- Кстати говоря, звонил Степанушка. Более того, он хочет прийти ко мне послезавтра к вечеру, часов в пять, чтобы видеть, как он сказал, "всех". А потом пояснил, что думает о Ксюше с Толей и Лене с Сергеем и обо мне.
- Ему-то мы всегда рады, бесценный народный метафизик! - воскликнул Сергей.
- Но придет не один. Появился у него новый друг. Сказал, что "необыкновенный". Звать Данилой Юрьевичем.
- Что ж за птица такая? - удивился Толя. - Как кот на голову…
- Раз он сказал "необыкновенный", значит, не кот, а свой человек, - решительно заявила Лена, отхлебнув винца. - У Степана поразительное чутье на метафизиков. Он их за километры чует, где бы они ни были: в пивной, в науке, на стройке… И не горазд он тем не менее на похвалу. А раз сам удивился от этого человека, то и милости просим Данилу Юрьевича к столу.
- Нил Палыча все-таки не хватает, - покачал головой Толя, который в душе так же ненавидел "обыденность", как и все остальные. Недаром он так любил известный стишок: "Милые, обычного не надо". - "Да, обычного лучше не надо, - вздыхал Толя, - но во всем нужна мера".
В целом грядущее появление незнакомца все приветствовали.
- У Степана глаз верный. Он от нутра не ошибается, - умилилась Ксюша, тоже отпив винца.
Данила и Степан пробирались к Алле. Шли изворотливо. Степан вглядывался в углы, как будто там гнездились во тьме небожители.
- Какой ты странный, Данила, - шептал по дороге Степан. - Я странен, но ты более. При первой встрече был один, сейчас вроде другой. Хотя и тот и другой в тебе. Широк ты, Данила, ох широк…
Москва гудела своей многогранной, невероятной жизнью. И Степан слышал этот гул. Оно было одно к одному: Данила и Москва.
Улочки и пустыри становились все пустынней и загадочней.
- Где ж тут дома? Номеров нет, - вздыхал Степан.
Они шли укороченной дорогой, с тыла, минуя шумные проспекты.
Когда подходили, Степан, глядя на Данилу, вдруг воскликнул: "Мама!" - вначале сам не зная почему. Данила не осерчал и где-то даже согласился.
- А мать-то у тебя жива? - спросил он для виду.
- Жива еще, - кряхтя, вспоминал Степан. - В Орле окопалась, в домишке с дочкой, моей сестрой, и пьяным мужем сестриным…
- Ну вот и объяснил. Где мы?
- Вот оно, парадное, - обрадовался Степан. - Идем.
И еще раз осторожно взглянул на Данилу. "Там" уже все были в сборе: Лена, Сергей, Алла и Ксюша, Толя с гитарой.
Как только вошли, Данила упал. Лена испугалась:
- Что с ним?!
- Не знаю. Не пьян он, точно, - пробормотал Степан.
Хозяева совсем растерялись от такого гостя. Но Сергей с Толей уложили Данилу на диван в гостиной.
"Хорошо, что Юрка у бабушки", - подумал Сергей о сыне.
Метафизические девочки тем не менее сразу стали хлопотать насчет лекарств. Данила лежал молча, лицо бледное, глаза закрыты.
- Ничего, сам и откроет, - уверенно высказался Степан. - Видно же, что он жив, но хочет около смерти немного побыть.
Ксюша подумала и согласилась.
Вдруг из уст гостя почти шепотом, среди общего молчания, вырвались слова… Необычные, но близкие по звучанию.
- Да это на санскрите! - воскликнул Сергей (он немного знал этот язык). - Только текст непонятный, чувствую, не индусский даже.
Потом прошептались русские слова. Но тихо-тихо. Вроде того, что Бог не знает Свою последнюю тайну и ищет ее найти.
Однако такой смысл виделся предположительно, слова были обрывочны и не ясны.
Потом все кончилось. Все молчали, не зная, что и думать. Данила оставался не здесь.
- Ну и пусть будет пока не здесь. Может быть, он еще чего-нибудь скажет, - уважительно по отношению к Даниле вымолвила Алла.
- Правильно. Пульс у него нормальный. Пусть себе лежит. А мы стол накроем около него и сядем рядышком, - обрадовалась Ксюша.
