- Ах, деточка! Вы и представить себе не можете, как досаждала ему эта гадкая женщина! Представьте себе, осмелилась поднять на него руку, да-да, била его, швыряла ему в голову посуду, заставляла выносить мусор. А как издевалась над его бедной матушкой! Не приведи аллах! А не так давно - кажется, это было накануне его ареста - устроила дикий скандал. Врагу своему такого не пожелаю. Весь в синяках и в крови, он, бедненький, убежал из дому…
Сэма ушам своим не верила. Как мог такой шикарный мужчина находиться под башмаком у жены!
- Бедная его матушка! Вы хорошо ее знали?
- Нет, не знала.
- Покойница была сущим ангелом. А эта собака Шехвар, простите меня, ради бога, за грубость, ни есть, ни пить не давала несчастной, и ей приходилось самой зарабатывать себе на пропитание.
- Она работала?!
- Представьте. А что ей оставалось делать? И все ради сына. Дабы уберечь его от унизительных скандалов, она молча терпела оскорбления, в общем, принесла себя в жертву. Посмотрели бы вы, во что она превратилась! Живые мощи! А невестка даже не явилась на похороны. Я бы многое вам рассказала, но вы с ней подруги…
- Ничего этого я не знала, - сказала Сэма.
- В таком случае она вам не приятельница, а просто знакомая.
- Совершенно верно, знакомая.
- А вы знаете, что она лесбиянка?
Сэма едва не прыснула со смеху, но, изобразив удивление, воскликнула:
- Да неужели? Впервые слышу! Вах, вах, вах! Какой ужас! Теперь мне понятно, почему она развелась, точнее, разводится с Кудрет-беем.
- В том-то и дело, милая. Женщина с извращенными наклонностями не может по достоинству оценить такого мужчину, как Кудрет-бей-эфенди. Он ей просто не нужен.
Сэма давно уже выпила кофе, узнала некоторые интересующие ее подробности, а главное, поняла, что эта госпожа неравнодушна к Кудрет-бею. Еще немного, и она изольет Сэме всю душу, возможно, даже станет смаковать пикантные подробности их отношений с Кудретом. Но Сэма взглянула на часы и встала.
- Куда же вы, милая, торопитесь?
- Видите ли, мне еще надо кое-куда зайти…
Проводив гостью, Дюрдане, так звали даму, прислонилась к двери и задумалась. Эта красотка, конечно, одна из возлюбленных Шехвар. К Кудрету она не имеет никакого отношения. Иначе разве посмела бы она искать Шехвар? Да и зачем бы это ей понадобилось? Видно, они с Шехвар старые знакомые. Красотка надолго уезжала из Стамбула и вот теперь, вернувшись, решила навестить подругу.
Дюрдане отправилась на кухню и стала у окна. Но на улице никто не появлялся. Не могла же ее гостья так быстро отыскать дом повитухи. Видно, пошла навести справки у бакалейщика. В таком случае, сама того не желая, она наступит бакалейщику на любимую мозоль. Бакалейщик уже давно путался с дочерью Шехвар, хотел отдать ее в жены своему приемному сыну и таким образом породниться с Шехвар.
Женщина долго стояла у окна, но так никого и не увидела.
"Странно, - подумала Дюрдане. - Я ведь ей сказала, где живет Шехвар, почему же она туда не пошла?" Дюрдане не выдержала, накинула старенькое манто и поспешила к бакалейщику.
- Вай, тетушка Дюрдане-ханым! Добро пожаловать!
- Какая я тебе тетушка? Язык тебе вырвать за такие слова!
- Фу ты, черт! Выскочило… - рассмеялся бакалейщик.
- Это твоя теща - тетушка!
- Не моя, а моего сына…
- Не нарывайся, а то так тебя отделаю…
- Ладно, ладно! Что прикажете?
- Хотела выяснить, не заходила ли к тебе сейчас молодая элегантная особа?
Бакалейщик посмотрел направо, затем налево и как-то неопределенно протянул:
- Не-ет, не заходила.
- Она у меня была. Вернее, она приходила к Шехвар, не знала, что они переехали. Я ей сказала, что Шехвар живет теперь у повитухи, показала, где это, но красотка вышла от меня и будто сквозь землю провалилась.
