Ричард греб, обратив лицо к солнцу; он молчал, подавленный окружающей красотой. Остро чувствуя близость Дженис, до сих пор ощущая прикосновение ее щеки, он все же позволил себе отдаться во власть уходящего дня, отогнать все мысли в надежде впитать и сохранить в памяти все его великолепие, все цвета. Дженис сидела, откинувшись, на корме, ее волосы переливались всеми красками, и лицо по сравнению с ними казалось бледным; руки нежно белели на фоне черной юбки. И у Ричарда снова проснулась вера в силу воздействия таких прекрасных мест на человека, который, подобно ему, хотел бы что-то изменить в себе; он подумал, что эта сила и совершенство могут найти какой-то отзвук в его душе и заставить его понять, что он можетнести ответственность за красоту, открывающуюся ему, и в какой-то мере ответствен перед ней.
Круг, огороженный горами, накрытый небесным сводом, подпираемый снизу водой, - а что находится за этим кругом? Мысли его обратились к прошлому, и ему вдруг представился этот самый вид в наклонно повешенной раме в углу переполненного подвальчика. А за этим хлынуло все остальное. Заработало самосознание, даже тут восставая против его мыслей, его поступков. Значит, улизнул в живописный уголок - а разве твое место не там, среди наркоманов, попранных традиций и ярких пластмасс? Как здесь мирно, - оскорбительно мирно для того остального, разве что закрыть на него глаза. А если закрыть глаза - значит, это попросту бегство. Он внимательно смотрел на сменяющиеся, как в калейдоскопе, краски - это тоже из прошлого. Хватит! Суть не всегда находится в середине, большинство не обязательно право, если центр сместился, не обязательно бросать мир в пучину анархии.
Дженис сидела, поглаживая себе руку. Кожа была такой нежной и упругой, она даже удивилась, что никогда не замечала этого прежде. Тело, которое она не желала знать до тех пор, пока оно не разбухло у нее на глазах, было охвачено неясным желанием, и в мыслях она уже видела себя обнаженной, лежащей, ждущей. Ей вдруг начало казаться, что жизнь ее до сих пор была сплошным строевым учением. Смотреть прямо перед собой! Левой - правой! Левой - правой! Левой - правой! Смиррр-рна! Но сейчас ее телу был созвучен иной ритм, - ритм, который если и соблазнял ее когда-то, то она упорно его заглушала, ритм, который вытеснял прежние мысли, казавшиеся теперь сухими и ограниченными. Но привычка была слишком сильна, чтобы она могла позволить своим чувствам отразиться на лице или сказаться на поведении, и если им все же удавалось пробиться наружу, то с такой натугой, что у Ричарда не поднималась рука воспользоваться минутой, он боялся вспугнуть эти чувства. Сама же она, хотя и сознавала, что испытывает что-то совсем новое и неодолимое, определить это чувство не могла, да и не считала, что оно может повлиять на склад ее мыслей и заставить отбросить осмотрительность. Инициативу должен был взять на себя Ричард - только он мог заставить ее понять, что происходит с ней, однако малейшая его неосторожность вызвала бы с ее стороны отпор, она замкнулась бы в себе.
Лодка стукнулась о маленький причал, и они вышли на берег. Пока они шли к автобусной стоянке, солнце окончательно село, и, оглядываясь назад, они видели лишь последний малиновый отблеск, снизу подкрашивавший облака. Автобус стоял, готовый к отправке, и скоро они уже были в Кроссбридже и шагали по дорожке, ведущей к коттеджам. Поравнявшись с первым, постояли в нерешительности, затем она пошла дальше, а он еще немного постоял, провожая ее взглядом.
Она ни словом не обмолвилась о его предложении. И впредь не собиралась, если только он сам не заговорит о нем.
Глава 17
Эдвин мучительно долго чистил зубы. Он с такой яростью тер их жесткой щеткой, что казалось, вот-вот раздерет в кровь свои твердые десны. Затем он тщательно прополоскал рот, выплюнул воду и, оскалив зубы, внимательно осмотрел их в зеркале. Зубы были чистые, но, как бы тщательно ни соблюдал он правила зубной гигиены, они так и не становились белыми.