Так и решили: не будить пока. Расставили столик с печеньем, бутербродами, конфетами, винцом и самоваром. И тихонько, с уважением к лежащему, расселись, поглядывая на него…
Когда же разлили чай, Данила вздохнул и открыл один глаз. Глаз был дикий и не вязался с текстом, который он произносил лежа.
Другой глаз упорно не открывался.
- Надо познакомиться, наконец, - сказала Ксюша. - Пусть он и с одним глазом. Ничего. Кое-что видать.
Но ответом была благоговейная тишина. Даже Толя отложил гитару.
"Хоть бы сказал тогда чего", - подумала Ксюша.
И вдруг открылся второй глаз, уже не такой дикий. Данила нехотя, помято приподнялся на диване.
- Прошу прощения. Со мной бывает иногда. Забылся.
- Вы, однако, на санскрите говорили, в забытьи-то, - заметила Лена.
- Во время такого не только на санскрите, а еще на каком-нибудь не существующем никогда языке заговоришь, - потверже уже определил себя Данила и добавил: - Водочки-то налейте. Заодно и познакомимся.
В шкафу тут же нашлась и водка. Вид у Данилы был отнюдь не сонный, даже в высшем смысле сна, но замешанный на сочетании всего мыслимого и немыслимого.
Взглянув на него, проснувшегося, все почти разом запричитали:
- Свой, свой… свой!!
Ксюша подскочила к Степану и поцеловала его- "молодец, Степанушка, своего привел!"
Данила мрачно оглядел присутствующих и мрачно сказал:
- Да и вы свои.
Дружба немного истерично, но состоялась. Сразу нашли общий язык, и беседа потекла, как будто давно знали друг друга. Но, с другой стороны, от Данилы веяло чем-то новым, непонятным и ошеломляющим. Один глаз Данилы иногда то закрывался, то опять открывался - непроизвольно, но как надо. Поражала в нем смесь дикости и интеллектуализма ангелов. Понемногу раскручивали перед ним и историю со Стасиком.
И когда наконец Даниле подробно, с особенностями, рассказали о происшествии в морге, а потом о появлении на автобусной остановке живого Стаса, - то Данила однозначно всех изумил. Закончили, а он ут-робно захохотал, а потом вообще расхохотался так, что Ксюша подумала: а ведь его не унять. Даже Алле - слегка от безумия - передался его смех.
- Что это вы так? - поинтересовалась Лена. - Если столкнетесь с этим в жизни, то небось вздрогнете.
- Да я и так давно вздрогнутый, - ответил Данила, широко улыбаясь. - А если серьезно, то это же счастье, если так… Пора ведь, пора наконец взорвать этот весь вселенский порядок. Надоел он, вот так, - и Данила сделал резкое движение. - Рождение, взросление, смерть, покойник. Нет чтобы из могилки-то выскакивать, погнив вволю, в мире земном снова погулять, поплясать, песенки спеть под гитару, а потом, может быть, по другим мирам, видимым и невидимым, как перекати-поле пошляться, потом вернуться опять - в ту же московскую метафизическую квартирку и покуролесить как следует, гномам морду набить…
- Хи-хи-хи, - Ксюша не могла удержаться.
А Лена внимала уже с упоением: Данила другим обернулся лицом.
- А то скушно, - произнес Данила, сокрушенно покачав головой. - На Руси веселие должно быть, а не этот идиотский вселенский миропорядок. Живые, мертвые… Тьфу! - Данила даже сплюнул. - Все иначе должно быть. А уж если посмотреть на теперешнее земное устройство и проекты в этом плане, так сказать, то здесь такая мертвечина, такая скука смертная будет - что у тараканов глаза на лоб полезут. Тут уж пути два: или превратиться в клопов, или впасть в безумие.
- Ну, это нас не коснется, - возразила Алла.
- Само собой. Я просто для смеха говорю. Мы не антиклопы, - кивнул головой Данила, отхлебывая водочку. - А вот вселенский порядок пора, пора порушить. Разве семнадцатый год - это революция? Ну, для истории, может быть. А по большому-то счету - так, курицам на смех. Мертвые не встали, сознание не расширилось. Великий поэт написал: "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем". Оно, конечно, приятно, но уж больно противник ничтожный…
- Верно, - чуть взвизгнула Ксюша. - Мы не антиклопы! Вы кушайте пирожки-то все-таки, Данила Юрьевич!
