Лена шагнула вперед, не отрывая взгляда от часов. Куранты гордо блистали золотом под шпилем стройной ратушной башни, механические львы били в бронзовые колокола по бокам от циферблата. Это были очень необычные часы, о чем экскурсоводы с гордостью сообщали туристам. Молва приписывала их создание самому Ондрию Лопате, называя его при этом на немецкий манер Генрихом, хотя историки в один голос твердили, что это невозможно - во времена основателя города никакой ратуши не было и в помине. Странной была тематика курантов - механические фигурки рассказывали истории из жизни далекой отсюда саванны. Среди героев часов были "Львица", ее дочь "Львенка", их свита и "Бешеный Кролик". Были и проходные персонажи - коварные гиены, итальянец "Волк", японская "Лисичка" и другие. Горожане рассказывали детям истории, построенные на молчаливых пантомимах разыгрываемые фигурками часов, которые с каждым годом обрастали все новыми деталями. Но не мог же создатель часов знать про обитателей центральной Африки, куда европейцы проникли не раньше восемнадцатого века! Однако самым главным чудом было движение кукол. Они были такими свободными, что фигурки казались живыми.
Сейчас стрелки указывали половину восьмого часа, а значит, в разгаре была одна из любимых Леной историй. Она смотрела на открывающиеся под перезвон колоколов створки над циферблатом и вспоминала далекий голос тети: "Однажды в Саванну прибыл Медведь. Это был настоящий Медведь из северной тайги. Он решил открыть Великий Медовый путь в эвкалиптовые леса Австралии. И, конечно же, взял с собой огромную бочку меда, чтобы торжественно отметить открытие отношений с братским народом сумчатых мишек коал. По каким-то своим соображениям он решил прокладывать путь через африканскую саванну, куда и прикатил бочку. Он явился ко двору Львицы, и рассказал о грандиозности затеянного предприятия. А потом они долго пировали, и Медведь загорелся новой идеей - решил разводить в тайге завезенных из Саванны бешеных кроликов. Медведю так понравился новый замысел, что он отправился в путь уже на следующий день, но больше его никогда не видели". Лена улыбнулась, прибытие Медведя ко двору Львицы разыгрывалось ровно в семь часов.
А сейчас была другая часть истории - Львица обнаружила оставшуюся после Медведя огромную бочку меда. Из раскрытых дверок над циферблатом выехала бочка, лежащая на боку. Навстречу ей вышагивала Львица. Встретив бочку, кукла обрадовалась, тронула ее лапой, вытащила зубами пробку, попробовала просунуть внутрь нос и озадаченно села. А потом стерла лапой с носа мед и облизала. И улыбнулась. Мед ей понравился. Львица подсела к бочке поближе и сунула коготь в дырку от пробки. Фигурка уехала в левое окошко, дверцы закрылись, прозвучали еще несколько ударов колоколов, и все стихло.
Как рассказывала история, мед так понравился Львице, что она пропала на несколько дней. Никто не знал где ее искать, и в Саванне разразился настоящий государственный кризис. Только много дней спустя молодой лев из числа праздношатающихся случайно наткнулся на бочку и доложил свитским львицам. Те снарядили целую делегацию, и когда они прибыли к правительнице, Львица ужасно обрадовалась. Она вылезла из бочки наружу, ничуть не стесняясь слипшейся от сладкого шерсти, и сообщила, что меда, к сожалению почти не осталось, но если кто хочет облизать стенки, она даже подержит бочку, чтобы та не качалась.
Лена захотелось остаться до восьми часов и посмотреть эту историю до конца. Соблазн был велик, однако, ждал канал на Монастырском бульваре. Надо было успеть до темноты.
Мысли Лены вновь вернулись в старое русло. Она смотрит на фигурки и думает о них, как о живых. Она смотрит на людей и тоже создает свой образ их личности. Так чем же создаваемые нами образы других людей отличаются от образов предметов? Только тем, что предметы не говорят и не движутся? По словам трубочиста, получается, что ничем. Она вспомнила, как в детстве разговаривала с куклой и боялась журнального столика в гостиной, ведь у него были острые углы, о которые она не раз ушибалась. Вот и часы эти… Значит, только от нас зависит, каким мы видим мир? Только в нас ключ к чувству одиночества? Если мы будем знать, что одиночества нет, то никогда его не почувствуем. Если же будем уверены, что оно есть, нам никуда от него не деться?
