Констебль повернулся к Молли.
- Секундочку, - сказала она.
Выскочив на улицу, она остановилась так, чтобы Тео смог ее увидеть.
- Их дома нету. Зайди-ка сюда на секундочку, - повторила она.
Тео сунул мобильник под ремень.
- Молли, ну как ты?
- Отлично, отлично. Мне нужно с тобой поговорить, ничего? Сюда иди, ладно? - Ей не хотелось ему ничего объяснять. А что если глаз там нет? Что если это просто трейлер? Сердце у нее и екнуть не успеет, как ее упрячут в окружную.
- Так их, значит, дома нет? - спросил Тео, ткнув через плечо в сторону дракона. Теперь он смотрел на нее, изо всех сил стараясь не разглядывать. По его физиономии гуляла дурацкая ухмылка - мальчишка перед тем, как его слопали, точно так же ухмылялся.
- Не-а, и весь день не было.
- А меч тебе зачем?
Ох, черт! Она совсем забыла, что, выскакивая из дома, прихватила палаш.
- Да я там рагу готовила. Овощи крошила.
- Подходящий инструмент.
- Стебли брокколи. - Как будто это все объясняло. Теперь он смотрел на кожаное бикини, и она заметила, как его взгляд остановился на шраме у нее над грудью и метнулся прочь. Молли прикрыла шрам рукой. - Это один из старых костюмов Кендры. Остальная одежда в сушилке.
- Понятно. Слушай, ты ведь "Таймс" не выписываешь, правда?
- Не-а. А что?
- Парнишка, который ее разносит, Мики Плоцник, сегодня утром уехал на маршрут, и никто его с тех пор не видел. Похоже, последнюю газету он доставил твоим соседям. Ты его случайно не видела?
- Лет десяти, светлые волосы, на роликах? Шкодливый такой?
- Он самый.
- Не-а, не видела. - Она заметила, как драконьи глаза за спиной Тео закрылись, и с облегчением выдохнула.
- Ты что-то напряженная, Молли. У тебя все хорошо?
- Все прекрасно, у меня просто рагу пригорает. Ты есть хочешь?
- Вэл Риордан нашла тебя?
- Да, звонила. Я не чокнутая.
- Конечно, нет. Мне бы хотелось, чтобы ты посматривала тут - вдруг мальчишка объявится. Один из его дружков признался, что Мики на тебе как бы зациклился.
- На мне? Да ты шутишь.
- Он может где-то около твоего трейлера шнырять.
- Правда?
- Если увидишь его, звякни мне, хорошо? Его родные переживают.
- Хорошо.
- Спасибо. И у соседей своих спроси, когда домой вернутся, ладно?
- Ладно. - Молли поняла, что Тео просто тормозит. Стоит и идиотски на нее лыбится. - Они только переехали. Мы еще толком не познакомились, но я спрошу.
- Спасибо. - Он не двигался с места, словно двенадцатилетний школьник, готовый ринуться к стоящим вдоль стен девчонкам на первом в жизни вечере танцев.
- Мне надо идти, Тео. У меня брокколи в сушилке. - Нет, она хотела сказать, что ей пора мешать рагу или вытаскивать белье из сушки, но не то и другое сразу.
- Ладно. Тогда пока.
Она вбежала в трейлер, захлопнула за собой дверь и навалилась на нее. В окно ей было видно, как трейлер-дракон приоткрыл один глаз и тут же закрыл. Молли могла бы поклясться - он ей подмигивал.
Тео
Нудный голос в голове Тео твердил: если ты ни с того ни с сего нашел Чокнутую Тетку привлекательной - крайне привлекательной, - то это верный знак того, что у тебя самого не все дома. С другой стороны, паршиво ему от этого не было. Ему вообще ни от чего не было паршиво - по крайней мере, с той минуты, как он пришел на трейлерную стоянку. Следовало разобраться со взрывом, с пропавшим мальчишкой, со всплеском общей шизанутости в городе - словом, целая навозная куча ответственности, - но паршиво ему вовсе не было. И в ту минуту, когда он стоял перед трейлером Молли, размышлял и ждал, пока отхлынет прилив похоти в его штанах, до него дошло, что не курил траву весь день. Странно. Обычно протянешь столько, не прикладываясь к "Трусишке Питу" - и по всему телу мурашки.