- Молодая и красивая, говорите?
- Пальчики оближешь. Артистка, да и только!
- Вот расстроится теща, если узнает… Так что прикажете?
- Виски есть?
- К сожалению…
- Так и скажи, что одну только невестку и обеспечиваешь…
- Оно, знаете, и вправду так… - жалобно промямлил бакалейщик.
- Да поможет тебе аллах! Это единственное, что я могу сказать.
"Что же это за красотка могла разыскивать Шехвар? - задумался бакалейщик, как только ушла Дюрдане. - Элегантная, пальчики оближешь, да и только".
Примерно через час к бакалейщику зашла сама Шехвар.
- Вас искала какая-то красотка, - сообщил ей бакалейщик.
Решив, что бакалейщик подтрунивает, намекая на ее пристрастие к слабому полу, Шехвар огрызнулась:
- Не нарывайся, старый хрыч!
- Ей-богу, правда, я не шучу!..
- Все, кто хочет меня видеть, знают, где я живу… Так что брось эти штучки, лучше скажи, почему тянешь с женитьбой сына?
- Со дня на день ждем бумаг из Эрзрума. Это ведь не близко, сами знаете!
- Дай-ка мне виски!
- Нету больше!
- Чтоб тебе счастья не было!
- Что поделаешь? Разве ваша дочь оставит кому-нибудь хоть каплю?
Вскоре к бакалейщику снова заявилась Дюрдане, она пришла менять деньги. На сей раз Дюрдане вырядилась совсем как девочка и куда-то очень спешила.
Она шла на почту, чтобы отправить своему кумиру Кудрет-бею письмо и пятьсот лир. Раз уж он разводится со своей ведьмой, то чем черт не шутит? В самом деле! Ей хоть и перевалило за шестьдесят, но темпераментом и свежестью тела она не уступит молодой. В этом можно не сомневаться. А главное - она богата. Муж оставил ей пенсию, часть дома - целый этаж, мебель, которая вполне может сойти за антикварную, если выставить ее на продажу, ценные бумаги, золото да и всяких вещей много. Они уехали бы отсюда с Кудретом. Ей и сейчас за этаж предлагают сто тысяч лир. Можно купить квартиру поменьше, в другом районе, и до конца дней жить со своим любимым Кудретиком, как горлица с голубком. И пусть останется все ему, когда она уснет вечным сном в его крепких объятиях!
- Ребята, глядите, божий одуванчик идет!
К ужасу Дюрдане, слова эти были сказаны в ее адрес.
- Чего глядишь, бабуся? - спросил молодой верзила, когда Дюрдане обернулась.
- Стыдно, сынок, стыдно! Разве прилично задевать незнакомых?
- Неприлично задевать знакомых!
- Постыдился бы!
- Это тебе надо стыдиться! Вырядилась, как девчонка…
Дюрдане решила не вступать в перепалку, про себя подумав, что будет наряжаться так, как ей заблагорассудится. Никому до этого дела нет.
XI
И прокурор, и начальник тюрьмы с подчеркнутым безразличием относились ко всем разговорам, касающимся пресловутых пятидесяти тысяч. Точнее, делали вид, что относятся с безразличием. Просто они считали, что чем быстрее все позабудут об этой истории, тем лучше. "Слухи, - обычно говорил прокурор, - страшнее фактов". - "Совершенно справедливо, - поддакивал начальник тюрьмы и тут же добавлял: - Не причастен я ни к тысячам лир, ни к десяти пара. Да низвергнет аллах на мою голову тысячу бед, если вру! Детьми родными клянусь!"
Но волны слухов вздымались все выше и выше. Более того, самая зубастая из оппозиционных партий, воспользовавшись заявлением острой на язык "свояченицы", которое, подобно снежному кому, успело обрасти всевозможными подробностями, обрушилась на правящую партию. То и дело можно было слышать:
- Нынешние власти совсем обнаглели. С каких пор сосут народную кровь!
- Если такая сошка, как начальник тюрьмы, берет пятьдесят тысяч лир, можно представить себе, сколько хапают те, что повыше!
