Диктуя, Вирский важно прохаживался возле могилы Чайковского, скрестив на груди руки, и не сразу заметил, что Джон лежит на земле в глубоком обмороке.
- Э-э, так не годится! - испугался Вирский, выхватил из кармана флакон с нашатырем и поднес к лицу Половинкина. Половинкин встрепенулся…
- Я не буду это писать, - сказал он, - потому что это неправда. Ничего такого капитан Соколов мне не говорил. Никакого Недошивина я не знаю. Мой отец - Дмитрий Палисадов.
- Эк куда замахнулся! - неприятно засмеялся Вирский. - Скажи еще - Ельцин! Слушай меня, припадочный! Правда это или неправда, тебя не должно волновать. Ты за девочку беспокойся. Потому что если ты не напишешь, я оставлю тебя наедине с твоей драгоценной совестью. А девочку на неделю посажу на иглу и потом продам рабыней на Ближний Восток. Там ее будут дрючить горячие азиатские парни, пока она не сдохнет от СПИДа. Пиши, - мягко повторил он. - "Я, Джон Половинкин, находясь в здравом уме…"
Когда Джон закончил писать и поставил подпись, Вирский выхватил у него листок и спрятал в карман.
- Надо бы еще по-английски переписать, - бормотал он, озираясь, - Но ничего, сойдет и так.
Джон схватил его за рукав.
- Где Ася?
- Ася? - рассеянно переспросил Родион Родионович. - Ах, Ася! Отель "Астория", номер сто двадцать. Вот ключ. Девочка крепко спит, но ты не волнуйся, это обычное снотворное.
Внезапно всё переменилось.
Ночное кладбище вдруг стало многолюдным. Люди в темных плащах выскочили из кустов, из-за деревьев, из могильных оград. Джону показалось, что их было не меньше десятка. Первое лицо, которое он различил во тьме, было лицо Корчмарева.
- Обманул, сучонок! - завизжал Вирский, ударил Джона кулаком в ухо и бросился к кладбищенской стене позади могилы Чайковского. Он бежал как-то странно, не по-людски, на четырех конечностях, еле слышно шурша ими в опавшей листве. Со скоростью, невозможной для человека, он взлетел на вершину огромной липы и уже примерился прыгнуть оттуда на служебные пристройки музея. Корчмарев навел на беглеца пистолет.
- Не надо! - завопил Джон и повис на руке Корчмарева.
Грохнул выстрел, отколовший кончик ангельского крыла, осенявшего памятник композитору. Вирский, как птица, спланировал с дерева по ту сторону стены. Загрохотало железо крыш служебных пристроек. Корчмарев громко выругался и швырнул пистолет на землю.
- Что ты наделал, дурной! Я в плечо ему целил! В точку болевую, чтобы он вырубился! Мы его несколько лет пасли, и вдруг такой подарок! Киднеппинг! Пошел бы твой Вирский за растленку годков на восемь! А в колонии его зэки по-своему бы обработали. До конца срока не дотянул бы, сдох! Прикинь: сколько русских людей мы от этого мерзавца могли бы спасти! Сколько детей невинных! Теперь где его искать? У него ж сто паспортов, а внешность он меняет не хуже Фантомаса. Сегодня слиняет из города и замутит воду в другом месте.
- Может, догонят, Семен Петрович? - неуверенно сказал кто-то из оперативников. - Пятеро наших за ним побежали.
- Догонят! - поморщился Корчмарев. - Ты видал, как эта сволочь бегает? Это же не человек, а обезьяна! Горячий молодой павиан! Хотя ему, между прочим, под шестьдесят. Вот еще что жалко! Думал, повяжем это животное, поинтересуюсь у него, в чем секрет его молодости. Баб молодых перетрахал без счета - и ни инфаркта, ни одышки. Ты вот что, Семенов… Свяжись с "Асторией", пусть там подежурит кто-нибудь из наших. Хотя в "Асторию" он, конечно, не пойдет, не кретин же он! Эх! Девочку спасли, и на том спасибо!
- Семен Петрович, - спрашивал Джон Корчмарева в машине, - а Лев Сергеевич знает, что вы работаете в… в…
- Сопли не жуй! - отрезал Корчмарев. - Не "вы-вы", а в Комитете государственной безопасности. Есть такая работа, сынок, безопасность родины охранять.
