В произведениях Орхана Кемаля как бы выстроены две модели жизни и общества - действительная, реальная, и ложная, иллюзорная. Эту ложную, вот-вот готовую рухнуть, но живучую модель действительности власть имущие поддерживают всеми доступными им способами: от религиозных проповедей в мечетях до политической демагогии, от псевдоромантической сентиментальной поэзии и бульварной литературы до новейших средств массовой информации. Столкновение иллюзий, построенных в голове маленького человека, будь то герой рассказа, читатель или же сам рассказчик, с голой, неприкрытой реальностью составляет содержание главного конфликта всех произведений писателя и определяет их стилистику.
Орхан Кемаль - рассказчик и романист - ниспровергает своими книгами ложноромантические мифы и соответствующие им традиционные эстетические нормы. По собственному опыту он знает, что один из самых старых и живучих мифов подобного рода - миф о "божественной" любви. И в заголовке одного из первых своих тюремных рассказов ставит рядом слова, которые в разорванном сознании "маленького человека" лежат на разных полочках: "Хлеб, мыло и любовь".
Герой рассказа, тюремный надзиратель Галип, ищет забвения от скуки и грязи обыденной жизни в "неземной, божественной" любви, о которой ему рассказывает романтическая литература, которую ему показывают в кино. Когда в ответ на его любовное послание, полное банальных слов "о таинстве смерти", "о женщине, которую бог создал неуловимой, как мираж", его возлюбленная говорит ему о таких прозаических вещах, как хлеб и мыло - ведь от них зависит их жизнь, - надзиратель чувствует себя оскорбленным.
Галип в конце концов понимает свою ошибку. Но цель писателя не в том, чтобы прозрели его герои - в книгах Орхана Кемаля мало так называемых "положительных" героев. Его цель в том, чтобы положительным образом изменить читательские представления о жизни.
Орхан Кемаль не берет на себя роль судьи, не обращается с гневным словом к власть имущим. Как писатель он вообще не становится в позу этакого всезнающего, всепонимающего господа бога. Он заставляет нас вслушаться в речи своих героев, вдуматься в обстоятельства их жизни и самим делать выводы, если их не в силах сделать персонажи его произведений.
Селяхеттин-бей, чиновник лесного ведомства из другого тюремного рассказа, "В мире шла война", - пример антигероя. Человечек с усиками под Адольфа Гитлера, поддавшись профашистской пропаганде - в годы войны ей в Турции ничто не противостояло, - он возомнил себя "большим" человеком. Разжился на взятках и решил, что ему все позволено. Рассказ этот - история деградации личности, полного нравственного падения "маленького человека", не желающего и не способного отказаться от своих бесчеловечных иллюзий. Но странное дело, наряду с презрением мы ощущаем жалость и грусть писателя по униженному в облике Селяхеттин-бея человеческому достоинству.
Орхан Кемаль отчетливо сознает свое место романиста в классовом обществе. Мир собственничества отрывает поступки от чувств, превращая все в товар, машинизирует и деморализует человеческую личность, разрушает ее. Но люди не только объект воздействия общественных условий. Они, конечно, его продукт, но лишь они, эти же самые люди, могут и должны изменить самое общество. Здесь глубинный источник любви Орхана Кемаля к людям, к своему народу, источник его оптимизма.
В настоящем томе русский читатель впервые знакомится с одним из лучших произведений Орхана Кемаля, созданных на тюремном материале, - повестью "Семьдесят вторая камера". В этой небольшой по объему вещи, состоящей из диалогов и внутренних монологов, писателю удалось уместить такое количество мыслей, вызвать столько ассоциаций, нарисовать запоминающиеся характеры стольких людей, что она стоит иных многотомных эпопей. С безжалостной правдивостью изображает он толпу, доведенную до отчаяния голодом и бесчеловечными условиями тюремного существования. За косточку от маслины, окурок, рваный мешок арестанты готовы растерзать друг друга. Но, вслушиваясь в их голоса, читатель в этой потерявшей человеческий облик толпе различает людей с разными судьбами, неповторимой индивидуальностью. Сливаясь в кульминационные моменты повести в один общий хор, их голоса начинают звучать как голос самого порабощенного народа.
