- Что именно? - спросил, появляясь в дверях, Дэвид. - Ага, молчите! Итак, вы говорили обо мне? Верно? Почему молчание всегда знак согласия? Почему бы ему не быть знаком пренебрежения, например? Нет! Ну ладно, я пересмотрел наши планы. Из твоих крошечных оконец на втором этаже я уже видел окружающие тебя с трех сторон горы или что там еще. Поэтому прогулка отменяется. Предлагаю выбрать четвертую сторону, где гор нет, и насладиться английским сельским пейзажем, как я люблю - в облаке бензинной гари, со скоростью шестьдесят миль в час, взяв курс на ближайший известный тебе ресторан, где подают добрый горячий обед и доброе холодное пиво, как сказал бы мистер Хемингуэй. Помнишь его "Праздник, который всегда с тобой"? Он пишет там, что жена его "готовила добрыесандвичи". Интересно, что было бы, если бы она вздумала готовить худые? Заметь, этот человек пытался воскресить слово "добро", уж поверь мне. В этой книге оно встречается десять раз на странице, как минимум. Поэтому он, наверное, и пустил себе пулю в лоб. Добро мертво, а Эрнесту недостало веры праотцев, чтобы преодолеть этомаленькое препятствие, когда он споткнулся о него. Смерть! Ну ладно. Готовы мы или нет? Скажи, Ричард, ты всегда ходишь в грязных джинсах и прочем? Где твоя былая брюмелломания? Ведь это тытолкнул меняна этот путь. Я был простодушным юнцом, пока судьба не свела меня с очаровательным юношей, талантливым юношей, остроумным юношей, юным юношей Р. Годвином, который, ваша честь, научил меня хорошо одеваться - с того и пошло. Поехали! Помчимся мимо всех этих полей и мускулистых людей, которые жнут, или сеют, или что они там делают в это время года.
- Пожалуй, косят? - спросила Антония.
- Только что кончили, - ответил Ричард.
- Когда вы закончите первый тур вопросов и ответов в сельскохозяйственной викторине, можно, пожалуй, и выезжать. И ради Христа, Ричард, переоденься. То, что ты живешь здесь, достаточно плохо и без того, чтобы ты еще наряжался для своей роли. По-моему, с твоей стороны чистейшая показуха одеваться под деревенского простака. Ты заслуживаешь лучшего.
- Какая может быть связь между рациональностью и одеждой? Носят ее, чтобы приукраситься, а вовсе не для тепла. Это павлиний хвост, а не оперенье.
- А по-моему, Ричард одет удивительнорационально, - сказала Антония.
- Продолжай в том же духе, и ты кончишь там, что будешь брать телевизионные интервью у архиепископа Кентерберийского и дирижера самого модного поп-оркестра.
- Люди получше меня вынашивали замыслы и похуже. Ну, поехали!
Они послушались его и вскоре очутились в Коккермауте, в ресторанчике "Форель", где долго, обильно и словоохотливо завтракали. После завтрака, объявив, что таким прекрасным летним днем нельзя не полюбоваться и что откуда же еще любоваться им, как не из окна комнаты, выходящей на солнечную сторону, Дэвид потребовал, чтобы они перебазировались в гостиную, где они еще выпили, затем попросили чая и стали дожидаться открытия бара. Все это время они с Ричардом без умолку говорили о Лондоне, общих друзьях, политике, непрестанно перепрыгивая с предмета на предмет, ведя разговор в возбужденном, приподнятом тоне, что в самом Лондоне было естественно и забавно, в Коккермауте же звучало истерично и излишне многословно. Антония снова, как и после реплик, произнесенных при появлении (по всей видимости, хорошо отрепетированных), весьма изящно свернулась в кресле и совершенно отрешилась от них обоих, судя по равнодушным ответам в тех случаях, когда спрашивали ее мнение. Они говорили об успехе.