Тео уже подходил к "вольво", чтобы ехать искать мальчишку дальше, как на поясе зазвонил телефон. Шериф Джон Бёртон даже не поздоровался:
- Найди человеческий телефон.
- Я как раз пытаюсь пропавшего мальчишку найти, - ответил Тео.
- Нормальный телефон, Кроу. Сейчас же. Мой личный номер. Пять минут.
Тео доехал до автомата у салуна "Пена Дна" и сверил время. Когда прошло пятнадцать минут, он набрал номер Бёртона.
- Я сказал - пять минут.
- Так точно. - Тео мысленно ухмыльнулся, несмотря на тон шерифа. Похоже, у Бёртона начиналась истерика.
- Чтобы на ранчо никого не было, Кроу. Пропавшего мальчишки на ранчо нет, ты меня слышишь?
- Обыскивать все окрестные усадьбы - стандартная процедура. У экстренных служб вся местность разбита на квадраты. И нам все квадраты нужно пройти. Я собирался вызывать на подмогу помощников шерифа. Пожарники из добровольной бригады вымотались после ночного взрыва.
- Нет. Никого из моих людей ты вызывать не будешь. Дорожную полицию и Гражданский природоохранный корпус тоже. И никакой авиации. Если на карте нужно поставить галочку, поставь ее сам. На этом участке не должно быть никого, тебе ясно?
- А что если мальчишка действительно на ранчо? Ведь придется прочесывать тысячу акров пастбищ и леса.
- Чушь собачья. Пацан скорее всего прячется в шалаше с подшивкой "Плейбоя". Его когда последний раз видели - всего каких-то двенадцать часов назад?
- А если нет?
Трубка замолчала. Тео проводил взглядом три новые парочки, меньше чем за минуту покинувшие "Пену Дна". Новые парочки: в Хвойной Бухте обычно всегда знали, кто с кем ходит, - а эти люди никогда вместе не ходили. Возможно, не слишком необычное явление для двух часов ночи в пятницу, но сегодня была среда, и восьми еще не пробило. Может, сегодня волной блуда не только его окатило. Парочки щупали друг друга, будто хотели покончить с разминкой по пути к машинам.
В трубке ожил Бёртон.
- Я прослежу за тем, чтобы ранчо прочесали, и позвоню тебе, если пацана найдут. Но если его найдешь ты, я должен узнать об этом первым.
- Это все?
- Найди этого маленького засранца, Кроу. - Бёртон бросил трубку.
Тео сел в "вольво" и направился к своей хижине на границе ранчо. Мики Плоцника искали по меньшей мере двадцать добровольцев. Размах операции позволял ему хотя бы принять душ и переодеться - он пропах дымом насквозь. Когда он выходил из машины, в ворота ранчо медленно вкатился навороченный красный джип. Сидевший в салоне латинос рассмеялся и отдал Тео честь стволом "калашникова".
Тео отвернулся и двинулся к темной хижине, жалея, что дома его никто не ждет.
Одиннадцать
Сомик
Проснувшись, Сомик увидел, что по дому разгуливает заляпанная краской женщина в одних шерстяных носках, за которые заткнуты колонковые кисти, раскрашивая ее икры охрой, белилами и какой-то желтоватой зеленью. Повсюду стояли холсты - на мольбертах, стульях, стойках и подоконниках. И все как один - морские пейзажи. Эстелль переходила от одного холста к другому с палитрой в руке, яростно врисовывая что-то в волны и пляжи.
- Вся вдохновенная проснулась, - сказал Сомик.
Сумерки уже давно спустились - они проспали весь день. Эстелль писала при свете пятидесяти свечей и оранжевого сияния, лившегося из открытой дверцы дровяной печи. К чертям цветопередачу, эти картины следует рассматривать при свете камина.
Эстелль оторвалась от холста и кистью подоткнула грудь:
- Незавершенка. Я знала, что в них чего-то не хватает, когда писала, но до сегодняшнего дня не знала, чего именно.
Сомик подтянул штаны и без рубашки прошелся среди картин. Все волны кишели хвостами и чешуей, зубами и когтями. С холстов сверкали глаза хищника - казалось, ярче свечей, их освещавших.
- Так ты на всех эту старушку пририсовала?