Точно высеченная из камня статуя, высится среди этой толпы фигура Капитана. Он обладает непоколебимым чувством собственного достоинства и чести, человечен, не падок до денег. В его душе живет мечта о братстве людей. На какой-то миг ему предоставляется возможность осуществить свою мечту. И распрямляются спины, оживают глаза затравленных, голодных арестантов, толпа превращается в подобие человеческой общности. Но только на миг.
И дело, конечно, не в том, что добро извечно слабее зла именно потому, что оно - добро, как пытался истолковать повесть Орхана Кемаля кое-кто из турецких буржуазных критиков. Капитан попал в тюрьму, совершив убийство из кровной мести. По нравственному кодексу родового строя, а именно по нему живет Капитан, он не преступник, а герой, исполнивший священный долг. Точно так же, как представления Капитана о чести, приведшие его в тюрьму, основаны на ушедших в прошлое нормах морали, его мечты принадлежат иному миру, чем тот, в котором он живет. Они питаются распавшимися патриархальными устоями, чувствами, не подкрепленными работой разума и пониманием действительности. И потому это не мечты, а иллюзии. В отличие от Селяхеттин-бея, иллюзии Капитана благородны и человечны, но от этого они не перестают быть иллюзиями. Не проверенные разумом, не освещенные знанием, даже самые благородные чувства бессильны перед железной логикой действительности. И гибель Капитана так же неизбежна, как нравственная смерть Селяхеттин-бея.
Таков лишь первый круг мыслей, которые вызывает повесть. Другой, не менее важный, связан с вопросом о том, кому выгодны иллюзии, кто их поддерживает и эксплуатирует. Для Боби Ниязи, прислужника начальника тюрьмы, все человеческие чувства, в том числе и его собственные, лишь товар, который он ловко превращает в деньги: ему нужен капитал, чтобы, выйдя на волю, открыть "свое дело". Каким бы неприступным ни казался Капитан, Боби, профессиональный ловец душ, быстро находит его наиболее уязвимое место. Превратить подобную находку в деньги для Боби, как говорится, лишь дело техники.
Наиболее уязвимым местом в нравственном мире Капитана, так же как многих других героев Орхана Кемаля, оказывается опять-таки любовь, вернее, ложноромантическое представление о ней. Снова и снова, от рассказа к рассказу, от книги к книге, в разных вариантах возвращаясь к этому мотиву, Орхан Кемаль, конечно, не следует фрейдистской моде, которой оказались подвержены литераторы, пытавшиеся, по словам К. Тахира, перетащить западные штампы на турецкую почву. Напротив, Орхан Кемаль исследует те специфически национальные черты маленького человека, которые сложились в результате исторического развития его страны.
Как известно, в Турции вплоть до двадцатых годов нашего века женщина считалась существом второго сорта, была зависимой и бесправной. Если сентиментальность лишь оборотная сторона цинизма, то ложноромантическая идеализация женщины - оборотная сторона ее реального унижения. Унижение женщины неизбежно оборачивается, таким образом, духовной ущербностью мужчины. И здесь Орхан Кемаль выступает как последовательный реалист.
Тема эксплуатации иллюзий, которая впервые с такой силой прозвучала в этой тюремной повести, впоследствии станет ведущей в книгах Орхана Кемаля.
В старой части Стамбула, едва сойдешь с проспекта, по которому потоком мчатся машины, сразу попадаешь в иной мир. Узкие улочки с нависающими над тротуарами вторыми этажами домов. Выщербленная мостовая, лавчонки. Центр каждого такого квартала - кофейня, где собираются вечером мужчины, и мечеть. Здесь все знают друг друга. Быт - как в маленьком провинциальном городке. Каждый квартал - свой замкнутый мир. В один из таких кварталов, Ункапаны, где обитают рабочие и мастеровые, в ветхий деревянный домик привел нас Орхан Кемаль.