Она вышла к площади Трех крестов, населенной в это время лишь припозднившимися туристами, но не стала останавливаться. Все три собора разных конфессий она видела и раньше. Новые мысли не отпускали ее, хотелось продолжать путь по брусчатке и путь раздумий.
Как же действительно можно не думать об одиночестве, если с самого раннего детства нам столько об этом говорят? Лена представила: если бы Михаил был писателем, он бы наверняка написал книгу, о том, как женился, но даже в семье не нашел спасения от одиночества, от гнетущего чувства, которое не отпускает ни на миг. Он мог бы найти и другой путь, например, пьянство. Но этот выход общество и мораль считает недостойным и недопустимым. Зато тихонько тосковать в семье, изображая счастье, полагается вполне нормальным.
Мимо кондитерской "фабрики Сибирова", чьи конфеты она так любила с самого детства, Лена вышла на Монастырский бульвар. Раньше здесь проходила городская стена, перед которой был ров. Позже стену разобрали, на ее месте построили дома и посадили деревья, ров заключили в трубу от улицы Северного вала до Императорского проспекта. А здесь ров оставили. Перекинули через узкий канал кованые мостики и расставили под деревьями скамейки. В детстве они с мамой часто приходили сюда и стояли на мостике, глядя на воду. Мама вертела в руках цветы и бросала лепестки в воду, а маленькая Лена смотрела вниз на медленное течение и была уверена, что если поплыть по этому каналу на лодке, то можно добраться до доброй сказочной страны, где всем хорошо.
Лена вышла на мостик и поглядела в воду. Как хорошо, что этот город такой старый! Как хорошо, что не меняется, и спустя полтора десятка лет можно встать на тот же мостик, у того же самого железного завитка парапета. Она улыбнулась и поняла, что может простоять тут долго, хотя и пора была уходить. Солнце зашло, и быстро сгущались сумерки. Трубочист наверняка уже ждет ее. Интересно, что он приготовит на этот раз? Как жаль, что сегодня его не было вместе с ней. Хотя почему не было? Вспомнив свои рассуждения о странных идеях ночного гостя, девушка не могла отделаться от ощущения, что он был рядом, разговаривал, улыбался. Одиночества нет. Лена достала из кошелька монетку. "На всякий случай", - загадала она и кинула ее в воду.
Когда Лена вернулась домой, дядя еще не спал, сидел у камина с ликером. Девушка тихонько прокралась к себе и открыла дверь. Комната была пуста. Лена растерялась. Что же делать? Укладываться спать? Вдруг трубочист все-таки придет? А если не придет, все равно сидеть и ждать его?
Не определившись, Лена умылась, привела в порядок волосы, потом развернула стул и стала вглядываться в темноту за окном. Ей пришло на ум, что сидя перед камином у пустого кресла, дядя не был одинок. Он пил любимый ликер жены и был с нею в этот момент. Все самые теплые воспоминания о ней, все их совместное счастье было с ним. Эта мысль так понравилась Лене, что захотелось вскочить и поговорить с дядей, сказать, что она все поняла. Но, поразмыслив, решила его не беспокоить, а попытаться лечь и заснуть. В конце концов, с чего она взяла, что встречи со странным молодым человеком будут каждый день?
Лена разделась и легла в кровать. Хотя они с трубочистом ни о чем не договаривались, и он ничего не обещал, тем не менее, легкое чувство обиды не уходило. Собравшись с силами, она решительно отогнала его прочь и вспомнила вчерашний вечер и прогулку по крышам. Камешки, которые они кидали в море, толстые плитки черепицы, желтый свет между ставен чердачных окон, и рассказ про маленькие горные цветы на крышах.
Девушка уже спала, когда ночной гость присел на край кровати, положил руку на ее плечо и прошептал на ухо:
- Лена…
Она заворочалась.