- А вот если переделать строчки, - продолжал тихо Данила, - вот так, к примеру: "Мы на горе демиургам мировой пожар раздуем!" - это совсем другое дело, все-таки Боги, мироустроители…
- Браво! - вскрикнула Ксюша. - А я хочу, чтоб и пожар был, и самовар с пирогами рядом!
- Это по-нашему, по-русски, - вставила Алла.
- Но такой переворот не в человеческих силах только, - заметила Лена.
- Нужна подмога.
- Можно! Можно! - замахал руками Данила. - Ведь все связано - и человек, и Боги. Захочет человек - и высшие силы будут не против. Им самим, извините, на современный мир тошно смотреть, небось удивляются: ну ползунки, все кнопки свои нажимают, нет чтобы умереть и воскреснуть. Да дело вовсе и не в смерти или в бессмертии. Погулять надо, на Вселенную, в ее тайнах, глядючи. Грязное рацио выбросить. А ведь назревает, назревает что-то… А если о России, то Российская империя, СССР, Российская Федерация - это все оболочка, панцирь, а на самом деле была и есть одна Рассея-матушка, ничем в глубине своей тайной не тронутая. Одна Рассея, а по ней гуляет лихой человек - лихой в духе, в интеллекте. То непостижимое ищет, то песни поет, то около черной дыры пляшет или с погибелью в жмурки играет. И ничего, кроме Рассеи, нет! И ничего больше не надо!
Всех охватил какой-то необъяснимый восторг, ошеломляюще-бурный. Бросились целовать Данилу, обнимать. Степан и тот стал жать ему руку, глядя в его лицо как в бездну.
- Хорошо бы, если бы вместо Вселенной была бы одна Рассея наша, - выговорила Лена. - Ведь Рассея - это хаос, Россия - порядок, чтоб Рассею сохранить. Должен быть взрыв, не просто смена цивилизации, а нечто уму непостижимое. Если уж метафизично, то чтоб не отличить живых от мертвых, обыденную жизнь от Бездны…
- Не метафизично, а точно сказала Лена, - перебил ее Данила. - Хаос, великий хаос, в котором зерна непостижимого, - это наша Рассея. Золотые слова ваши, Лена: чтоб обыденная жизнь не отличалась от Бездны. Чтоб умирали и воскресали на глазах. Чтоб с Богами на ушко шептались - ну, это все еще цветочки! Непостижимое должно войти! И веселие посереди! Надоел весь этот порядок: вот тебе царство живых, вот те мертвых, тут умри, тут родись. Все по порядку, законы всякие. Пусть потемнеет небо и глас Божий скажет: "Гуляйте, ребята, гуляй, Рассея, что хочешь, то и будет, гуляй, страна, где невозможное становится возможным! Свободу даю, конец демиургам и всем золотым снам!"
- Ласковый ты наш, -умилилась Лена. - Чтоб сбылось все это!
- По мне, в Рассее и сейчас предельно хорошо, - заявила Ксюша, кутаясь в платок. - На наших буржуев плевать, они ведь тоже наши, они от всего этого торгово-денежного летаргического порядка сами скоро запьют. И либералы с ними заодно. В России в лес войдешь - какой там мировой порядок, все Русью пронизано и тишиной. Только чувствовать надо! А в глаза некоторым, случайно даже, в метро глянешь - Господи, сколько там всего, недоступного для мира сего!
Потом наступило время небольшой передышки.
- Уж больно дух захватило, надо помолчать, - сказала Алла.
- Весь великий Рене Генон - с меня сошел, - заключил Сергей.
Данила в ответ опять захохотал, но уже не тем хохотом видящего разрушение миров. Хохот его на этот раз был мирный.
После некоторой паузы и возни с самоваром, матрешкой и разливом чая в русские, какие-то очень народные пузатые чашки наступил благостный, но недолгий отдых за чаем.
Лена прервала его:
- Все-таки, Данила Юрьевич, надо вернуться к Стасу. Теперь вы знаете, что случилось. Можете помочь? - прямо спросила она.