- Это не старушка. Это он.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. - Эстелль снова отвернулась к холсту. - Чувствую.
- Откуда ты знаешь, что оно такое?
- Такое, разве нет? Ведь похоже?
Сомик поскреб щетину на подбородке и задумчиво осмотрел полотно.
- Близко. Но это не мальчик. Это старая тварь, что за нами с Хохотунчиком кинулась, когда мы его маленького выудили.
Эстелль оторвалась от картины и посмотрела на него.
- Тебе сегодня играть надо?
- Немного погодя.
- Кофе будешь?
Он шагнул к ней, взял у нее из рук кисть и палитру и поцеловал в лоб.
- Вот это уж точно будет славно.
Эстелль прошлепала в спальню и вернулась в драном кимоно.
- Расскажи мне, Сомик. Что же там у тебя произошло?
Он уже сидел за столом.
- Мы, наверное, целый рекорд поставили. У меня все до сих пор саднит.
Художница невольно улыбнулась, но не отступила:
- Что у тебя тогда случилось, на протоке? Вы что - эту тварь как-то из воды выманили?
- Ты что себе думаешь, женщина? Если б я так мог, думаешь, лабал бы сейчас по клубам за выпивку да за процент с клиентов?
- Скажи - что ты чувствовал, когда эта тварь из болота полезла?
- Жуть.
- А кроме этого?
- А ничего кроме этого. Я все сказал. Страшно было - и всех делов.
- А когда мы сюда вернулись вчера ночью, ты же не боялся?
- Нет.
- И я не боялась. Каково было тебе тогда? До того и после того, как оно на вас кинулось?
- Не так, как сейчас.
- А сейчас как?
- Очень клево сидеть с тобой и разговаривать.
- Шутка ли. Мне тоже. А тогда?
- Не дави на меня, девочка. Я тебе расскажу. Но мне через час лабать, а я не знаю, получится или нет.
- Почему ж нет?
- Блюза́ на мне нет. Ты его согнала.
- Могу тебя на мороз выставить без рубашки, если поможет.
Сомик заерзал на стуле.
- Лучше кофе, а?
История Сомика
Вот, значит, набрали мы фору от того чудища, что нас за пятки хватало, тормознули мой "форд" модели "Т" и с Хохотунчиком вместе этого сома на заднее сиденье стали затаскивать. А у него хвост с одной стороны свешивается, а башка - с другой. Я ж совсем не того ожидал, на Хохотунчике блюза́ как не было так и нет, зато меня запаривает. Тут я понимаю, что к нам пять сотен баксов летит, и блюза́ мое сразу испаряется, как и не было никогда.
Я говорю: "Хохотунчик, я так полагаю - надо нам это дело отпраздновать: сначала вжарим как следует, а потом и кисок с Дельты мягоньких себе нароем. Чего скажешь?"
Старина Хохотунчик, как за ним это водится, писять на паперти не хочет и, поскольку горбатого могила исправит, говорит мне, дескать, денег-то у нас все равно шиш с маслом, а Ида Мэй, к тому же, никаких кисок к дому ближе чем на сто ярдов не подпускает. Но ему тоже не можется, я ж чувствую, и дело недолгое - скоро мы уже по проселку пилим к одному моему знакомому самогонщику по имени Элмор - он как раз пойло черномазому люду впаривает.
А у этого дедуси во рту два зуба как есть осталось, хоть и белый сам, и он ими скрежетать начинает, как мы к его крыльцу подваливаем. Раскипятился весь, берданкой машет, точно мы у него змеевик стырить прикатили. Я говорю: "Эй, Элмор, старина, как твои любезные сестрица с женушкой поживают?"
А он, дескать, она-то ничего себе поживает, да вот, мол, пока мы быстро денег не засветим, он себе тут скоренько черножопых настреляет, нас то есть, да к ней под бок, пока тепленькая.
"У нас чутка не хватает, говорю я, но утром пятьсот долларов точно приплывет, так что не будешь ли ты любезным и не начислишь ли нам баночку в кредит?" - И сомика нашего ему показываю.
Старику просто обделаться хотелось со страху, а уж как мне хотелось, чтоб он обделался, - не передать, чтоб от него хоть воняло как-то иначе, но он заместо этого только и сказал: "До утра я жданики потеряю. Тебе банку - мне шмат от этой рыбы. Прямо сейчас. И не жадничай".