- Вставай, - позвал он, - уже ночь, и нам пора идти…
Девушка открыла глаза и перевернулась на спину. Все тот же старомодный сюртук, вновь застегнутый на все пуговицы. Лена вдруг пожалела, что он постоянно носит одно и то же.
- Это ты?
Трубочист кивнул.
- Я думала, ты не придешь сегодня, - потянулась Лена, заведя руки за голову.
- Я здесь. Ты хочешь, чтобы я ушел?
- Нет, - ответила она и подтянула одеяло к подбородку. - Не хочу.
Они помолчали, глядя друг другу в глаза и улыбаясь.
- Ты ведь что-то сказал мне? - наконец проговорила она.
- Да. Уже ночь и нам пора идти.
- Какое странное предложение. Сомнительное время для прогулок. И куда же мы пойдем?
- Увидишь. Одевайся.
- Раз уж ты решил поднять меня с кровати в разгар ночи, давай я так и пойду. В одеяле!
- Получится забавно, - согласился трубочист. - Только тебе будет неудобно.
Девушка сложила руки на груди и покачала головой. Впрочем, в прошлый раз была прогулка по крышам. Если в этот раз будет нечто в том же духе, это стоит подъема из кровати.
- Отвернись, - попросила она.
Трубочист сел на стул у стола, спиной к девушке. Лена вылезла из кровати, натянула джинсы и свитер, достала из сумочки зеркальце и осталась крайне недовольной своим внешним видом.
- Мы спешим?
Трубочист развернулся на стуле и покачал головой:
- Ты можешь делать все, что только захочешь.
- Отлично! - Лена резко развернулась и отправилась в ванную.
Трубочист улыбнулся вослед.
Через двадцать минут она вновь появилась в комнате. Она могла бы закончить и раньше, но очень уж хотелось из мелкой вредности заставить его подождать, как она ждала сегодня весь вечер.
- Замечательно выглядишь! - заметил трубочист.
Лена пожала плечами.
- Мы идем? Опять через трубу?
- Ну что ты, - улыбнулся трубочист. - Через дверь гораздо удобнее.
Пока они спускались по лестнице, Лена немного смущалась, как она будет выглядеть рядом со столь странно одетым человеком? Что о ней подумают прохожие? Однако в поздний час улицы оказались пустынны.
Трубочист сразу же свернул на Королевскую улицу. По сию пору эта улица была самой дорогой, хотя и оставалась такой же узкой и кривой, как и остальные в старом городе. Зато здесь были магазины с сияющими витринами, рестораны и роскошная гостиница "Королевская". Из людей встретился только важный толстый швейцар в ливрее перед гостиницей. Завидев трубочиста, он приподнял шляпу рукой в белой перчатке и склонился в глубоком поклоне. Лена тихонько хмыкнула, трубочист кивнул швейцару и подмигнул ей.
На Старой площади она обвела взглядом непривычно пустое пространство, красноватые в свете фонарей булыжники мостовой. Ночью без людей площадь казалась больше, а полускрытые тенями дома значительней и серьезней. Трубочист молча шел рядом, а Лена думала, что все-таки стесняется идти рядом со столь архаично одетым спутником. Если бы он был одет не столь экстравагантно, было бы спокойнее.
Звякнули колокола над Ратушей. Лена посмотрела на куранты и остановилась. Часы показывали четверть второго часа. Открылись створки, и из правого окошка выехал трон Львицы. Впрочем, самой ее не было видно, зато на троне, нагло развалившись, спала маленькая Львенка, а под троном, сложив уши, притулился Бешеный Кролик.
Трубочист посмотрел на девушку и улыбнулся. А Лене куранты напомнили о вечерних размышлениях.
- Ну как, - вполголоса проговорила она, - сегодня ты не будешь меня поучать?
- О чем ты?
- О твоей философии, про одиночество.
- Надо? - усмехнулся он, сворачивая направо от здания суда.
Лена остановилась, глядя на очень узкую улицу без тротуаров, полутемную и страшноватую.
- Все-таки это стало традицией за последнее время, - девушка пожала плечами и пошла за трубочистом.
