Она врала не только про воду. Тараща выпуклые, с красными прожилками глазки, Зинка говорила, будто вышла из реки молодая женщина, нагая и прекрасная, но без очей.
- А глазынки ей раки повыели. И глядела она пустозёнками своими на запад и кликала кого-то.
А тут еще в город пришел старец. Вернее, явился. Никак иначе нельзя было назвать прибытие этого персонажа, похожего одновременно на бродягу и старорежимного профессора. Он был одет в серый, вытертый, но опрятный пиджачок и черные трико, подсевшие и коротковатые в щиколотках. На ногах его были видавшие виды кеды, на груди большой кипарисовый крест на толстом шнурке, а на носу увеличительные очки со сломанной и обмотанной изолентой дужкой. Лицо чистое, розовое и изящно вылепленное. На высоком лбу ни одной морщинки. Глаза умные, пронизывающие. Узкие губы плотно сжаты, но это не делало его лицо сердитым. Подбородок заканчивался подстриженной клинышком бородкой, мерно качавшейся в такт с ольховой палкой, на которую старец не опирался, а только нежно касался земли, словно ощупывая перед собой путь, хотя при этом шагал бодро.
Не успели наиболее бдительные малютовцы обмозговать появление в их городе неизвестной и, быть может, весьма опасной личности, как случилось нечто уж совершенно невероятное. Старый священник Меркурий Беневоленский, живший в своем родовом доме на краю церковной площади, прямехонько напротив места исполнения своих, прямо скажем, сомнительных профессиональных обязанностей, выскочил из дома в одной рясе и шлепанцах, резво подбежал к старцу, поклонился ему до земли и припал губами к руке. При этом старец, выглядевший куда моложе попа, ласково погладил того по седой голове.
Доброго, мирного отца Меркурия в Малютове не любили только двое: уже упомянутая заведующая универмагом и церковная старостиха. Старик недавно овдовел и держал в помощницах смазливую девушку Настю. О сем вопиющем факте его недоброжелательницы регулярно сообщали в обком партии и местное епархиальное управление, частенько перепутывая адреса. И всякий раз письма оставались без последствий - о безупречном моральном облике отца Беневоленского хорошо знали и в обкоме, и в епархии. Впрочем, однажды нагрянувший с инспекцией отец благочинный, внимательно рассмотрев Настюшку и крякнув от сугубо мужского одобрения, строго-настрого приказал Меркурию сменить прельстительное чадо на что-нибудь более приличествующее сану и возрасту. На это Меркурий Афанасьевич неожиданно твердо возразил, что после матушки-попадьи он с иными старушками нигде, кроме как в храме, общаться не может, а наипаче - терпеть в своем домашнем хозяйстве, где все напоминает о покойной. Иерей вздохнул, еще раз бросил сердитый взор на обмершую от страха девушку и мудро постановил утопить собственное распоряжение в хрустальной рюмочке со "Столичной", нарочно хранимой Меркурием для подобного случая.
Маленькое, но чистое и светлое жилище Меркурия Афанасьевича новоприбывший гость, не лукавя, похвалил. Похвалил и Настю за чудесные щи с грибами. Погладив девушку по голове, старец вдруг высунул остренький язычок и скорчил такую уморительную гримасу, что Беневоленский чуть в обморок не упал, а Настя, наоборот, залилась счастливым смехом, точно маленькая девочка от шутки слегка подгулявшего отца.
Престранный разговор состоялся тогда между старцем и хозяином дома.
- Откуда вы меня знаете?
- Да как же! - удивился священник. - Ведь мы с вами вместе учились! Только вы курсом старше. О вас только и разговоров в семинарии было! В пример и подражание нам ставили. Я и потом, простите за суетное любопытство, за карьерой вашей следил. И когда вы, совсем молодой, епископом стали, я чрезвычайно гордился: вот с каким человеком вместе учиться довелось!
- Это давно было, - поморщился старец.
- У меня и статьи ваши из "Богословского вестника" хранятся. И книга "Тернии на пути в Небесный Иерусалим".
- Плохая книжка, - возразил старец. - По молодости и глупости написанная.