Опять возникла тишина.
- Скажу откровенно, - ответил Данила, - дело это на самом деле жутковатое и серьезное. Да вы и сами это чувствуете. И даже в мою голову вся эта история пока не совсем укладывается. И дело тут не только в изменении прошлого. Гораздо глубже надо копать. У меня есть только одна наметка, но думаю, она верная. Я знаю целую цепь особых людей, они не связаны между собой, они больше сами по себе, но именно через них можно найти Стаса и понять, что с ним произошло в действительности.
- Что же это за люди? - первым спросил Сергей.
- Пусть Степан скажет. Я его водил, - и Данила кивнул головой в сторону немного ошалевшего Степана.
- Бредуны! - воскликнул Степан - Но серьезные. Очень. Суть я еще не уловил, наверное, ведьма какая-то мешает. Один от самого себя бежит. Чегой-то увидел в себе, от чего чуть с ума не сошел.
- Я двоих показал, - перебил его Данила. - Это цветочки только. Есть крайне не влезающие в рамки.
- Кто же они? Кто? - робко бросил вопрос Толя.
- Как сказать! Точно определить трудно. Их пока немного. Но это, вероятно, мировой процесс. Их будет больше. Это люди, у которых изменился сам тип человеческого сознания - в ту или иную сторону. Они очень разные. Но главный признак - совершенно измененное сознание. Они уже другие, не совсем люди в прежнем понимании.
- Но это слишком глобально, - воскликнула Лена. - Ведь если изменилось состояние сознания - меняется все, и мир в том числе. Для кошки, к примеру, мир совершенно другой, чем у человека…
- Конечно, это глобально, - хихикнула Ксюша. - Но пока незаметно.
И выпила рюмашечку.
- Незаметно, потому что их мало. Они среди нас, но пока мало кто понимает, что происходит, - ответил Данила. - Ведь, ребята, девочки, - кошка-то у вас есть, случаем? (Лена засмеялась.) Там может возникнуть поворот в разные стороны - зависит от того, как пойдет процесс, в какую сторону завертится чертово колесо. Среди них есть, мягко говоря, мрачноватые, словно выползли из преисподней, но иной Вселенной, чем наша… Есть и необыкновенные, как говорят, просветленные, но не ординарно… Обычного ничего в них нет, правда, Степан?.. Есть непостижимые, как воплощение чего-то иного. Но есть и мерзкие, ой мерзкие. И просто - особенные, не наши как бы.
- Да, это тебе не экстрасенсы или провидцы, - процедил Сергей.
- Еще бы! - вздохнул Данила. - Те горизонтальны, в пределах обыденности: что будет, что не будет - какая разница, по большому счету? Это просто способности - раньше таких было немало. Но даже если этих талантов станет слишком много - и то мир изменится, но не кардинально - потому что кардинально все может измениться, только когда изменится сама структура сознания, его характер и вид.
- Ну тогда это будет уже просто другой мир, Земля станет иной планетой, - заметил Сергей. - Неужели к этому идет?
- К чему идет, пока никто не знает. Но эти измененные очень хороши, не дай Бог, если некоторых из них станет много, - ответил Данила, отпивая вино и посматривая на хозяев уже светлым взглядом.
- Кстати, Дашку-то нашу из школы выгнали. Это ребенок ясновидящий, - пояснила Лена Даниле. - Во время занятий встала во весь рост и на весь класс объявила, что сын учительницы назавтра сломает ногу и нос. И тот сломал, конечно. Мамаша Дашина теперь пишет заявление, что провидцев зажимают.
- Тихий такой сумасшедший домик будет, если такие разведутся по миру во многом числе, - хихикнула опять пропитанная наливочкой Ксюша. - Ну, а об этих измененных я уже не говорю, - Ксюша даже немного испугалась своего голоса при этом.
- Кстати, Данила Юрьевич, я тоже немного в курсе… об этих измененных… Слышала, правда, немного, - вмешалась Лена, бросившая и пить, и есть. - Но почему вы думаете, что через них можно выйти на Стаса?
Данила опять помрачнел. Закрыл один глаз даже: "С одним глазом мне легче дышать", - объяснил он.
