ко мне домой, - влажно шепнула она ему в ухо.
- Зачем? - тоже прошептал Половинкин.
- Сексом заниматься.
- Что-о?!
Девочка прыснула в кулак.
- Поверил? Скажи - поверил? Все вы, иностранцы, такие! Для вас русские девчонки - повально проститутки! А я не такая! Я вообще без любви это делать не могу. Хотя вообще-то, - зачем-то прибавила она, - у меня было восемь мужиков.
- И все - по любви?
- Еще как!
- Опять врешь?
Ася улыбнулась.
- Зачем мы ушли? Там Варя, беременная.
Но беременность Вари не вызвала у девочки интереса.
- Ребятам нужны продукты и теплые вещи. Может, нам не одну ночь возле Белого дома провести придется. Вот нас, школьников, и послали по домам. Заберем хавку из холодильника, шмотки. А ты поможешь мне донести.
- А как же родители?
- Не бойся, америкос, все пучком! Матери нет дома, а папка не помешает.
Семья Аси жила в старой, давно не ремонтированной коммунальной квартире. Длинный, как кишка, коридор был завешен и заставлен разнообразным хламом. В полумраке Джон задел висевший на стене велосипед, и тот с грохотом упал. Ася сделала страшное лицо и потащила Половинкина за собой.
- Пришла, потаскушка!
Странное существо маячило в освещенном дверном проеме и буровило их злющими опухшими глазами.
- Мать за порог, а она уже мужика привела, тварь бессовестная! Что, чешется в одном месте? Забыла, как мокрым полотенцем по морде получать?
Ася резко остановилась.
- Сука! - заорала она. - Сектантка! И зачем я тебя из петли вынула?! Пошла в свою комнату, вонючка!
- Проститутка малолетняя! - взвизгнуло существо, прячась за дверью.
- Соседка, - тут же спокойно объяснила девочка изумленному Джону. - Она у нас ненормальная.
Они вошли в комнату. На диване, прикрыв ноги байковым одеялом, спал небритый мужчина. Холодильник был забит продуктами до отказа.
- Папка вчера деньги за свадьбу получил, - говорила Ася, запихивая продукты в большой бумажный мешок. - Он вообще-то великий музыкант. Играет на всех инструментах, какие есть на свете. Однажды ему подарили индейскую дудку из Мексики, он взял ее, посмотрел и сразу заиграл что-то ужасно мексиканское. А зарабатывает баяном на свадьбах. Ну и напивается там. Мать его не любит. А я жалею.
- Ася! - прохрипел спящий. Оказалось, все это время он наблюдал за ними. - Поставь бутылку на место.
- Ну папочка! - Ася кинулась к отцу и уткнулась подбородком в его плечо. - Это ребятам нужно для медицинских целей!
- Раны обрабатывать? - торжественным голосом вопросил Чагин, садясь на край дивана. - Что ты знаешь о ранах, дочь моя? О кровоточащих ранах в сердце отца твоего…
- Папочка! - заплакала Ася, обнимая его. - Зачем ты пьешь? Давай мы бросим пить!
- А ты разве пьешь? - удивился Чагин. - Что ты понимаешь в пьянстве, дочь моя? Пьянство - это не отдых и не удовольствие. Это тяжкий труд и крест русского человека.
Он отобрал у нее водку и, сильно морщась, отхлебнул из горлышка.
- Это не порок и не слабость, как думают мещане, - продолжал он. - Это гибель всерьез! Русский человек не может жить без чувства гибели, стыда и вины. А это легче всего достигается похмельем. Мы пьем не ради пития, мы пьем ради похмелья.