Отец Меркурий расстроился. Заметив это, старец устыдился.
- Ну, хорошо, - продолжал он, - а о визите моем как вы догадались?
- Да как же! - снова удивился Меркурий Афанасьевич. - Мне Петя Чикомасов сказал.
- Какой еще Петя?
- Секретарь нашей районной комсомолии. Прекрасный человек!
- У вас все прекрасные. Ну а этот ваш… Чикомасов… откуда про меня слышал?
Беневоленский всплеснул руками.
- Разве вы не знаете, что за вами следят?
- Это я отлично знаю. Но с какого припека вы здесь оказались?
Беневоленский смотрел на него, изумленно хлопая глазами. Старец густо покраснел.
- Я не потому спрашиваю, что вас подозреваю. Но как-то странно… вы и… комсомол?
- Ничего странного. - Беневоленский пожал плечами. - Комсомольцы такие же, как и мы, люди. Среди них замечательные личности есть. Вот Петя Чикомасов, например. Я с ним часто беседую. У него кабинет уютный, и картинки по стенам хорошие висят. Такой аккуратный молодой человек! А какой внимательный! Всегда чаем с конфетами угостит. Я и с партейными товарищами состою в отношениях. И они ко мне прекрасно относятся. Я ведь - но это тайна! - детишек у многих из них крестил. И даже их самих.
Старец захохотал.
- Я смотрю, у вас тут полная идиллия!
Наступило неловкое молчание. На помощь пришла Настя.
- Меркурий Афанасьевич намедни тако-ое учудил! Уж я смеялась, смеялась! Пригласил его к себе Чикомасов и спрашивает, кто из комсомольцев нашего города крещеный. Ему, мол, список нужен… Ой, не могу! Вы, батюшка, сами расскажите!
Отец Меркурий улыбнулся.
- Я ему и говорю: изволь! Первый в списке ты. Он побледнел и кричит: не может этого быть! Его матушка парторгом на фабрике работает. Я говорю: как не может, когда я тебя в твоем доме в купель опускал и крестик на шею повесил? Я, говорю, твой домашний батюшка получаюсь. Так в списочке своем и пометь. Очень он, бедный, расстроился.
Все трое долго смеялись.
- Решил я в вашем городе на некоторое время остановиться, - отсмеявшись, сказал старец. - Нет ли у вас гостиницы?
Отец Меркурий чуть со стула не упал.
- Не думал я, что вы меня так обидеть сможете! - вскричал он. - Что ж мне потом, сквозь землю провалиться? Что обо мне люди скажут? Что я по трусости вам в приюте отказал? Нет, как хотите, а поживите у меня несколько дней.
Старец задумался.
- Ну… хорошо…
Беневоленский был несказанно счастлив. О старце ходили легенды. В двадцатые годы, став епископом, отец Тихон, в миру Николай Иванович Аггеев, не пожелал согласиться с обновленчеством, которое коммунисты навязывали церкви, и испросил у оптинских старцев благословение на юродство. Портновскими ножницами он остриг волосы и бороду, обрезал рясу выше колен и, в таком виде явившись к архимандриту, обозвал его собакой. Тихона отправили в психушку, потом выпустили, потом снова забрали, но уже люди из ГПУ. Там не поверили, что молодой епископ сошел с ума, - товарищи из органов были проницательней церковников. Он чудом избежал расстрела, выжил на Соловках, где среди больничных работников лагеря оказались его духовные дети, вышел на свободу и продолжал юродствовать. Скитался по всей стране, пешком дошел до Хабаровска и Владивостока, имея в своем вещевом мешочке только самое необходимое для независимой жизни, а также стопку бумаги, на которой писал карандашом ученый труд по аскетике. Ненадолго останавливаясь у своих духовных учеников, старец просил их только об одной услуге: спрятать и сохранить уже исписанные листы и купить новой бумаги и карандашей.
И этот человек обращался к Меркурию Афанасьевичу запросто, но вежливо, по имени и отчеству, не "тыкая"…
- Простите… - спохватился Беневоленский, за воспоминаниями пропустив часть речи Тихона. - О каком человеке вы сказали?
- Родион Вирский.