- Государство прогнило насквозь. Взятки стали системой. Остается лишь уповать на всевышнего. Пусть поможет нам положить конец этому безобразию!
- И поможет! Настанет день, и мы отомстим!
- Э, не зря говорят: у каждого фараона свой Моисей.
- Пусть только наша партия придет к власти! Попьем и мы тогда крови наших мучителей!
- Когда же настанет этот день?
- Скоро! Скорее, чем мы думаем!
Начальник тюрьмы с прокурором не на шутку перепугались. Рано или поздно, решили они, все это дойдет до Анкары, и тогда нагрянет ревизор, а то и целая комиссия. Теперь начальник тюрьмы если и продолжал выпивать, то в тюрьму по ночам не ходил и с заключенными в карты не играл. Торговля наркотиками, холодным оружием и картами была запрещена. Заключенных ни под каким предлогом не выпускали за ворота тюрьмы. Не только тюрьма, весь город был охвачен тревогой - ждали приезда ревизора.
И ревизор прибыл. Точнее, их прибыло двое. Оба с виду невзрачные, худосочные, бледные. И опять-таки следует отдать должное проницательности Плешивого Мыстыка. Он первый определил прибывших по солидным портфелям и немедленно разнес весть по всему городу. Это не мешало ему выражать свое удивление: "Разве таким должен быть ревизор? Вот Кудрет-бей - дело другое. Рослый, представительный! Глянет - душа в пятки уходит…"
Да, в новоявленных ревизорах не было "анкарской холености".
Остановились они в захудалой гостинице и сразу принялись снимать с нужных лиц показания. Исписали не одну сотню страниц. Трудились как пчелки. А вот с начальником тюрьмы и прокурором почему-то не беседовали. Было установлено, что о взятке в пятьдесят тысяч лир слыхали все, но толком никто ничего не знал.
Попутно ревизоры узнали о том, что творится в тюрьме: о бойкой торговле не только мясом, но и наркотиками, ножами, кинжалами. Им стало известно и об азартных играх, в которых принимал участие подвыпивший начальник тюрьмы.
Дошла очередь и до "ревизора ревизоров", Кудрет-бея, который был вызван однажды к начальнику тюрьмы.
Нежась в шелковой пижаме, Кудрет лежал в постели и читал полученные из Стамбула письма. Два любовных, в розовых конвертах, на розовой бумаге, и третье, от старого дружка Длинного, в простом конверте, на простой бумаге, все испещренное каракулями.
Первым Кудрет прочел послание Сэмы, а письмо Длинного оставил напоследок. Сэма умоляла простить ее, писала, что не в силах забыть его, бредит им по ночам и часто вспоминает их встречу. Она очень виновата перед ним, но он сам толкнул ее на этот шаг, потому что обманул, сказав, что не женат, а потом не явился на свидание. Сэма не могла ему простить такого вероломства. Теперь от Идриса она узнала, что положение изменилось, и будет счастлива помочь человеку, которого она не просто любит, но обожает. Она готова подать тысячу заявлений и даже лично явиться в суд, если это поможет Кудрету выйти из "темницы"…
У Кудрета мурашки забегали по спине: а что, если она и в самом деле явится?
Держа в руке розовый листок, он не переставал думать о том, явится или не явится на суд Сэма, и благодарил всевышнего за то, что начальство вручило ему письмо без проверки. Иначе его талисман потерял бы свою чудодейственную силу и вся его "деятельность" была бы разоблачена.
Кстати, кто эта Дюрдане, написавшая ему столь пылкое послание? Арабская вязь, каллиграфический почерк, обилие устаревших слов и выражений, и не только устаревших, но даже древних: "стенания", "зов любви", "ваша покорная раба", "невольница ваша и рабыня", "благоговеющая перед вами"… Но самым любопытным было то, что эта "покорная раба" в изысканно-деликатной форме предлагала соединиться с ней узами брака и "по доброй воле передать своему властелину все движимое и недвижимое имущество, ценные бумаги, все сбережения, немедленно оформив соответствующее отчуждение и фактическую передачу".