Скрипучие ступени вели на второй этаж. Низкие потолки, расшатанные половицы. Маленькие, тщательно прибранные комнатушки. Посредине квартирки - железная печка, которую у нас почему-то называли "буржуйкой".
Здесь Орхан Кемаль прожил почти двадцать лет. Ни его квартира, ни его образ жизни ничем не отличались от жилищ и образа жизни его соседей и его героев - рабочих табачных фабрик, грузчиков, шоферов, мелких чиновников и торговцев.
Орхан Кемаль приехал в Стамбул, когда из печати уже вышло несколько его книг, получивших хвалебные отзывы в крупнейших журналах и газетах. Он полагал, что, как человека, известного в литературе, его встретят с почетом и в Стамбуле ему будет легче найти работу, прокормить семью. Но его никто не встречал, никто не предлагал ему работы - слава бывшего политзаключенного следовала за ним по пятам.
Не помогли и знакомства среди стамбульских литераторов. Без постоянного дохода, пенсии или оклада, без надежды на место этот человек намеревался писать, продавать написанное издателям и этим жить да еще кормить семью? И притом не опускаться до пошлости, до банальных литературных поделок, рассчитанных на самый вульгарный вкус?! Неслыханно, невероятно!
Но Орхан Кемаль совершил невероятное. Один-единственный из многочисленного поколения начинавших вместе с ним литераторов. Совершил трудом - по восемь-десять часов не поднимая головы, не отрываясь, не вставая из-за стола. Он начал с репортажей, статей, миниатюр. Печатал рассказы. Получал гроши, семья голодала.
"История семьдесят второй камеры долго жила в моем подсознании, - рассказывал писатель. - Воспоминания одолевали меня. Не раз я начинал работать, исписывал груды бумаги - ничего не выходило. И вот как-то ночью, когда деревянные стены сотрясались от порывов зимнего ветра с Босфора, а в комнатах было так холодно, что плюнь, и плевок замерзнет, я снова решил взяться за рукопись. Дети были еще совсем маленькие, мы с женой свалили на них все тряпье, которое нашли. Ни печки, ни мангала у нас не было. Только керосинка. Последние пол-литра керосина я залил в лампу, которая почему-то гудела больше, чем светила. Подышал на руки и принялся писать. Когда я кончил, на улице уже было светло, вода в стакане на столе замерзла. Но я был счастлив: повесть звучала для меня, как песня. Я разбудил детей, жену и вместо завтрака прочел им написанное. После обеда я отправился пешком за шесть километров на улицу Бабыали, где помещаются издательства, редакции газет и журналов. Вошел в первый попавшийся литературный журнал. Я был уверен, что повесть у меня вырвут из рук и дадут хоть небольшой аванс. Куплю мяса, хлеба и бутылочку вина, урвем хоть этот вечер у судьбы, думалось мне. Но за ответом мне велели зайти завтра. Делать нечего, пришлось ждать до завтра. На следующее утро я наточил в граненом стакане старое лезвие, побрился, как на праздник, и, отшагав шесть километров, снова явился в редакцию. Вместо редактора меня встретил привратник: "Ваша повесть непристойна. Возьмите рукопись!" Удар был тяжел. Снег кончился, на улице светило солнце. Но что было мне до этого?.. Не крах надежды получить аванс, который мне был так нужен, а непонимание - вот что сразило меня… С рукописью в руках я поплелся в редакцию газеты "Дюнья", уже не надеясь на успех. Но там повесть взяли. А на следующий день даже дали аванс - если я не ошибаюсь, сто лир…"
Редактором газеты был известный критик Фалих Рыфки Атай. Начиная печатать повесть Орхана Кемаля из номера в номер, он предпослал ей следующие слова: "Этой повестью будет всегда гордиться турецкая литература".