- Я ничего о нем не слышал.
И снова в разговор вмешалась Настя.
- Ой, вы никогда ничего не знаете! Да, поселился у нас такой. Он директором краеведческого музея работает. Странный! Голова лысая, на голове шишка, и он ее все трогает, трогает…
- Постой, - оборвал ее старец, - да ты о том ли человеке говоришь? Он не лысый должен быть, а с волосами, бородкой и усиками. И глаза у него…
- Смеются? - подхватила девушка. - Вежливый такой, голос приятный, прямо бархатный, а глаза смеются, точно он вас за дуру считает.
- Это он… - выдохнул отец Тихон.
- Да, он в княжеском имении поселился. Чикомасов ему на радостях, что из самой Москвы человек приехал, служебную квартиру предлагал. А он говорит: нет, хочу в имении жить. Сторожа-то из флигеля турнули, а он въехал. Там тараканов, тараканов! А он говорит: ничего, я не боюсь.
- Да откуда ты все знаешь? - не выдержал Меркурий Афанасьевич.
- Ой, откуда! Про это весь город знает.
Дальше случилось непонятное. Отец Тихон обхватил руками голову, стал раскачиваться на стуле и мычать, как от зубной боли.
- Нашел… Ох, грехи мои! Нашел… Ох… сволочь!
Лицо старого священника вытянулось. За употребление таких слов он отчитывал своих прихожан, и вдруг - сам старец! О!
- Простите меня, - опомнился отец Тихон. - Я этих слов и сам не терплю. Но этот человек единственный на земле, о котором я не только помыслить, но и сказать такое за грех не считаю. Это, дорогой мой, страшный человек. Лучше, если бы его вовсе на земле не было. Да-да, не качайте головой!
И тут они заметили, что Настя обмерла. Тихон молча указал на нее глазами.
- Ты, Настенька, погуляй, - правильно оценил его взгляд отец Меркурий. - Ступай, голубчик, к старушкам. Не томи их и себя не томи.
- Бедная! - вздохнул он, когда Настя с неохотой удалилась. - Я ее потому держу, что у меня никаких тайн от нее нет. Все сейчас разболтает. Хорошая она, добрая, но головой слабенькая. Вообразила, что Чикомасов ее замуж взять хочет. А ее никто не возьмет. Это она сейчас хохочет, резвится. А по весне да по погоде ненастной с ней такое бывает, что передать вам не могу. Бес в нее вселяется. Жутко смотреть! Я ее тогда в храме на ночь запираю. Брошу ей половичок возле образа Целительницы, она ляжет, свернется калачиком и на лампадку снизу глядит. И затихает и перемогает. Хотели ее в больницу для психических забрать, но я не позволил. С ней веселее!
- Пускай болтает, - возразил отец Тихон.
- Вы думаете?
- Вирский личность скользкая, я бы сказал, подземная. И дело его мерзкое, за пределами человеческого разума находящееся. Потому он ищет темного угла, а громкой молвы пуще всего на свете боится. Так что Настя - его первый враг.
Не успел отец Меркурий осмыслить сказанное, как в дом влетела Настя. На ней лица не было.
- Убили! - кричала она, мелко тряслась и наконец рухнула на пол, изогнувшись в судороге.
С трудом привели ее в чувство, но она все продолжала бормотать: "Убили… Убили…" Глаза ее стали мутными, в них появилось что-то животное, отталкивающее. Ее напоили валерианой и уложили в кровать.
- Сами видите, Меркурий Афанасьевич, - сказал отец Тихон, - там, где Родион Вирский, обязательно происходит что-то отвратительное, нечеловеческое.
- Да кто же это такой?
Тихон слабо улыбнулся.
- Это мой духовный сын.
Глава девятая
Половинкин проводит расследование
- Моя третья жена… - Лев Сергеевич заметно поскучнел. - Это плохо, что она приняла вас за моего любовника. Теперь по Москве поползут слухи, что я еще и гомосексуалист. Куда вы собрались?
- В гостиницу "Россия".
- Это та, которая временами возгорается? Какого черта, живите у меня!
- Не хочу вас компрометировать.