- Как Максим Максимыч? - спросил Половинкин.
- Правильный мужик был Максим Максимыч. Жалко, не уберегли мы его.
- Кто его убил?
- Отморозок один. Не комплексуй, парень, с этим подонком наши люди уже разобрались. Что же касается Лёвы… Лёва - башка! Мы с ним нужны друг другу. Я его опекаю, а он меня просвещает. Нам с ним интересно. Это называется мужская дружба.
- А этот Платон Платонович? - стараясь выглядеть как можно более равнодушным, спросил Джон. - Он кто?
- Платон Платонович - мужик, - коротко объяснил Корчмарев. - На все сто! И если бы он действительно был твоим отцом, как этот гад тебе наврал, я бы тебя обнял и сказал: "Поздравляю, сынок!" Потому что таким отцом гордиться можно! Но это - не так.
- Почему?
- Во-первых, Соколов не стал бы тебе врать. Во-вторых, Платон - особой закваски человек. Он, как монах, весь в службе, ему нельзя на баб тратиться. Он это знает и себя блюдет. Помнишь, мы с тобой говорили о кронштадтских фортах? Платон из той же породы, понимаешь? Он бы не только людей на санях с камнями по льду погнал, но и сам бы впереди лошади пошел. А если б нужно было просто на берегу стоять и смотреть, как люди тонут, он стоял бы и смотрел. И бабу с ребенком он мог бы убить. Мог бы, если по службе. Но чтобы грешок свой скрыть, это не про него! Не про полковника КГБ Платона Платоновича Недошивина!
- Почему вы со мной откровенны?
- Потому, Иван, что придется тебе с нами поработать. Ты найдешь Вирского и выяснишь, зачем он надиктовал тебе ту бумажку и как собирается ее использовать. С юридической точки зрения она не имеет никакой цены. Но Вирский - гадина умная… Поможешь?
- Если нет?
- Останови машину, - приказал Корчмарев шоферу, - поезжай в "Асторию" и жди нас. Мы пешком прогуляемся.
Они шли по ночному Невскому проспекту.
- Не хотел тебе сейчас говорить, Ваня, но вчера в Питсбурге был убит твой приемный отец.
- Это сделал Вирский! - прошептал Джон.
- Сам он сделать не мог. Хотя черт его знает! Именно в тот день он был вне зоны нашего наблюдения. Правда, он звонил в Кронштадт, но мог сделать это и из Америки. В общем, ясно, что ничего не ясно. Или ты поможешь нам, Ваня, или придется на некоторое время нейтрализовать тебя. Каким образом - не знаю. Такие вопросы решает начальство. Не обижайся, сынок! Вокруг тебя идет серьезная игра. И я догадываюсь, что главный козырь в этой игре - Недошивин. Вирский хочет тебя в свою колоду. Зачем? Без тебя нам не разобраться.
- Согласен, - сказал Джон, - но один вопрос. Недошивин и Палисадов знакомы?
- Да, Платон Платонович в команде Палисадова "серый кардинал". Некоторые из наших считают его предателем, оборотнем. Но я убежден, что Недошивин - на задании. Говорю откровенно, потому что, во-первых, это только мое мнение, а во-вторых, с тобой проще будет работать на полном доверии.
- Недошивин мог находиться с Палисадовым и Ельциным на танке в тот день, когда вы меня увозили от Белого дома.
- Он был там, - подтвердил Корчмарев. - И Барский тоже рядом с ними стоял.
- Теперь понятно, - прошептал Джон так тихо, что Корчмарев не слышал.
Дверь в номер открыли без ключа. Аси не было. Посреди большой, стилизованной под старину залы стоял молодой оперативник в штатском со счастливыми и абсолютно безумными глазами. Он блаженно щурился, чмокал губами и пускал губами пузыри.
- Гы-гы!
- Идиот! - завопил Корчмарев, схватив себя за голову. - Я же знал, что Вирский обладает гипнотическими способностями! Но такой наглости не ожидал!
На журнальном столике вызывающе белел листок бумаги. Корчмарев протянул листок Джону.
- Читай, это - тебе.