Кто же, наконец, она, эта Дюрдане? Обе женщины хотят выйти за него замуж и подкрепляют свои предложения денежными переводами. Но кто же все-таки эта Дюрдане?
Отворилась дверь. Его вызывали к начальнику тюрьмы. Когда Кудрет с истинно королевским величием шел по двору, заключенные почтительно расступались перед ним, с восторгом отмечая про себя, что Кудрет-бей задумчив и разгневан.
Он вошел в здание администрации, поднялся по лестнице. Заключенные все еще смотрели ему вслед, полагая, что грозный вид Кудрет-бея не сулит начальству ничего хорошего.
С тем же грозным видом Кудрет вошел в кабинет начальника и, даже не удостоив взглядом двух худосочных ревизоров, высокомерно бросил:
- В чем дело? Зачем меня вызвали?
Ревизоры оглядели Кудрета с головы до ног и сразу как-то сникли перед ним, перед его импозантностью, к тому же в арестанте наверняка было за сотню килограммов.
Раздавленный, вконец уничтоженный, начальник тюрьмы пробормотал:
- Эфендим, господа ревизоры… хотят обратиться к вашим познаниям, потому и…
Кудрет повернулся:
- Это вы - ревизоры?
- Да, эфендим, - в один голос ответили чиновники.
- Ваши удостоверения!
Ревизоры засуетились, поспешно извлекли свои удостоверения и предъявили.
Кудрет бросил на ревизоров небрежный взгляд.
- Почему вы заинтересовались моей личностью и каковы ваши полномочия?
Один из ревизоров подал знак. Начальник тюрьмы и прокурор, который тоже находился здесь, вышли из кабинета, после чего "важная особа" была поставлена в известность о характере их полномочий.
С полнейшим безразличием Кудрет выслушал их объяснения, а потом сказал:
- Странно. Я самому аллаху не дал бы взятки. Это во-первых. А во-вторых, кто бы набрался наглости требовать ее у меня, а уж тем более принять? В особенности если учесть, что моя партия и я в частности полны решимости изобличать правительство, установившее в стране гнилой порядок. Ведь в самом скором времени мы возьмем власть в свои руки, и тогда…
Кудрет умолк. Заключительная часть речи вдруг выскочила у него из головы. Вероятно, ее вытеснили назойливые мысли о Дюрдане. И, желая выиграть время, он спросил:
- А что вы об этом думаете?
- Вы абсолютно правы, бей-эфенди! - ответил один из ревизоров.
- Да, абсолютно! - подтвердил другой.
- Так вот, когда мы придем к власти, то непременно завинтим гайки нынешнего, вконец разболтанного режима. Не забывайте, господа, суда турецкого флота должны быть сделаны из чистого золота, а паруса - из самой дорогой тафты! Серебро и шелк нас не устраивают. И мы добьемся этого!
Ревизоры чуть не прыснули со смеху, но их остановил суровый взгляд Кудрета.
- Наша родина, Османская империя, занимала десять миллионов квадратных километров. Кто повинен в том, что она стала меньше вдесятеро?
На сей раз ревизоры не произнесли в ответ ни слова. Их молчание Кудрет отнес на счет преданности правительству, которому они служили, и продолжал:
- Власти! Да-да, только власти! Они несправедливы и рано или поздно будут свергнуты, и тогда засияют величественные горизонты нашей страны…
Кудрет снова умолк и про себя помянул недобрым словом Дюрдане, мысль о которой мешала ему сосредоточиться. Опять ему пришлось прибегнуть к спасительному: "Что вы об этом думаете?"
Так что же все-таки будет, когда засияют величественные горизонты нашей страны?.. Тут, как назло, он вспомнил, кто такая Дюрдане, и выпалил:
- Дюрдане! Да-да, Дюрдане!
Ревизоры переглянулись. Что бы это могло значить? Уж не рехнулся ли он?
А Кудрет между тем продолжал, хотя и не с таким апломбом:
- "Дюр", как известно, "жемчуг", "дане - "зернышко"". Таким образом, Дюрдане - значит жемчужина, перл… Как-то я познакомился с одной ханым-эфенди. Из бывших придворных. Она и поныне здравствует. Богата баснословно. Только что я получил от нее письмо, и вот…
Кудрет вдруг стал суровым и грозно крикнул:
- Все?! Если вопросов больше нет, прошу меня не задерживать…
- Бог с вами! - в один голос сказали ревизоры. - Можете идти, эфендим!