Все опять затихли. Только Ксюша ушла в уют собственного тела. Алла думала о том, что есть вещи, которых нет. И Стас то есть, то его нет.
Данила ответил довольно коротко, но пугающе ясно:
- Думаю, что сам Стас - это тип почище измененных. Но именно они, кое-кто среди них, могут о нем знать. Ибо случай со Стасом, по некоторым деталям, настолько экстраординарен, что раскапывать все это надо только в экстраординарной среде. Пока она еще невидима для чужих глаз. Наконец, и моя интуиция кое-что значит.
- Он жив или умер? - побледнев, спросила Алла.
Данила с укоризной посмотрел на нее.
- Слишком уж человеческий вопрос. Он жив в любом случае, если даже мертв… - Данила опять взглянул на полувдову. - Хотя простите меня, Алла. Отвечу по-человечески: он здесь, в этом мире.
- Сыграть, что ли, на гитаре после таких слов, - проявился Толя.
Сергей и Лена почему-то встали и стали нервно ходить по комнате.
Лена остановилась около Данилы.
- И что же делать? - спросила.
- Я думал об этом, - Данила откинулся на спинку дивана. - Надо начать с одного из ряда вон выходящего субъекта. Если б я его не видел собственными глазами, никогда, ну хоть душите меня, не поверил бы, что такие существуют. Ну не может такой существовать на белом свете - ан нет, бытует вопреки всему, что есть на земле наиважного. Он живет в Питере.
- В Питере! - воскликнула Лена. - Да там живет мой Учитель, мой и Сережи. Он - традиционалист. И считает, что последнее время я сбилась с пути и ушла куда-то вбок. Вошла во бред мира сего… А я полагаю, что это еще круче, чем войти в Абсолют. Заодно бы Учителя повидать!
- Да у нас с Ксюшей и Толей там много друзей, - поспешила сказать Алла. - Питер и Москва - будут вместе!
- Надо все обсудить и высадить огненный наш десант в Питер, - сурово заявил Данила.
В ответ раздалось одно: "Ура!"
А потом заметили, что Степан откинулся в кресле и впал в забытье. По его лицу было видно, что он не спит, а сияет и движется духом где-то "там".
Часть вторая
Глава 1
В роду Гробнова Владимира Петровича гробовщиков отродясь не было. Да и сам он по отношению к гробам испытывал полное равнодушие. "Ну исчез человек, и что? - говаривал он в кругу интимных по духу друзей. - На каком-нибудь свете да вынырнет, пусть и не в теле, а душой. Меня интересует другое…"
Гробнов заведовал частным и немножечко тайным Институтом исчезнувших цивилизаций. Собственно говоря, даже это название было прикрытием, невинной крышей. Институт занимался исследованием исчезновения цивилизаций, самим процессом исчезновения и его причинами.
- Не так уж интересны эти исчезнувшие сами по себе, - как-то сумрачно высказался Гробнов, глядя в окно, потому что далеко на горизонте ему виделось собственное лицо. - Исчезли - и Бог с ними… А вот причины, само исчезновение, визг, плач - это, извините меня, извините меня… Поучительно.
И плюнул в окно.
Исчезновениями занимались в его институте две странные молодые, но ученые девушки и потертый молодой человек, который потом сам исчез.
Но всем ходом мыслей и разыскиванием фактов руководил один Гробнов.
Это был человек лет около пятидесяти, с широкими связями - научными и подпольными. Бывал в пещерах. Жена его умерла от укуса жука, сын уехал в Китай.
Был Владимир Петрович орденоносец, но одевался он во все черное. Квартирка его одинокая в Питере располагалась в центре, недалеко от Невского.
Любил он прогуливаться взад и вперед вокруг памятника Петру Великому.
Некоторые смиренные питерцы, из интеллигенции, конечно, его даже побаивались. Шептались около Невы, что, мол, Владимир Петрович владеет тайнами исчезновения и наперед знает, кому и когда положено исчезнуть. Речь при этом шла как об отдельных существах, так и о целых цивилизациях.
"Да он лягушки не обидит, - сомневалась одна довольно поэтическая старушка. - А вы говорите о беде… Никакой беды он в себе не несет".