Глава восемнадцатая
Половинкин летит в Таиланд
В ночном Бангкоке было сыро и душно, как в Сандуновских банях, куда Барский с Корчмаревым затащили как-то Джона, чтобы посвятить в "настоящего русского мужика". Сандуны запомнились помпезной отделкой в музейном стиле и зверским, садомазохистским наслаждением, с каким парились, до одури нахлестывая себя березовыми вениками, Барский и Корчмарев. С уморительной серьезностью, голые и мокрые, натянув на головы шутовские фетровые колпаки, они обсуждали с настоящими русскими мужиками качество пара сегодня, на прошлой неделе и год назад, с важностью, вооружась шваброй, они чистили парилку, а потом, как бы в знак высшей милости, запускали туда человек двадцать, и те врывались в обжигающее до глубины легких пространство, сопя и сосредоточенно толкаясь потными задницами…
В Бангкок Половинкин отправился не случайно. Едва он вернулся из "Астории", в московской квартире, снятой для него Корчмаревым, раздался телефонный звонок. Еще не сняв трубку, Джон уже знал, что это Вирский.
- Как дела, змееныш?
- Добрый день, Родион Родионович.
Трубка противно захихикала.
- Это у вас день. У нас - знойная южная ночь!
- Где Ася?
- Как всегда, спешишь, Джон! Не торопись, потерпи, родной! Асенька со мной. Хотел я, как обещал, посадить девочку на иглу, да передумал. Вот ты думаешь, что старик Вирский злой и мстительный. А старик - добрый и благородный! Ты меня от смерти спас в некрополе, и я этого не забыл. Но сам понимаешь, дружок, не мог я Асю тебе оставить. Во-первых, девчонка наговорила бы про меня всяких гадостей, она ведь у тебя с фантазией. Ну, завели бы на меня дело нехорошее… Во-вторых, девочка мне нужна, чтобы ты за ней приехал. Вернее, прилетел. На крыльях, так сказать, любви.
Вирский сказал, что ждет его в Таиланде. В Патайе, но не в самой Патайе, а на одном из островов, где они с Асей живут в бунгало. Схема встречи прежняя, как в Питере. Джон прилетает в Бангкок один (один - или Асю он никогда не увидит!), берет такси и едет в Патайю. Это далеко и дорого - "но пусть тебе, дружочек, твои приятели из КГБ оплачивают". В Патайе к нему подойдет человек и сообщит дальнейший маршрут.
- Не забудь захватить плавки! - напоследок крикнула трубка.
Джон умолял отпустить его одного, но Корчмарев развел руками.
- Пойми, ты ввязался в такое дело… В такое, понимаешь, дело, сынок. Ты думаешь, у Комитета голова об одном болит: чтобы ты со своей девочкой в экстазе слился? Не хмурься, извини. Ты лучше оцени мою откровенность. Ведь я мог бы тебе соврать. Мол, отпускаем тебя, лети на все четыре стороны. Но я с тобой по-честному, по-мужски хочу!
- Но если он что-то заподозрит!
- В Ленинграде заподозрил? Ни хрена! Между прочим, и бомж у Медного всадника, и мальчик с ранцем, и сторож колченогий - это наши сотрудники.
- Где их только нет, ваших людей, - проворчал Джон. - Что же вы сразу Вирского в "Астории" не взяли?
- Нам нужно было выяснить, чего он от тебя хочет.
- Выяснили?
- Не до конца. Поэтому ты и летишь в Таиланд за сумасшедшие, между прочим, казенные деньги. Эх, сам бы с тобой слетал! Но Вирский теперь меня в лицо знает.
В Бангкок Джон летел через Франкфурт-на-Майне. Аэробус из Франкфурта был забит немецкими туристами, мужчинами молодого и среднего возраста, шумными и развязными. Единственное место рядом оказалось свободным, и к Джону подсела густо накрашенная симпатичная девица с угловатыми и какими-то неженственными чертами лица. "Гэбистка, - подумал Джон. - Грубо работают!"
- Русский? - по-русски спросила она низким голосом и пальцем провела по красным, с блестками, губам, втирая в них помаду.
- Как вы догадались?
- В глазах у тебя что-то такое. Как зовут?
- Джон.
- Это кликуха? Или ты эмигрант? - заинтересовалась незнакомка, и голос ее сорвался на низкий мужской регистр.