- Я просто не вижу других мотивов, или стимулов, или как тебе угодно называть это, - говорил Дэвид, - я хочу сказать - какие еще причины могут побудить человека к действиям? Назовем это честным соперничеством, если тебе так больше нравится. Что еще?
- Да какое там стремление к успеху - просто Жадность, - ответил Ричард, - жажда власти или жажда наживы. Все, что угодно, лишь бы преуспеть. И какие-то мерки насчет того, что и когда допустимо, вряд ли здесь имеют значение. Добейся известности, и это уже успех, хотя причина твоей известности может не иметь никакого отношения ни к твоим дарованиям, ни к твоим личным качествам и т. п. - довольно оказаться в составе жюри на телевизионной викторине.
- Не так это просто, как кажется.
- А кто говорит, что просто? Но этого же недостаточно- вот что я хочу сказать. Мне осточертело гоняться за знаменитостями - ведь вся моя работа сводилась к этому, может, потому я так болезненно реагирую, как выразился бы ты.
- Просто тебе осточертела роль догоняющего. Захотелось для разнообразия самому стать знаменитостью. Чтобы погонялись за тобой.
- Ну, это ты…
- Для разнообразия! - Дэвид помолчал и прибавил: - Подумаешь, разнообразие.
- Неужели ты так-таки и не можешь меня понять? Просто я считаю, что жизнь можно устроить лучше, вот и все. Не исключено, что я ошибаюсь. Не знаю, сумею ли я ясно сформулировать свою мысль и т. д. и т. п., но, видишь ли, мне кажется, что погоня за успехом - чем, по твоим словам, занимаются абсолютно все, по крайней мере все, кого мы знаем (никто, конечно, в этом никогда не признается, но для них единственное, что важно в жизни, это быть известными), - так вот, мне кажется, что для меня это теперь уже не столь существенно. И я хочу выяснить, нет ли еще чего-нибудь. - Ричард волновался, ему хотелось, чтобы слова его звучали убедительно, но до этого еще не дошло он сам еще ясно не видел своей цели.
- Стало быть, ты сделал выбор - отойти в сторонку. Все это было бы не так плохо, будь у тебя на что опереться, но этого-то у тебя как раз и нету, - резко возразил Дэвид, - несколько статеек, халтурные песенки - ведь и только? Ты же не можешь просто сидеть и размышлять все время, а? Хотя, пожалуй, ты смог бы. Вроде Бертрана Рассела, который отрешился от мира на семь лет, чтобы обдумать Principia Mathematica, - типично библейское число, уж он-то наверняка это заметил, - но это как-никак была диссертация. Ты не интеллектуал. Какую тему возьмешь ты для своей диссертации? Что тебе не по душе твой прежний образ жизни? Ну и что? Измени его. Ты не можешь просто взять и убежать - во всяком случае, не в это же захолустье.
- А почему бы и нет? Так ли уж важно обязательно жить в городе? Знаю, знаю, считается, что мы живем в век Горожанина, и, если ты не мозолишь глаза семи миллионам человек, значит, ты в какой-то мере неполноценен. Но почему? Знаю, что наша культура - культура больших городов, тра-ля-ля-ля, что все большее и большее количество людей будет наблюдать жизнь из окна автомобиля, мчащегося сквозь строй небоскребов… но каким образом это может изменить что-то действительно существенное? В чувствах людей, их поведении и мыслях… в поступках?