"А я, - продолжал Орхан Кемаль свой рассказ, - ходил по лавкам и, зажав в кулаке сто лир, старался выбрать только самое необходимое. Но столько было самого необходимого, что денег никак не хватало".
Орхан Кемаль писал рассказы за десять, за пять и даже за три лиры. Ходил пешком, чтобы не тратиться на транспорт. Он не выносил саморекламы. Не любил торговаться и никогда не жаловался. Постоянную нужду носил с достоинством, как добротное старое пальто.
В начале пятидесятых годов в Стамбуле Орхан Кемаль написал еще одну повесть, которой может гордиться турецкая литература: "Муртаза".
Помощник ночного сторожа на одной из текстильных фабрик в Адане, Муртаза-эфенди - человек долга. Служба для него "выше совести и чести". Бедняк, отец шестерых детей, чтобы выучить старших, он посылает своих младших дочерей, совсем еще девочек, работать на фабрике по двенадцать часов в сутки. Но за свою службу не требует ничего, кроме одобрения начальства. Начальство же для Муртазы - каждый, кто стоит на полступеньки выше него или хотя бы носит галстук, как служащие конторы. Преувеличенное, чуть ли не маниакальное поклонение власти делает его комичным. Но Муртаза и страшен: стоит ему надеть повязку, как он перестает быть мужем, отцом, товарищем, перестает быть самим собой. Он страшен, как всякий фанатик, отчуждающий в себе все человеческое ради некой абстракции, как бы привлекательно она ни называлась.
Но Муртаза одновременно фигура трагическая. Хороший семьянин, он верен, честен, неподкупен, бесстрашен. Служение власть имущим превращает все его добродетели в противоположность. Хороший семьянин оказывается убийцей собственной дочери: "она нарушила порядок". Честный малый - доносит на своих сослуживцев директору. Храбрец - дрожит под неодобрительным взглядом хозяина. А неподкупный служака в награду за свою верность получает несколько лир в голубом конверте.
Характер, подсмотренный Орханом Кемалем в действительности, под его пером вырастает в трагический образ народа, предающего самого себя.
Муртаза - одно из самых значительных художественных открытий писателя. И как всякое открытие, опровергая привычные представления, оно сразу вызвало споры, которые не утихли до сих пор. Чего только не приписывали автору повести. И чрезмерное сгущение красок, и отвлеченность от жизни - он, дескать, просто-напросто вложил в своего героя заимствованную у Канта абстрактную идею "категорического императива", - и даже клевету на народ.
Подобно каждому истинно художественному произведению, повесть Орхана Кемаля многопланова, многозначна. Но с какой бы стороны к ней ни подойти, если оставаться объективным, то придется признать, что и здесь писатель выступает как последовательный реалист, ибо он точно изображает социальную и историческую среду, в которой был взращен феномен Муртазы.
Муртаза - крестьянин, переставший быть крестьянином, но не ставший рабочим. К тому же он "из переселенцев". Так называли тех, кто после поражения Османской империи в первой мировой войне возвратился в Турцию из некогда оккупированных империей стран, где турецкое население играло роль колонистов. Среди этого населения с особым усердием веками насаждались военно-феодальные идеалы доблести, порядка и подчинения. Зная об этом, легко понять, почему Муртаза беспрестанно твердит, что его первым наставником был колагасы - офицер султанской армии, его дядя, отчего персонажи повести так много рассуждают о бесстрашии, послушании и презрении к смерти как о неких извечных чертах нации. Да и выражение "я пес у порога твоего", которое повторяет Муртаза директору фабрики, вовсе не означает самоуничижения, как может показаться русскому читателю. Это просто формула, которой в имперские времена вассалы признавали власть своего феодала. Словом, характер Муртазы выпестован идеологией феодальной имперской бюрократии, которая в нем и ему подобных пережила самое себя. Новые хозяева страны лишь эксплуатируют то, что досталось им по наследству.