Мы с Хохотунчиком подумали чутка и скоро уже полгаллона кукурузовки себе заначили, а старина Элмор - он такой шмат от сомика поволок, что женам и спиногрызам его точно б на неделю хватило от пуза. Или больше.
Едем дальше. Тут эта старая шлюха, Окрой звать, то же самое нам втюхивает: и про деньги, и про то, что нам помыться б не мешало впридачу, прежде чем мы к ее девочкам на шаг подойдем. А я ей - сказку про пятьсот долларов. Она мне, мол, пятьсот завтра - вот и приходи завтра, а ежли нам кисок надо прямо сейчас, то ей возьми и отвали шмат того же сомика. Чтобы, значит, блядве тоже сомика поесть. Ну, думаю, вот сейчас на Хохотунчика точно блюза́ спустится: он уж и говорит, дескать, чтоб сома на сто долларов отдавать за одну ванну? Ну, смотри, как знаешь. И вот он сидит в машине, ждет, пока я свои дела не сделаю, и мы дальше шпарим - куда-нибудь на ночь кости кинуть до утра. А там и рыбку нашу отоварим.
Заезжаем в какие-то кусты, пропускаем по стакашке и уже первый сон смотрим, как кто б ты думала по кустам ломится? Целая банда шпанцов с этими белыми простынями и в колпаках острых. И говорит нам: "Негритос, ты, наверно, читать не умеешь".
И приматывают они нас веревкой к этому сомику и говорят: тащи, мол, в лес, мы уже там костерок запалили.
Вот это и есть самая натуральная шугань, скажу я тебе. Я по сей день не могу мимо простыни на веревке пройти, чтоб у меня все позвонки не скрючило. Точно знаю - тут-то нам и кранты, аж все молитвы вспомнил, наизусть читаю, стараюсь, а шпанцы знай пинают меня и по зубам, и все прочее, а сами сомика нашего жрут, что на костре запекли.
И тут я чую… Меня аж пинать перестали. Гляжу - Хохотунчик в грязище валяется, только голову руками прикрыл и одним глазом подбитым в меня зыркает. Тоже, значит, почуял.
А клановцы эти в чащу уставились, точно мамочку в лесу потеряли и ждут, что она вот-вот из-за кустов выйдет. Рожи осклабили, половина висюльки уже свои через штаны потирает. Ну, она и вышла, как положено. Здоровая, как паровоз, а воет так, что из ушей кровянка хлещет. И двоих с первого прикуса поимела.
А мне Хохотунчику и писем писать не надо. Не успели и вякнуть оба, как ходу дали, рыбий труп обглоданный между нами болтается, поскольку привязан, и скачем мы с ним так аж до самой дороги. В бардачке нож надыбали, чик - и на свободе, Хохотунчик модель "Т" с толкача заводит, я за баранкой на дроссель жму. А из лесу такой визг и вопли, что просто музыка, как клановцев всех подряд кушают.
И стихло все. Только мы сопим, да Хохотунчик модель "Т" дрочит. Я ему ору, мол, быстрее давай, поскольку слышу уже, как эта тварь по кустам за нами ломится. Тут "форд" зафордычил, да только я ни хрена не слышу, потому что дракон этот из лесу вывалился и давай реветь. Я Хохотунчику говорю: садись давай, - а он к багажнику.
"Ты че делаешь?"
"Пятьсот долларов", - говорит.
И вижу я - швыряет сомика нам на заднее сиденье. От этой вонючки уже ничего, кроме башки-то не осталось, вот Хохотунчик эту башку отдельную сам берет и швыряет. И на подножку уже прыгает, я гляжу - а его прямо в воздухе хвать. И нету. И зубы эти в меня целят, чтоб, значит, второй раз цапнуть. Но тут я уж как дал по газам.
А Хохотунчика нет. Нет Хохотунчика.
На следующий день я этого белого нашел, который пятьсот баксов за рыбку обещал, а он смотрит на голову и хохочет надо мной. Я ему говорю: я лучшего друга потерял за эту рыбу, так что давай мне эти чертовы деньги быстрее. А он ржет и говорит только: вали отсюда. И я его побил.