- Хорошо! Итак, ты решил выяснить свои отношения с Родом Человеческим. Очень благородно. Но я не понимаю, как ты можешь осуществить свое намерение, пребывая в уединении. Ладно, пусть так. Но к чему ты в конце концов придешь? Нет ничего проще, чем фыркать на "погоню за успехом", но, знаешь, другого-то ничего нет. То есть такого, что задавало бы тон, было бы единым порывом, - и, что ты там ни говори, нельзя обсуждать Единый Порыв так, с кондачка, или отмахиваться от него. Никто в наши дни не живет с расчетом попасть на небо, разве что очень немногие: с этим кончено! Никто, разве что очень немногие, не живет для других, не отдает свое время общественным заботам, занимаясь благотворительностью: с этим тоже кончено! Никто уже не гонится за бессмертием, во всяком случае, никому из моих знакомых не пришло бы в голову принять участие в такой гонке. Секс? Что ж, это хорошо, но это скорее спортивное развлечение, чем честолюбивое устремление. Поэзия, наука и все такое прочее уже не привлекают прежнего количества желающих черпать из их источников - эти области стали весьма обособленными, для узкого круга. Нет, в наше время люди хотят известности, они хотят преуспевать, и больше ничего. Им хочется, чтобы все видели, что они Хорошо Живут сейчас, в данный момент. Отчасти это связано с нашей политикой. Если у нас равенство возможностей (правда, его нет, но мы достаточно часто высказываем намерение иметь таковое), то это означает, что свалка неизбежна и из нее победители выйдут еще более сильными. Равенство возможностей - да ведь это все равно, что сказать: "Все зависит от вас! Приготовьтесь! Внимание - у нас Свобода выбора. Пошел!" - и вот тут-то мы кидаемся врассыпную и доказываем, что, как бы ни были равны наши возможности, таланты-то, друг мой, у всех у нас весьма различны. И это не может не влиять на ход социального развития. Кому теперь нужна палата лордов? Разве что заднескамеечникам лейбористской партии. Кто смотрит с почтением на политических деятелей? Очень немногие. Кто действительно верит в то, что церковь может указать какой-то путь или что великие капиталисты достойны того, чтобы к ним прислушиваться (особенно раз теперь все они превратились в Правления, Советы директоров или финансовых граждан Панамы)? Вот тут-то и возникает необходимость в натертом мылом шесте. Настоятельная необходимость! Какая-то иерархия. Хотя бы потому, что она у нас была всегда и мы непременно сочинили бы новую куда скорее, чем нового бога, очутись мы без такового. И кто же находится наверху иерархической лестницы? То есть о ком люди говорят со смешанным чувством почтения, зависти, презрения и восхищения, с каким прежде говорили о сюзеренах и прочих знатных личностях? О ком? О Выдающихся Личностях. О преуспевших! И вот такими-то нам всем и хочется быть. И делать вид, что для тебя это новость, приемчик довольно-таки дешевый.
- Дэвид Хилл, Полное собрание эссе, том второй: "Всякий может преуспеть в мире капитала, нужно только постараться".
- Вот именно!
- Что ж, в таком случае я, наверное, дешевка.
- Очень уж упрощенно. И к тому же попахивает самоуничижением.
- Ну, если так… ладно. Я хочу добиться успеха на своих условиях.
- На каких?
- Не знаю. Но то, чего хочешь ты, мне не нужно. Я хочу, чтобы моя жизнь приобрела значение, хочу видеть, что дал мне прожитый день, искать смысл в том, что окружает меня, - пусть даже в чем-то нелепом: ничего не значащей болтовне, случайном происшествии. Я хочу полностью оторваться от этой твоей погони за успехом, потому что, сколько бы ты ни выиграл благодаря ей, мне кажется, потеряешь ты еще больше. Ты ведь знаешь, в каком состоянии я был последние несколько месяцев. Это был крах. На мой взгляд, по крайней мере. И я хочу посмотреть, что у меня получится.
- Если твои попытки увенчаются успехом, шли благую весть, тогда я тоже приеду и займусь реставрацией своей жизни. Все это треп из прошлого века, Ричард. Старо!