Будучи реалистом, Орхан Кемаль не пугался ни собственных мыслей, ни выводов, которые могли быть сделаны из его художественных открытий. И в этой повести он не только высмеял старые иллюзии, но и обнаружил иллюзорность "культа народа", лживость националистических идей, которыми снова пытались одурманить "маленького человека".
Мы сидели за столом у Орхана Кемаля: хозяин, его друзья, жена, его дети. Шел сентябрь 1966 года. Писатель незадолго до этого вышел из тюрьмы, куда снова был брошен по обвинению в коммунистической пропаганде. Когда друзья пришли к его дому, чтобы забрать к себе его жену и детей, перед домом стояла толпа фашистов и выкрикивала угрозы. А Нурие-ханым расставляла в коридоре наполненные водой бутылки - готовилась к обороне.
Протесты международной общественности на сей раз заставили власти выпустить писателя на свободу. И теперь эта история служила предметом застольных шуток.
Орхан Кемаль был уже не тем юным мастеровым и любителем футбола, который задиристо глядит со старых фотографий. Время, годы лишений и тюрем, изнурительная литературная поденщина сделали свое дело. Лицо прорезали глубокие морщины, и без того высокий, крутой лоб стал еще выше от залысин. Но глубоко посаженные глаза по-прежнему молодо сверкали из-под густых с проседью бровей.
Речь зашла о последнем замысле писателя - современной плутовской эпопее в трех книгах, причем каждая из них должна быть самостоятельным произведением. Первый роман трилогии, "Инспектор инспекторов", только что вышел из печати. В нем развертывалась история шарлатана, и, как все истории Орхана Кемаля, типично турецкая. Выходец из разорившейся аристократической семьи, Кудрет Янардаг (по-русски это имя звучало бы примерно как Вулкан Силыч) пользуется своей импозантной внешностью, благородными манерами и велеречивостью для того, чтобы дурачить легковерных провинциалов, преисполненных почтения к внешним атрибутам власти. Начинает он свою карьеру с мелкого надувательства: войдя в кофейню или в отель, указывает хозяину на какой-нибудь мнимый или действительный недостаток "не в качестве начальника или важной персоны, а как простой гражданин". Привыкшие ко взяточничеству провинциальные торговцы и обыватели по этой фразе немедленно принимают его за важную персону. Перед жуликом раскрываются все двери, деньги текут рекой в его карманы.
"История восхождения мелкого жулика к вершинам власти вплоть до депутатского кресла, - говорит Орхан Кемаль, - позволяет мне дать социальный срез нашего общества сороковых - пятидесятых годов".
После выхода "Инспектора инспекторов" в одной из редакций к Орхану Кемалю подошел чиновник и, справившись, он ли автор романа, сказал, что сам он инспектор. Вместе с коллегами по профессии, каждый вечер собираясь то у одного, то у другого, они читают роман вслух. И по их общему мнению, Орхан Кемаль, должно быть, сам служил ревизором, настолько точно изобразил он все "тайны и секреты их ремесла".
Роман "Мошенник", публикуемый в настоящем томе, - вторая книга из задуманной писателем трилогии. В ней показано превращение главного персонажа из обыкновенного жулика в жулика политического, высокопоставленного. С большим юмором и изобретательностью показывает писатель, как Кудрет Янардаг беззастенчиво эксплуатирует религиозные чувства, забитость и невежество "маленького человека" из провинции, не гнушаясь ни демагогией, ни лестью.
Точно изображена и политическая обстановка в стране накануне пятидесятых годов, когда по настоятельному требованию "заокеанских друзей" правящие классы Турции решили от авторитарного образа правления перейти к двухпартийной системе, дабы направить угрожавшее взрывом народное недовольство по ложному руслу.