Вернувшись с работы, он снова побрился, снова выкупался, снова почистил уже вычищенный утром пиджак, снова отутюжил брюки, со вчерашнего утра лежавшие под матрасом. Его ботинки сверкали, из нагрудного кармана торчал кончик тщательно выглаженного платка; мелочь была аккуратно рассортирована, чтобы изобилье пенсовых монеток не оттянуло карман и не испортило стрелку на брюках. Чистое белье, чистая рубашка, новый галстук вишневого цвета из тяжелой шелковистой ткани, черные носки. Впервые в жизни применительно к его волосам можно было употребить слово "стрижка" - до сих пор он дожидался, когда совсем обрастет, а потом терпеливо сидел на стуле, пока вооруженный ножницами Алф Хоккинг корнал его. На этот раз он побывал у "Дениса" - один шиллинг плюс шесть пенсов на чай, но зато теперь вместо бритой шеи с двумя резко обозначенными мышцами, подпирающими макушку, которая была неровно пострижена и синевата, у него была "стильная" прическа - иными словами, волос на голове осталось больше.
Особенно потрудился он над своими руками, долго тер жесткой щеткой ногти и суставы пальцев, отчищая въевшееся масло, а затем долго держал растрескавшиеся кисти в густом мыльном растворе. И все-таки дочиста отмыть их ему не удалось, желтоватый налет на коже оставался, свидетельствуя о том, что ее непрестанно окуривают дешевыми сигаретами "Удбайн". Уже одетый, начищенный, готовый, он не удержался - еще раз подошел к умывальнику и еще раз намылил руки, как алхимик, надеясь на чудо - а вдруг да белизна пышной мыльной пены впитается в его плоть.
В боковом кармане золоченый портсигар - так! Деньги - во внутреннем кармане. Ключи от машины - в заднем. Хотя на дворе было холодно, он решил не надевать пальто - уж очень бедно оно выглядело по сравнению с костюмом.
Он стоял перед зеркалом в ванной комнате, напоследок оглядывая себя. Внимание, проявленное им к своей особе, и уверенность в себе несколько притупили его обычное отвращение к собственной внешности, и он даже кивнул своему отражению. Выглядел он вполне элегантно, что же касается всего остального, то тут уж ничего не поделаешь. Это лишь начинала намечаться мысль, которая впоследствии сформируется ясно и четко, а именно: плевать я хотел на свою наружность - не так уж она плоха в конце концов, - в общем, вы как угодно, сам же я ни стыдиться, ни отчаиваться из-за этого больше не собираюсь.
Перед уходом он засыпал огонь в камине мелким углем, еще раз переставил стоявшие на столе две чашки с блюдцами, тарелку с печеньем, сахарницу, молочник и баночку с растворимым кофе, даже наполнил водой чайник - все готово на случай, если он вдруг решит пригласить ее к себе, когда они вернутся.
Да! Часы! Он забыл про них. Оказалось, что он уже на несколько минут опаздывает. В первый момент он ужаснулся - он еще никогда не заставлял Дженис ждать, - но потом даже обрадовался. Последний штрих в его приготовлениях.
Он вышел и взглянул на машину. "Форд Англия" - он занял ее на этот вечер у своего хозяина. Машина была уже развернута и стояла на дорожке радиатором к шоссе.
Неторопливо он направился к коттеджу Дженис. Постучал. Вошел.
- Пора бы тебе отвыкнуть стучаться к нам, парень, - сказал Уиф. - Садись - она еще прихорашивается наверху.
Эдвин, осторожно прихватив стрелки двумя пальцами, высоко поддернул штанины и сел.
- Вон ты какой хороший костюм себе завел, - сказала Эгнис, выходя из глубины кухни с ребенком на руках. - Ну-ка встань, покажись. - Эдвин встал. - Однобортный? Ничего себе! И галстук как хорошо подобрал. Уиф ни за что галстуков не носит. Веришь ли, когда наша свадьба была, три человека понадобилось, чтобы галстук на нем завязать. Ей-богу!