Как только Кудрет вышел, атмосфера разрядилась.
Начальник тюрьмы и прокурор, сидевшие в соседней комнате, видели сквозь приоткрытую дверь, как прошел Кудрет. Интересно, какие показания дал он ревизорам?
Кудрет шел по тюремному двору, как всегда, вразвалку, величественно, словно король, ощущая на себе любопытные взгляды заключенных. В самой гуще толпы он остановился.
- Ну и болваны! Пятьдесят-то тысяч давным-давно растрачены, а они вздумали меня допрашивать! О чем допрашивать-то? Не под расписку же я отдал деньги.
Кудрет прошел еще немного, опять остановился и, повернувшись к зданию, где находилась тюремная администрация, крикнул:
- Недалек тот час, когда придут к власти истинные хозяева страны и отомстят за нас, за наших обездоленных детей!
Смена власти могла повлечь за собой амнистию, и заключенные, разумеется, пришли в восторг:
- Браво!
- Да ниспошлет тебе аллах долгую жизнь!
- И много счастья за добрые слова!
Раздался гром аплодисментов, послышались восторженные возгласы. Начальник тюрьмы, прокурор и оба ревизора выскочили из кабинета.
- Что здесь происходит?
- Уж не бунт ли?
- Не думаю. Ведь для него…
- Нет никакой причины…
Кудрет между тем вошел в камеру как настоящий герой и изрек:
- Чаша терпения нашего народа, благороднейшего из народов, переполнилась. Главное теперь состоит в том, чтобы найти с ним общий язык.
Кемаль-ага подбежал к Кудрету и стал осыпать его руки поцелуями:
- Чем угодно для тебя пожертвую! Как ты воодушевил народ! Начальство поджало хвост. Да если ты закатишь такую речь на трибуне во время предвыборной кампании, могу поклясться, станешь депутатом меджлиса и сагитируешь всех избирателей вступить в нашу партию!
Кудрет и сам теперь прекрасно понимал, что фортуна наконец улыбнулась ему, и не собирался сворачивать с пути, который ему предначертан, а потому уже сейчас думал о том времени, когда он, Кудрет Янардаг, станет депутатом меджлиса. Назойливых приятелей следует отвадить, чтобы не приставали, и держать их на почтительном расстоянии. Что проку, например, от этого Кемаля? Никаких шансов на успех у него давным-давно нет. Корчит из себя богатого помещика, а земли, находящиеся в его пользовании, принадлежат женщине, которая не сегодня-завтра станет его, Кудрета Янардага, женой. Вот и выходит, что настоящий владелец земли он, Кудрет, а вовсе не Кемаль. Так что самое большее, на что может рассчитывать "свояк", - это стать управляющим в именин Кудрета Янардага. И то лишь на первых порах, впоследствии гораздо выгоднее будет лишить его и этой должности.
- Брось фамильярничать! - прервал Кудрет восторженные излияния Кемаль-аги.
- Фамильярничать?! - оторопел Кемаль.
Кудрет не ответил, сел на постель и бросил на Кемаля гневный взгляд. Тот в отчаянии подошел к нему и опустился на колени.
- Свояк! Разве ты не знаешь, что я неграмотный, невежественный человек…
- Терпеть не могу, когда ты называешь меня свояком…
- Хочешь, я буду звать тебя беем, беем-эфенди или ваше превосходительство - только не сердись.
Кудрет смерил его полным презрения взглядом:
- Разве не видишь, мне надо прочесть письма.
- Извини!
Кемаль готов был простить Кудрету любую обиду, ему все можно, он вправе отчитать любого. А что будет, когда Кудрет станет депутатом? Но Кемаль все стерпит. Уж если всякие болтуны фасон держат, так этому сам аллах велел. К тому же ведь не чужой он Кемалю. Получит развод и женится на свояченице. Ну и пусть на здоровье женится, и пусть кричит на него, ругает последними словами!