- Нет! Что действительно устарело, так это твоя сказка про успех. Как бы ты ни приукрашивал ее и ни омолаживал - она стара как мир. На сцене появляется честолюбивый желторотый юнец - младший сын обнищавшего герцога, обладателя шести оскудевших поместий, или это сын викария, или доктора, или просто сирота, или выходец из неимущего класса - и вступает в единоборство с жизнью, решив добиться успеха исключительно своим умом. Ты плетешься в хвосте, а вовсе не возглавляешь процессию. Одно и то же - от Уолси до Уилсона, от Пипа до Джо Лэмптона. Где тут новое слово? Ты устарел. При современной технике, когда столько людей может жить в комфорте, материальные блага, отмечавшие когда-то, как нашивки, продвижение вперед по пути успеха, с каждым днем обесцениваются. Ну, переедешь ты в дом попросторнее, будешь ездить в автомобиле побольше и т. д. и т. п. - так ведь это только вопрос масштаба, а, в общем-то, все остается по-прежнему; ты не вырываешься из тисков бедности, а лишь переваливаешь свой зад с подушки потоньше на подушку потолще. Только и всего. Или, может, заняться сколачиванием состояния для наследников? Или еще… ты становишься известным, к тебе приходит успех - хорошо, прекрасно! Но какого дьявола… Ты знаешь кое-что о силах, водворивших тебя на это место, и не слишком их уважаешь, не слишком уважаешь и себя за то, что согласился на него водвориться, знаешь ты и то, что в любой момент тебя могут турнуть за милую душу. Ты звено системы, которой нужен, но нужен постольку, поскольку знаешь свое место. И как бы занимательно ни было проводить часть жизни в обществе, очень скоро это сводится к тому, что ты отдаешь часть жизни этому обществу - может быть, это и приятно, соблазнительно и так далее, но я так не считаю, вот и все.
- Боюсь только, Ричард, что в деревенском домишке от всего этого больше не схоронишься.
- Почему бы и нет? Разве не так же скучно околачиваться в фешенебельных ночных клубах - "Катманду", например, или "Сан-Франциско", или что там еще сейчас в моде, баловаться наркотиками, или пить, или что там еще - в этом, по-моему, есть что-то от леммингов. Так или иначе, мне это нужно, как собаке пятая нога. Я захотел жить здесь. Захотел! Я уж забыл, что у меня могут быть такие желания - определенные и недвусмысленные.
- По-моему, ты так лезешь вон из кожи, говоря о своем нежелании идти в ногу с модой потому, что в душе тебе этого очень хочется.
- Я так и знал, что ты это скажешь! Что я могу возразить тебе? Пусть за меня доказывает жизнь.
- Гм! Твое дело! Кроме того, становится модным быть немодным. Последний крик!
Они еще выпили, а потом покатили обратно в Кроссбридж, потому что Антония захотела переодеться. Дэвид откуда-то прослышал, что в Уоркингтоне есть "классный" ресторанчик, даже с концертной программой - мим, два исполнителя непристойных номеров, привезенных из Бредфорда, новый сногсшибательный поп-джаз и сверх всего этого "Палм-Корт трио", которое играет легкую классическую музыку с 8.30 до 9.15 для более солидной публики. Он настоял, чтобы они поехали туда, и там в комнате с продымленными, засаленными, пожелтевшими от времени обоями, с репродуктором, который время от времени испускал скребущий по нервам электронный вой, среди нагромождения пивных бутылок, трясущихся щек, неугомонных ног, взрывов пьяного гогота, кружек пива, хрустящего картофеля, кутерьмы праздных часов они напились. Антония была в полном восторге - половину времени она проводила за тем, что обдергивала свою мини-юбку, другую же половину распалялась под взглядами, настойчиво следившими, как ее юбчонка ползет обратно к пупу. Дэвид становился все больше похож на карикатуру на самого себя, он был здесь как рыба в воде, веселился, заставляя вспомнить о легкомыслии и шике викторианской толпы, и одновременно пристально посматривал на Ричарда, хищно следил за ужимками Антонии, с удовольствием сознавая, что второго такого стреляного воробья и при этом столь бесстрастного наблюдателя здесь не сыщешь.