- Он меня за глотку душит, - сказал Уиф, гримасничая. - Не переношу, когда запонка мне в кадык впивается.
- Никто сейчас таких запонок и не носит.
- А у меня такие рубашки, что их надо с запонками. И я их не переношу.
- Я ему купила две рубашки, для которых не нужно никаких запонок, - сказала Эгнис, - так они лежат в нижнем ящике комода уже… лет пять, не меньше.
- Я люблю приручать вещи не спеша.
- Ты любишь ходить оборванцем, вот что ты любишь. Посмотри, как Эдвин хорошо одет.
- Ну, мама! Он же молодой парень.
- Молодой, старый - какая разница? Мужчина должен хорошо одеваться.
- Ну, поехала! Послушай, мать, я ж чистый хожу.
- Еще бы ты грязный ходил.
- А когда надо было, я и в самом хорошем обществе лицом в грязь не ударял. Только прошли те времена. Ну, ладно об этом. Давай ее мне!
Эгнис передала девочку Уифу, который сразу же перенес на нее все свое внимание. Низко наклоняясь к Пауле, так что волосы падали ему на лоб, он делал ей "козу рогатую". Веселый морщинистый гном, согнувшийся над феей, - так это выглядело со стороны, и Паула улыбнулась и заворковала, со счастливым видом хватая беззубым ротиком его короткий корявый палец, и глаза ее светились дружелюбием. Она с самого начала доставляла мало хлопот, а сейчас, когда у нее стал просыпаться интерес к окружающему миру, она превратилась в спокойную милую девочку. Сидя в подушках, она, казалось, только и ждала, когда ей улыбнутся, чтобы самой просиять улыбкой.
- Как твоя мать? - спросила Эгнис.
- Спасибо, хорошо, - ответил Эдвин.
- Наверное, скучно ей там одной. Я часто думаю, что надо бы зайти к ней, да вот никак не выберусь. Лень-то раньше нас родилась. И ведь все дело в этом отрезке дороги, после того как свернешь с шоссе. Идешь будто по ничейной земле. А вот отец помнит, когда все это было одно большое поместье.
- А как же, - сказал Уиф, - одно из самых образцовых в нашей округе - это я тебе говорю. Спэддинг еще был там управителем - так, кажется, их тогда называли, да, мать? - управитель, а теперь величают управляющими. Росточком был маленький, чуть разве побольше, чем наша мать, и носил маленькие такие усики - носогрейка, что ли, они назывались? - так, полоска на верхней губе, будто не добрился утром. А уж охоту любил! Чуть завидит, что впереди что-то движется, - сейчас за ружье. У них была стая гончих, так знаешь - пари готов держать, что он знал этих гончих не хуже, чем доезжачий… как его звали, мама, Каррик?
- По-моему, Гаррисон.
- Да нет же! Джон Гаррисон в мастерских работал, он в жизни не охотился - бывало, еще говорил: "Мне все кажется, будто это за мной гонятся, терпеть этого не могу". Нет, что-то вроде Каррика.
- Картер, - сказала Эгнис.
- Нет, не Картер.
- Картер, - повторила Эгнис. - Я помню, потому что как-то я тебя спросила, не родственник ли он Сэту Картеру из Уистона, а ты сказал, что он его троюродный брат, о котором они помалкивают. Картер!
- Да нет же - то был - совсем другой Картер. То был Патчи Картер, у него еще было несколько гончих для охоты по следу.
- А вот и Картер!
- Да нет же, мать! Не Картер. Говорят тебе, нет, а ты все меня сбиваешь. Ага, вспомнил! Гарри Геррик.
- Да нет же, отец! Гарри Геррик какое-то отношение к спиртным напиткам имел.
- Пил он, только и всего.
- Но только он доезжачим не был.