- Традиция… - хмыкнул он. - Хорошо. Давай задам один вопрос и закончим на этом?
- Давай!
- Скажи. Если бы человеку никто никогда не рассказывал про одиночество, он бы его все равно чувствовал?
Лена улыбнулась. Ответ на этот вопрос она уже знала. Ощущение, что трубочист и впрямь был с ней сегодня вечером, усилилось. Она посмотрела в его лукавые глаза и не сдержала улыбки. Он подмигнул.
Через несколько шагов трубочист остановился перед узенькой витриной, закрытой тяжелым деревянным ставнем и дверью с жестяной вывеской "Товары".
- Креативное название, - улыбнулась Лена. - Это что, магазин?
Он кивнул и несколько раз ударил в дверное кольцо.
- А чем тут торгуют?
Трубочист широко улыбнулся.
- Всем, чем нужно, - он чуть подумал и добавил, - кроме книг.
Лена собралась задать еще вопрос, но в этот момент дверь приоткрылась. На пороге обнаружился помятый молодой человек в рваных джинсах и заляпанной майке. Рябое лицо, кольцо в носу, беломорина в углу рта, короткие волосы выкрашены как шерстка трехцветной кошки.
- И? - поежившись, спросил он и выпустил клуб дыма.
- Привет, - сообщил трубочист.
- Тебе чего? - трехцветный парень выудил изо рта папироску и критически ее осмотрел.
- "Маяковской".
Парень зевнул, сунул руку куда-то за дверь и выудил темную бутылку.
- Ага, - сообщил трубочист, оглядывая ее с видимым удовольствием. - Ну, мы пошли.
Хозяин магазинчика кивнул и вяло поинтересовался:
- А деньги?
- Завтра занесу! - отмахнулся трубочист. - Ты же меня…
- Знаю, ага, - мрачно кивнул парень, и захлопнул дверь.
И они пошли дальше по улице.
- Ты что, купил водку? Без пьянства нельзя? - неодобрительно скривилась Лена.
- Водку? Почему ты так подумала?
- "Маяковская" - вполне подходящее название для такого напитка.
Трубочист засмеялся и показал бутылку с сине-белой этикеткой.
- Это же "Северная Гавань"! - не меньше прежнего удивилась девушка.
- Да.
- А почему ты ее назвал "Маяковской"?
- А вот это, - многозначительно сообщил трубочист и даже поднял палец, - он объяснит тебе сам!
- Кто "он"?
- Увидишь.
На следующем перекрестке он свернул направо, потом налево, и так еще несколько раз. Лена уже совершенно не представляла, где они находятся. Пройдя во двор какого-то дома, он остановился перед спуском в полуподвал. Внизу около двери стояла двухметровая деревянная лестница, а над нею горел в жестяном корпусе фонарь. Девушка с удивлением обнаружила, что в нем вместо привычной электрической лампы помещалась масляная лампадка, и живой огонек плясал, разбрасывая неровные отсветы.
Трубочист спустился по ступенькам и открыл незапертую дверь.
- Пришли, - сказал он и улыбнулся. - Будь вежливой, мы в гостях.
Хозяином дома оказался высокий худой старик. Несмотря на поздний час, он был одет в брюки и пиджак, правда, весьма потертые. У него были жилистые руки и ноги, и твердые складки вокруг рта, но при этом замечательно теплые глаза. Правда, это тепло тщательно скрывалось за ворчливым голосом. Он пожурил трубочиста за поздний визит, за неуважение к его сединам, за то, что промозглой ночью таскал по улицам такую милую девушку. Трубочист назвал имя Лены, а хозяина представил как "фонарщика". Тот с удовольствием принял подаренный бальзам, но опять наворчал, что его принимают за старого алкоголика, которому ничего кроме выпивки и принести уже нельзя. Трубочист улыбался в ответ, словно вернулся домой после дальней дороги. Лену усадили за крохотный, истыканный ножом деревянный стол и налили чая с ежевичным вареньем.