- Родился в России, а живу в Америке.
Джон решил играть с ними в открытую.
- Класс! А почему ты не спрашиваешь, как меня зовут? Я тебе не нравлюсь?
- Вы симпатичная. Как вас зовут?
- Николай Истомин, - хрипло сказала незнакомка.
История жизни Коли Истомина, которую тот рассказал, непрерывно куря и роняя горячий пепел на кожаную мини-юбку, тронула Половинкина не только незнакомой ему до сих пор жизненной драмой, но и тем, что в этой драме он смутно угадывал свою собственную судьбу.
Коля Истомин родился на Северном Урале, в рабочем поселке недалеко от Свердловска. Семья была обыкновенная, рабочая. Отец - бригадир на руднике, неплохо зарабатывающий, в меру выпивающий. Мать - нянечка в детском саду. В детском саду у Коли и начались первые проблемы.
Его постоянно тянуло к девочкам. Мальчишеских игр он не признавал и пугался, когда пацаны устраивали ор и беготню с деревянными пистолетами и сабельками. Прятался от них за столы, за кроватки. А с девочками нравилось играть. В куклы, в "дочки-матери"…
Впервые отец понял, что с единственным сыном что-то не так, когда застукал его возле трюмо, с губами, разукрашенными помадой. Прибил, но пока не сильно, толком еще ничего не поняв. Второй раз, застукав за тем же, избил уже крепко, а ночью пожаловался жене. Та заплакала. Оказалось, она втайне от мужа возила Колю в Свердловск к знакомой врачихе, та направила их к одному профессору. Профессор долго ощупывал дрожащего от стыда мальчика, задавал странные вопросы и наконец понимающе вздохнул.
- Такие пироги, уважаемая, - грубо, как свойственно первоклассным медикам, обратился он к затаившей дыхание матери. - Ничего окончательного сказать не могу. Нужны серьезные анализы, психологические тесты. Есть новейшие методы, заграничные, но ты со своим мужем их не потянешь. Остается уповать на природу. Когда всё окончательно прояснится? Не могу сказать. Может быть, в школе. Может быть, что гораздо опаснее, в армии.
- Что прояснится? - поджав губы, спросила мать.
- Коленька, выйди в коридор, - сказал профессор. - То выяснится, милая, - парень у тебя или девка.
- Ой! - вскрикнула мать.
- Не кричи. Думаешь, он у тебя один такой? Сколько существует человечество, столько такие и рождаются. Называется это "транссексуальность". Проще говоря, неизвестно какие гормоны в твоем пока еще пацане победят, мужские или женские. Вполне может быть, что по половым признакам он будет мальчиком, а по психологии - девочкой.
- Что ж нам делать?
- У него два пути. Или всю жизнь притворяться, что он нормальный мужчина, или делать операцию по изменению пола. За границей давно их делают, у нас - пока нет.
- Как же это, операцию-то? - не поняла мать. - Это отрезать у него, что ли?
- Э-э, милая! - засмеялся врач. - Из человека все можно сделать.
Но семье Истоминых было не до смеха. Отец избивал Колю люто, зверски, стараясь выбить из него "дурь". Под горячую руку перепадало и жене. Пить он теперь стал часто.
- Подстилка! - пьяный орал он на мать в присутствии сына, и у Коли от этого страшного голоса разрывалось его маленькое сердчишко. - Не мой он! Говори, от кого? От какого командировочного кобеля?
- Твой он, твой! - истерически рыдала мать.
- Не верю!
- Радьяция это всё! - пыталась спрятаться за умными словами обезумевшая от горя женщина. - От радьяции уроды рождаются!
"Урод" тихо сопел в своем углу над уроками.
Первый привод Николая в милицию случился в девятом классе. Истомин за накопленные с великим трудом и очень большие по поселковским понятиям деньги уговорил тихого безобидного мальчика из их класса "заняться любовью". Мальчик согласился, подумав, что это игра такая, но когда понял, чего ждет от него одноклассник, захныкал, убежал и рассказал ребятам. Николая и прежде частенько били за то, что ведет себя "как девчонка", но теперь отметелили так, что едва живым домой приполз. Мать, увидев его, черного от побоев, не на шутку перепугалась, и даже отец побледнел, не стал ничего выпытывать, и без того догадавшись, что случилось.