- Он и доезжачим был и пил, я тебе сейчас докажу. У Билли Менна есть мельхиоровая кружка, из которой всегда пил Гарри Геррик, и, имей в виду, только портер, ничего другого в рот не брал, - так вот, на этой кружке нацарапано Г. Г., а под этими буквами герб, а еще ниже стоит "Доезжачий из Фицбриджа" и еще всякие числа - Билли получил кружку от этой вашей мисс Уилкинсон, которая Гарри хоронила, когда он помер. У него ведь никого не было. Геррик - не здешнее имя. Гарри Геррик, как ты ни крути. И пожалуйста, не смотри на меня так, мать. Я сам видел эту кружку. Билли Менн держит ее у себя в сарае. Так вот, - он повернулся к Эдвину, - что ж это я хотел тебе рассказать про Спэддинга… А! Наконец-то, Хороша, нечего сказать! Эдвин ждет тебя уже минут десять.
- Он не сердится. Правда, ты не сердишься, Эдвин?
- Нет.
- Это он при нас так говорит, - сказал Уиф. - Вот подожди, останетесь вдвоем.
- Ничего страшного ты со мной не сделаешь, а, Эдвин? - беспечно спросила Дженис.
- Вот уж не знаю, - покраснев, ответил Эдвин, не сводя глаз с Уифа. - Что вы посоветуете, мистер Бити?
- Я думаю, Эдвин может сам за себя постоять, - сказала Эгнис. - Ну, отчаливайте. Мне нужно переодеть ребенка, а Эдвину, наверное, совсем не интересно, чтобы у него весь вечер в глазах детская задница мелькала.
- Может, тебе помочь? - спросила Дженис, явно желая воспользоваться этим поводом для дальнейшей проволочки. Эдвин это понял.
- Нет, - бодро ответила Эгнис. - Отправляйтесь и веселитесь.
- Правда?
- Ну конечно.
В нетерпении пожилая женщина выпроваживала молодую, а оба мужчины поглядывали на них с опаской, пряча свои чувства под снисходительными улыбками, - можно было подумать, что они так и останутся вчетвером.
- Ну? - сказал Уиф. - Нам нечем вас тут развлекать.
Эдвин встал. Дженис еще раз подошла к зеркалу и попудрилась. Эгнис подтолкнула дочь ласково, но твердо.
- Поезжайте, - сказала она. - Эдвин уж давным-давно тебя дожидается. Уж и вечер на исходе.
- Когда мы вернемся, Эдвин?
- Это как ты захочешь.
- В таком случае не поздно, мама.
- Если ты будешь так и дальше копаться, у вас и вовсе времени не останется.
И все-таки Дженис продолжала мешкать. Эгнис все с большим замешательством смотрела на Эдвина - ей было неприятно, что терпение его подвергается такому испытанию, - Эдвин же, не желая снова садиться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, оперся рукой о телевизор и не знал, куда девать глаза. Наконец взгляд его уперся в календарь, и он стал читать про себя даты.
- Я только на секундочку, - сказала Дженис. - Забыла шарфик. - Она направилась в угол кухни, откуда лесенка вела в ее спальню. - Одну минутку.
- Батюшки-светы! - воскликнул Уиф. - В жизни не видел такого представления. Куда ты везешь ее, Эдвин? Не в Букингемский ли дворец? - Эгнис метнула на мужа грозный взгляд, и он замолчал.
Они ждали.
- Кого тут хоронят? - сказала Дженис, вернувшись наконец. - Я видала панихиды и повеселее.
- Такими вещами не шутят, - сказала Эгнис.
- Ха! Лучшие похороны, которые я в жизни видел, были под Хэксхемом. Там проживала старая барыня, совсем одна, а места возле Хэксхема, знаешь, какие глухие. Ну, в общем, померла она. И гробовщику - Уотсон его фамилия была, - чтобы пробраться в дом, пришлось лезть через окошко в верхнем этаже. Она пролежала замерзшая целую неделю, когда он попал наконец туда… и это только начало. Этот самый Уотсон…
- Отец! - сказала Эгнис. - Им ехать пора.