- Плевать! - Барский засмеялся. - Мне не терпится поговорить с вами о книге. Вы прочли до конца?
- Да.
- Тогда пожалуйте ко мне в кабинет на допрос.
- Вам интересно знать, кто зарезал Оленьку? - спросил Джон, когда они с Барским расположились в кабинете.
- Разве не князь?
- Разумеется, нет.
- Мне это приходило на ум. Но я списал это на литературную беспомощность автора. С самого начала он все плохо придумал.
- Придумал?
Половинкин загадочно смотрел на Барского.
- Как вы думаете, Фома Халдеев - это псевдоним?
- Наверняка. "Халдеи" - это маги и чернокнижники.
- Вирский - тоже выдуманный персонаж?
- "Вир" означает "омут". Как все графоманы прошлого века, автор был жутким морализатором, но при этом не чуждым литературной игры.
- Тогда объясните, - спросил Джон, - откуда у этого Фомы Халдеева такое хорошее знание княжеского дома? Подгнивший паркет, копия с картины Хогарта. Эта мать дворецкого…
- Вы хотите сказать…
- Настоящий автор книги - следователь Курослепов. Вернее, он нанял для ее написания Халдеева, снабдил материалами следствия и нарисовал сюжет во всех подробностях. Но Халдеев оказался писателем с самолюбием. В конце повести не удержался уколоть нанимателя, намекнув на его литературную бездарность. Таким образом, в повести слышны голоса двух людей: Халдеева и Курослепова. Это позволяет понять, кто настоящий убийца.
- Внимательно слушаю!
- Вам не показалось подозрительным, с какой любовью описан Вирский и с какой затаенной, а потом откровенной ненавистью выставлен князь?
- Вирский - это Халдеев?
- Нет. Просто Халдеев был знаком с Вирским, находился под его влиянием и постарался литературно возвысить. А издевался над князем не кто иной, как Курослепов. Хотя есть подозрение, что и Халдеев имел основание ненавидеть князя. Помните это странное письмо от какой-то женщины?
- Халдеев - внебрачный сын князя!
- И это объясняет тон повести. Если бы прочесть письмо целиком…
- Да бог с ним! Вы хотели назвать убийцу. Это Вирский?
- С чего вы взяли?
- Находясь один в кабинете князя, Вирский похищает стилет. По дороге он что-то внушает кучеру, используя дар гипноза. Возвращается, убивает Ольгу и, пользуясь суматохой, бросает окровавленный нож в груду книг.
Джон покачал головой.
- В гостиной находились три девицы и студент Иванов. Как бы они ни были пьяны, невероятно, чтобы Вирский мог проскочить мимо них незамеченным. Хотя это не имеет значения… Убийца сам указал на себя в романе.
- Курослепов?!
- Без сомнения. Курослепов, как и пристав Бубенцов, был влюблен в Ольгу. Он рассчитывал на взаимность, но получил отказ. Помните, что он сказал Бубенцову? "Я вас очень понимаю!" А этот странный крик Ольги Павловны: "Вы противны мне оба!" Но кто - оба? Князь и Бубенцов? Однако князь наутро не помнил ничего. Как же он мог рассказать об этом следователю, а тот - Халдееву? Это она Курослепову, а не князю, кричала. Это он подстерег ее ночью и попытался воспользоваться ее бедственным положением. Но она, хотя и была обижена князем, домогательства Курослепова отвергла.
- Интересная версия, - сказал Барский, - но неосновательная.
- Это не версия, Лев Сергеевич, - строго ответил Половинкин, - а жизнь. Я понял, что убийца - Курослепов, когда дочитал до фразы: "Девушка не ночевала дома". Курослепов сказал это князю, когда они уединились в кабинете. Но откуда он знал? Ольга могла убежать от князя, вернуться домой, переночевать, а утром исчезнуть. Тело не найдено, а следователь уже все знает.
- В самом деле!