Потом пришел участковый.
Допрашивал Колю седой усатый капитан, товарищ отца. Зачитал заявление родителей того мальчика и несколько раз во время чтения спросил: так оно было на самом деле?
- Вот что, Колян, - сказал капитан, - будь ты совершеннолетним, загремел бы в солнечный Магадан, как один хороший певец нашей с твоим отцом светлой юности. И загремишь в конце концов. Это уже понятно.
- Что мне делать? - спросил его Коля тем же голосом, каким мать спрашивала профессора-сексопатолога.
- Родителей твоих жалко! За что им такой позор, а?
- Что мне делать? - упрямо повторил Коля, уже смирившись с мыслью, что в этом мире его, "урода", никто жалеть не обязан.
Капитан оглянулся на закрытую дверь.
- Тикай, Колька, в Свердловск, а еще лучше - в саму Москву, - прошептал он. - Там, я слышал, вашего брата много. А в нашем поселке тебя или посадят, или насмерть забьют.
И Коля Истомин бежал в Москву.
Ему повезло. И трех дней не проболтался он на вокзале, как вычислил его опытным взглядом крупный московский сутенер.
- Дурочка! - выговаривал он Николаю нежным баритоном в шикарном номере "Метрополя". - Чего ты искал на Казанском вокзале? Приключений на свою хорошенькую попку?
Он поселил Николая в том же номере. Поселил на время, обещая, что через год Николай сможет купить себе в Москве прописку и квартиру. И тем же вечером привел к нему первого клиента, иностранца…
- Кого я только не повидал, - говорил Истомин. - И дипломатов, блин, и академиков разных умных наук. И артистов всенародных, которых раньше только по телевизору видел. Эх, знал бы мой батя!
- Чего они от тебя хотели? - осторожно спросил Джон.
Истомин хрипло засмеялся.
- А ты любопытный мальчик! Только этого в трех словах не расскажешь. Много, братишка, непонятных слов придумало человечество. "Страпон". "Фистинг". "Римлинг". "Ануслинг". "Флагелляция". Я за первый год в Москве, считай, новый язык выучил. Но я тебе этих слов объяснять не буду. Еще сблюешь прямо на пол.
- Неужели родители не пытались тебя разыскать?
- Родители! - в накрашенных глазах Истомина показались слезы. - Как ты думаешь, на какие деньги я доехал до Москвы? На те, что на другой день после разговора с капитаном нашел в своей куртке. И как, ты думаешь, эти деньги там оказались?
- Неужели…
- Батя подбросил.
- Но ведь это…
- Бесчеловечно? Какие еще ты знаешь слова? Я этих слов, братишка, может, целую тысячу вспомнил, пока в столицу в общем вагоне ехал.
Истомин снова закурил.
- Но потом всё понял и простил. А когда простил, мне с клиентами легче стало. Стал я к ним как к больным людям относиться. Вроде нянечки или медсестры в палате для "тяжелых". А родители - что? Ну, судили бы меня на глазах всего поселка или повесился бы я. Кому от этого было бы хорошо? Давай выпьем лучше. Фрау, водки!
Стюардесса принесла два пластиковых стаканчика.
- Найн, фрау, - сказал ей Истомин. - Пузырь давай!
Джон вздохнул. Отказать Истомину после его рассказа было невозможно.
- Понимаешь, я не голубой, - сказал Истомин, когда они выпили по первой. - Я - женщина. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Я бабой хочу быть. По полной программе бабой. Я детей рожать хочу!
- А зачем летишь в Таиланд?
- Вот о том и речь, - строгим голосом ответил Николай. - Привязался ко мне в Москве один немчик. Бога-а-тенький! Потащил за собой в ФРГ. Обещал, если хорошо буду себя вести, сделает мне операцию за свой счет. Но в Европе это дорого, а немцы народ прижимистый. В Азии дешевле. Особенно в Таиланде. Там пол поменять, что у нас аппендикс вырезать.
- Дай тебе Бог! - растроганно сказал Джон, разгоряченный водкой и рассказом Истомина. - А не обманет тебя немчик?
- Я ему тогда ночью яйца отрежу, - нахмурился Николай.