- Нет, расскажи, папа. Что же там было такого забавного?
- Видишь ли, эта старая барыня не снимала корсета уже…
- Отец! - повторила. Эгнис.
- Я думаю, лучше давай двигаться, а то как бы нам без обеда не остаться, - сказал Эдвин, в первый и последний раз вмешавшись в разговор. Дженис кивнула и пошла к нему.
- Не делайте ничего, что я…
- Отец! - От смущения Эгнис не знала, куда деваться. - Ну, веселитесь!
- Спокойной ночи!
Эгнис и Уиф не сказали ни слова, пока не услышали включившегося мотора. Наконец машина тронулась, отъехала, звук мотора постепенно затих.
- Я уж думал, они никогда не уедут, - сказал Уиф. - Теперь мне без чашки чаю не обойтись. Смотри-ка, даже маленькая не выдержала и уснула мокрая.
- Давай-ка ее сюда. Я ее переодену. Придется разбудить, больше ничего не остается.
- Давай выпьем сперва чаю.
- Ну ладно.
Девочку уложили в уголок кресла, ее присутствие действовало, как катализатор, на процесс успокоения их взбаламученных чувств. Трое мужчин в жизни Дженис, думала Эгнис: один - отец ее ребенка, о нем она упорно молчит; другой с давних пор любит ее - с этим она ломается, и не от неуверенности в своих чувствах, а от душевной глухоты; и, наконец, третий - ему она только что на шею не вешается, а если когда с родителями о нем заговорит, так только в пренебрежительном тоне. Будто Эгнис не понимала, к чему велась вся эта игра: кокетство, завлекающие взгляды, мнимая нерешительность и прочая канитель; она видела Дженис насквозь, дочь просто хотела крутить другими по своему вкусу и усмотрению. Была в Дженис какая-то холодная расчетливость, заставлявшая мать неприятно поеживаться, и в то же время безответственность, которая пугала; неверные шаги без опрометчивости, ошибки без порывистости, свет без тепла.
Она желала Эдвину добра; оба они - и Уиф и Эгнис - считали, что не стоит Дженис принимать его предложение, что ничего путного из этого не выйдет, оба вздохнули бы облегченно, узнав, что она наконец отказала ему; оба в душе надеялись, что, может, все-таки не откажет.
Эдвин решил, что с него хватит жить надеждами. Пришло время что-то предпринять и выяснить наконец, на что он может рассчитывать.
Он до последней мелочи продумал программу вечера, и сейчас его тревожило лишь одно: как бы им не опоздать в ресторан. Гостиниц в Озерном краю было много; некоторые из них казались гораздо более роскошными, чем были на самом деле, благодаря красивому местоположению и ресторанным ценам, с точки зрения людей, живших и работавших в окрестностях, баснословным. До прошлой недели Эдвин и не замечал их существования; если ему случалось проезжать мимо, он не отводил глаз от дороги, а голова была занята сложными расчетами стоимости того или иного вида работ и сравнительными выгодами банковских вкладов, ссуд и наличного капитала; мысли о Дженис, как всегда в деловой сутолоке дня, были упрятаны в волшебную шкатулку, которая обладала способностью сужаться до невидимых размеров и разрастаться до того, что вытесняла из головы все остальное.
Но, решив сделать ей предложение, он начал к гостиницам присматриваться. Оставляя свой фургончик на стоянке, шел к заранее намеченной и внимательно изучал меню, висевшее рядом с входной дверью; интересовали его не цены - с затратами он не только не считался, но даже хотел, чтобы обед обошелся ему подороже - чем несусветней сумма, тем лучше! Выстаивал он под дверью главным образом затем, чтобы определить, что это за люди такие посещают подобные места. Он вовсе не хотел лезть туда, где будет чувствовать себя не в своей тарелке и только испортит себе настроение - хотя и допускал, что некоторая неловкость будет неизбежной расплатой за роскошь; не хотел он также беспокоиться из-за всяких мелочей. Поэтому, найдя наконец гостиницу по вкусу, он съездил туда - дважды.