- И зачем он настоял на беседе с глазу на глаз? И что за интерес к книгам? Он что, раньше их не видел? Просто ему нужно было подбросить стилет, который он похитил у князя во время последней встречи. Тогда же Чернолусский рассказал ему об идее "Вавилона", о Вирском и о том, что для сеанса нужна невинная девушка. Курослепов сразу догадался, кто будет эта девушка. Нетрудно также было предположить, чем это все закончится. Тогда-то он и решил подстеречь Ольгу и воспользоваться ее обидой на князя…
- Князь не был чернокнижником?
- Разве будет чернокнижник держать редкие книги на полу? Вспомните, как засверкали глаза Вирского, когда он нашел важный для него фолиант. Скорее всего, он и был его целью. Круг библиофилов тесен, маг наверняка слышал о брате князя и его библиотеке. Ради этой книги Вирский и согласился поехать в имение.
- Верно! - подхватил Лев Сергеевич. - И вот еще что я подумал. "Драма на охоте" Чехова появилась год спустя после выхода книги Халдеева, в 1884 году, и была напечатана в газете "Новости дня"". Газета была бульварная, сам Антон Павлович называл ее "Пакости дня". Но обратите внимание на выходные данные книжки Халдеева: "Отпечатано с оттисков "Новостей дня"". Не исключено, что Чехов читал этот детектив. В его повести убийца - тоже следователь. Поздравляю вас, юноша, вы на пороге открытия!
- Напоминаю, я не читал "Драму на охоте".
Барский захохотал.
- Как я мог забыть, что вы не цитируете классиков, а сочиняете за них! Но продолжим наше расследование… Князь не показался мне простофилей. Зачем же он взял на себя убийство?
- Помните его состояние, когда убежала Ольга? Он ни рукой, ни ногой не мог пошевелить. Он был раздавлен. Вирский едва не погубил душу девушки, но при этом разбудил совесть в князе. Он решил, что дворецкий стал невольным соучастником убийства, и взял дело на себя, чтобы спасти дворецкого. Если бы он был чуточку проницательней, то обратил бы внимание на другое. Курослепов, молчавший все время, вдруг настоял, чтобы урядник поступил по инструкции и обыскал сарай. Курослепов знал, где находится труп Ольги Павловны.
- Но как вы объясните поведение девушки? Ехать одной, ночью, к известному всем развратнику…
- Вообразите положение Ольги Павловны, - вздохнул Джон. - Старый отец, который ее тиранил… Пошлый Бубенцов, сластолюбивый Курослепов, которые ее домогались, - вот весь ее небогатый выбор. Она бросилась к князю, которого любила, как загнанный зверек. И что же? Князь хладнокровно позволил вынуть из нее душу…
В кабинете воцарилось молчание. Лев Сергеевич встал с кресла и нервно расхаживал по комнате. Наконец резко повернулся к Джону.
- Стало быть, главным виновником смерти Ольги все-таки является князь, - недовольно сказал он.
- Получается так, - согласился Джон. - Если бы не его бессердечное отношение к девушке, Курослепов не мог бы безнаказанно ее убить.
- Мне не нравится ваша версия.
- Я же сказал: это не версия. Это жизнь.
- Повторяю: мне не нравится ваша версия, - упрямо сказал Барский. - И я сию же секунду докажу вам, что вы ошиблись. Слушайте! - В голосе Барского появились торжественные нотки. - Пока вы дрыхли, любезный, я сам провел небольшое расследование. Во-первых, заглянул в словарь псевдонимов Масанова и не нашел там псевдонима "Фома Халдеев". Хотя, конечно, масановский словарь неполный. Но не это главное. Я позвонил знакомому архивисту, знатоку древних княжеских родов. Вот что он мне рассказал. Последними представителями князей Чернолусских были Владимир Львович - старший и Сергей Львович - младший. Владимир Львович слыл отъявленным чернокнижником, за что был отлучен от церкви. Он умер при загадочных обстоятельствах - его нашли в кабинете с разрезанными венами на левой руке. Вены резал он сам, так установило следствие. Но не просто резал. Он вскрывал их таким образом, чтобы кровь вытекала как можно медленнее. Когда рана подсыхала и кровь сворачивалась, он хладнокровно подновлял порез. Он умирал, наблюдая, как из него медленно вытекает жизнь.
- Удивительно! - воскликнул Половинкин.