- Общинный строй! - кричал Дэвид. - Не нужно было тебе уезжать из Лондона.
О, очутиться сейчас, в разгар лета, в Лондоне, где по Олд-Кингс-роуд прогуливаются, вихляя бедрами, едва оперившиеся цыпочки и смазливые расфуфыренные мальчики, где разговор быстр и остер, как хорошо выдержанный сыр, где звучит барабанная дробь смелого нового мира и где каждый ублажает лишь самого себя. А кто вы таков, мистер Годвин? Спроси что-нибудь попроще, Фред! Покуда жив, ответа нету, умру, и кто-то даст ответ. Если уж на то пошло, мистер Годвин, то Собственной Персоной Вы не существуете - вы просто-напросто совокупность характерных черт, и точное определение вам дадут, только когда вас не станет. Пусть вас не станет - о, тогда, мистер Годвин, мы будем точно знать, кто вы и где, все станет ясно, как очи ребенка, как запах лимона и покров на звезде. Звезда - это только для рифмы. Уверен, что вы воспримете это по достоинству, вашему брату сейчас надо столько всего воспринимать по достоинству, что ум у вас превращается в насыщенную губку.
Матт Монро распевает, Матт Басби управляет… Манчестер Юнайтед; Маттхаттен, Матлок - все меняется, о боже, что случается с мат-терией, в чем дело… или сторож захотел пойти в… Алкоголь смерчем ходил в голове, пока в конце концов эту голову не втиснули в покачивающуюся на волнах лодчонку, а глаза его не уцепились за канаты, тянущие ее сквозь тугой, пропитанный винными парами воздух.
И снова мозг стал заполняться бессмысленными, трепещущими словами, которые неслись, перебивая одно другое, словно катушка в проекционном аппарате вдруг испортилась и начала вертеться все быстрее и быстрее. В свое время он пытался мириться с этим, давать словам волю - пусть себе несутся, он даже подгонял их… так в мозгу начинало мельтешить, как в подвальчике, где одновременно показывают винегрет из фильмов, короткометражек, фотореклам, слайдов и пьес - все это под такую же густую смесь разнородной музыки. Способ думать и реагировать, аналогичный образу его жизни. Но согласиться с этим он не мог. То, что казалось страстью, оборачивалось похотью. Сложное оказывалось поверхностным. Не развитие, а разладица!
Он выпил до дна свой объемистый стакан. Попробовал прислушаться к пению. Провел рукой по мокрому столу. Он хотел сидеть здесь, продолжать сидеть на этом месте, только бы унять трескотню в мозгу, но это было не так-то просто.
Салли! С глаз долой - из сердца вон! Вот бы никогда не подумал! Всегда такая… Главное - последовательность! Укрепляй свои суставы, разрушай свои заставы! А пуля виноватого нашла-таки! Вот оно. Салли. Великолепный раздражитель! Салли. Чем взяла… Ох, мама, ох, папа, родина-мать, отцовское дело, роскошное тело; юность в последней схватке со средним возрастом: соски торчком, упругие, вызывающие, как устоять; соблазнительна, как прелестница из старого романа, - вот он и не устоял. Любовь! Утверждала, что да. Точно! Утверждала! Вот только вечно доискивалась мотивов. А что мотивы? Разве нужен мотив, чтоб родиться на свет, и вообще, зачем родиться на свет? На кой черт они нужны… Но ведь против своих принципов не попрешь, они ведь ценней, чем твои инстинкты, так или нет? Да скажите же что-нибудь, заткните кто-нибудь этого шута, который рассказывает про безрукого и безногого. Мотивы - сомнительны. Легкая "интрижка" - или… нет, пожалуй, это слово слишком сильно, особенно когда языком не ворочаешь. Главное - последовательность. Прошу соблюдать порядок!