А голову потом в суд с собой притащил, да какая им разница. Судья мне полгода впаял - что белого человека побил и все такое. А приставу говорит: "Уведи, мол, этого Сомика".
С тех пор и прозвали меня Сомиком. Я эту историю больше никому не рассказываю, а имя вот осталось. И с тех пор блюза́ на мне виснет, да уж теперь ничего не попишешь. К тому времени, как я из каталажки вышел, Ида Мэй уж от горя померла, и друзей в живых у меня ни одного не осталось. С тех пор так по дорогам и мытарюсь.
А эта тварь на пляже - она точно так же ревела. Она, видать, меня ищет.
Сомик
- Это он, - сказала Эстелль. Просто не знала, что еще тут можно сказать.
- Откуда знаешь?
- Знаю. - Она взяла его за руку. - Жалко, что так с другом твоим вышло.
- Я ж просто хотел на него блюза́ напустить, чтоб нам с ним пластинок себе записать.
Они немного просто посидели за столом, держась за руки. У Сомика кофе в чашке давно остыл. Эстелль прокручивала историю у себя в голове: ей стало и легче, и страшнее от того, что тени на ее картинах обрели наконец очертания. История Сомика, сколько б фантастической она ни была, почему-то казалась ей знакомой.
- Сомик, а ты читал такую книгу Эрнеста Хемингуэя - "Старик и море"?
- Этот тот мальчонка, что про быков с рыбалками пишет? Я его как-то на Флориде встречал. А что?
- Ты Хемингуэя встречал?
- Ну, да только этот сукин сын мне тоже не поверил. Говорит, рыбу ловить люблю, а тебе не верю. А чего спрашиваешь?
- Да просто так. Если эта тварь людей глотает, как ты думаешь - может, на нее заявить?
- Я людям про это чудище уже пятьдесят лет рассказываю, и мне покуда никто не поверил. Все говорят, что я самый большой врун, которые только в Дельте заводятся. Если б не такая слава, я б себе давно уже большой дом отгрохал и пачку пластинок нарезал. Заяви про такое законникам, так тебя вмиг чокнутой из Хвойной Бухты определят.
- У нас уже одна чокнутая есть.
- Ну а так никого, кроме меня, больше не слопают. А если я этот сейшен залажаю, потому как все решат, что у меня тараканы в голове, то потом просто дальше двину. Понимаешь?
Эстелль взяла чашку Сомика со стола и поставила в раковину.
- Ты лучше собирайся давай - тебе играть пора.
Двенадцать
Молли
Чтобы отвлечься от дракона по соседству, Молли облачилась в треники и решила прибраться в трейлере. Хватило ее лишь на то, чтобы рассортировать по трем черным пластиковым мешкам остатки мусорного провианта. Она совсем было решилась собрать пылесосом с ковра коллекцию мокричных трупиков, но допустила ошибку - жидкостью для мойки окон протерла телевизор. Видик воспроизводил "Чужеземную Сталь: Месть Кендры", и когда капельки из пульверизатора достигли экрана, светящиеся точки увеличились в размерах, и вся картинка стала напоминать произведение импрессионистов - какой-нибудь "Воскресный полдень на острове Больших Малюток-Воительниц" Сера.
Молли затормозила дармовую сцену в душе. (В первых пяти минутах всех ее фильмов обязательно присутствовала сцена в душе - несмотря на то, что Кендра жила на планете, почти совершенно лишенной воды. Чтобы покончить с несуразицей, одному молодому режиссеру пришла в голову блестящая мысль - в сцене под душем использовать "антирадиоактивную пену", и пять часов на Молли из-за камеры дули из пылесоса обмылками взбитого стирального порошка. В конце концов, весь остальной фильм ей пришлось доигрывать в бедуинском бурнусе - такая сыпь выступила у нее по всему телу.)
- Художественный фильм, - говорила Молли, сидя на полу перед телевизором и в пятидесятый раз опрыскивая экран из пульверизатора. - В те дни я могла бы стать парижской фотомоделью.
- Фиг бы что у тебя вышло, - возразил закадровый голос. Он по-прежнему тусовался где-то рядом. - Слишком костлявая. А в те годы любили курочек пожирнее.
- Я не с тобой разговариваю.
- Ты уже истратила полбутылки "виндекса" на свое маленькое путешествие в Париж.