- Вот! - тихим потрепанным голосом заявил фонарщик, отпивая бальзам из пузатой керамической кружки. - Я говорил, никто уже и не помнит, что это за напиток! Кому пришло в голову, что нельзя придумать благозвучное название?! "Смотритель маяка"! Чем плохо? Или "Старый маяк"? А! Я тебе расскажу, девочка, что это такое на самом деле. А то ведь уже никто кроме меня и не расскажет. Что ухмыляешься, трубочист? Да, знаю я, знаю, что вы бальзамчик "Маяковской" кличете, а что толку? Все одно никто ничего не помнит. Так вот девочка, маяк над Сосновым заливом видела? Вот. Лет сто пятьдесят назад был там смотритель, он же и лоцманил потихоньку. Ох, же его капитаны да матросы любили! Верили, что он может провести корабль к гавани, что бы ни случилось. Если по дороге домой было туго, потом завсегда заходили к нему с благодарностью. Сначала, конечно, свечку в Никольском соборе ставили, а потом к смотрителю шли. Подарочки ему всякие привозили. А он их своей настоечкой угощал. Замечательная у него была настоечка, один Бог знает, чего он на самом деле туда клал. Но уж как она согревала! Сделаешь глоток, и сразу чувствуется - вернулся домой. После этой настоечки морячки еще три дня кряду гуляли и с ног не падали. Вот так вот. А потом, когда завод этот, "Элику", построили, смотритель уже старый был, они попросили у него рецепт. Он бы его и даром отдал, добрый был, но они ему заплатили за него большие деньги, честь по чести. Правильно сделали. Только название… Решили почему-то, что со словом "маяк" ничего благозвучного не придумаешь, и приляпали "Северная Гавань". Оно может и правильно, все ж таки того, смотрителева, рецепта они придерживаться все равно не смогли, что-то проще сделали. Так что уж… Давай, спроси меня, что ж я его тогда пью, раз ругаю. А я отвечу, что пью, потому что помню. Так-то.
Лена слушала, и ворчание старика и казалось милым и забавным. Обхватив ладонями кружку, она оглядывала маленькую комнату фонарщика. Низкие своды, полукруглое окошко под потолком, газовая плита в одном углу и узкий топчан в другом. Протянутая наискосок через комнату веревка, на которой сушилась белая льняная рубашка и носки. Черный цилиндр, аккуратно водруженный на полку у двери. А еще бутылки с маслом около кровати. Ею владело удивительное ощущение… она сидит за столом с трубочистом и фонарщиком, и при свете электрической лампочки пьет чай приготовленный на газовой плите.
- Послушайте, - осмелилась спросить она, - а скажите… вы и правда фонарщик? Масляных фонарей ведь давно нет! Или вы что, меняете лампы в фонарях?
Старик расхохотался и хлопнул трубочиста по плечу, но быстро посерьезнел, пошевелил своим большим носом, и, опершись на острые колени, покачал головой:
- Нет, твоя правда! Я всегда говорил, что не может довести до добра канитель с электричеством! Вот уже молодежь, славная и симпатичная, не знает, для чего нужны фонарщики! Электричество, это все, конечно хорошо. Но поглядите, - он раздраженно махнул в сторону крохотного окошка, - что это за свет? Тепло в нем? Уютно? Нет! Огонь должен быть живым! Живым должен быть. Теплым. Человек должен видеть живой огонек. Чтобы на узкой улице понимать: кроме него в темноте тоже есть жизнь. Он не одинок здесь. Разве может согреть этот новомодный свет? Нет. Только живой огонь. Слабенький, крохотный такой язычок света на улице. И человек. Вот так я скажу! Вот так вот.
Лена слушала, и, конечно же, могла возразить, рассказать, как трудно ходить на каблуках по темным мощеным булыжником улицам при сомнительном свете масляной лампы. Однако не стала. Ей хотелось слушать и греться, сидеть в этой маленькой комнатке в желтых лучах лампочки, свисающей с потолка на голом проводе, слушать ворчание фонарщика и ответы трубочиста.
И она сидела, смотрела и слушала.
Гостили они долго, наконец, чай остыл, а варенье в хрустальной вазочке кончилось. Фонарщик развел длинными руками и заявил, что увы, пора прощаться.