Но Мыстыка волновало совсем другое, и он спросил:
- Что вы сделали с беем-эфенди?
Жандармы подтянулись, словно перед ними неожиданно появился сам "бей-эфенди".
- Сдали.
- Шепнули, что он "ревизор ревизоров"?
- Не потребовалось. Дежурный ефрейтор и без нас все знал. Да что там говорить? Бей-эфенди нынче будет спать в постели самого лейтенанта.
- Как же так?
- Когда пришел лейтенант, ефрейтор что-то шепнул ему на ухо.
- Лейтенант удивился и тут же вежливо спросил, как себя чувствует бей-эфенди.
- А почему его не отвезли в прокуратуру?
- Документы не успели оформить. Завтра отвезут.
Выудив у жандармов все, что его интересовало, Плешивый приличия ради заметил:
- Жаль, что начальство ваше может нагрянуть: пригласил бы я вас, хоть здесь и дороговато…
- Благодарим! - в один голос выпалили жандармы. - Да и времени у нас в обрез…
Плешивый вернулся к столу повеселевший.
- Так вот, он и в самом деле важная птица. Потолковал я сейчас на улице с жандармами. Правда, какой с них спрос? Приказано им было доставить его в жандармское управление - доставили. А тут вдруг выясняется, что начальству уже все известно. Вы только представьте! Ведь устроили его не в камере, не на полу! Прибежал сам начальник жандармерии. Добро пожаловать, говорит, бей-эфенди! - врал Мыстык и никак не мог остановиться: - Лейтенанту, само собой, взбучку дал. А в чем, скажите, виноват лейтенант? Откуда ему, бедняге, знать, что арестованный - важная персона? Словом, начальник приказал срочно доставить из дому кровать, постель, обед и сладкое. Кто знает, может, они с начальником сюда пожалуют, только переоденутся.
Теперь, когда любопытство было удовлетворено, каждый из сидевших за столом думал: "Значит, все это подстроено: и арест "ревизора" в Стамбуле, и прибытие его в город в сопровождении жандармов. Да и чему, собственно, удивляться? Когда надо, власти ни перед чем не остановятся. Разве не засылают они в другие страны шпионов, чтобы вести там подрывную деятельность? И шпионы ухитряются пролезть, как говорится, в игольное ушко, выкрасть из сейфа важные бумаги, добыть нужные сведения о противнике. Ну а на бескрайних просторах нашей родины - Турции - действуют их коллеги, вроде этого самого "ревизора". Выполняя задание, выдают себя то за одного, то за другого. У властей руки длинные, очень длинные!"
Хасан-ага то и дело произносил тосты.
- Ну, товарищи, теперь давайте за всех нас!
Чокнулись, выпили.
- За твою честь!
- Да поможет нам аллах, чтобы эта горькая показалась нам сахаром, сметаной, медом!
- Нет, пусть горько пьется!
- Пусть каждая красотка твоею назовется!
III
Жандармы поведали Мыстыку истинную правду, да только истолковали все по-своему. Они и в самом деле хотели предупредить дежурного, но ефрейтор отмахнулся: "Знаю, знаю". В тот день он только и слышал разговоры о бее-эфенди - и от бакалейщика, и от мясника, и от зеленщика, и от других лавочников. Лейтенанту он действительно шепнул что-то на ухо, но к "ревизору" это не имело никакого отношения. Дело в том, что лейтенант был без памяти влюблен в младшую дочь председателя муниципалитета. Девица оказалась хитрой и всячески избегала приглянувшегося ей лейтенанта. "Обожаю его, - призналась она своей соседке, жене ефрейтора, - только не подаю вида. Моя старшая сестра постоянно твердит, что мужчины - странные создания. Бегаешь от них - они тебя преследуют, станешь их преследовать - убегают. А я намерена выйти за него замуж". Вот о чем ефрейтор шептал на ухо лейтенанту.
Лейтенант возликовал, что, впрочем, не помешало ему с должным вниманием отнестись к личности "ревизора". Его костюм, манеры, весь его облик внушали невольное уважение. Бумаги, доставленные жандармами в желтом объемистом конверте, потребовали бы уйму времени, пожелай лейтенант в них разобраться. Но лейтенант не пожелал. На должность он был назначен всего три месяца назад и не хотел ввязываться в историю. Время от времени в жандармское управление привозили арестованных почти изо всех районов страны, и лейтенант должен был их переправлять либо в прокуратуру, либо в другие вилайеты, в зависимости от характера самого дела… Но вот уже две недели лейтенант не мог сосредоточить внимание на работе. Все его мысли были заняты младшей дочерью председателя муниципалитета. Ни разу в жизни лейтенант не влюблялся так страстно, хотя недавно ему уже стукнуло тридцать. Однако женитьба не входила в его расчеты. Жил он со старушкой матерью, страдавшей от ревматизма, а еще больше от сознания того, что ее чадо, когда она умрет, некому будет призреть да приласкать. Но вот однажды вечером сынок ее вернулся домой радостный и даже принес с собой бутылочку ракы. Он редко позволял себе такую вольность - пить при матери, на редкость набожной, соблюдавшей все пять намазов,- и непременно испрашивал у нее на это позволения. Так было и в тот раз. Он нежно обнял мать, поцеловал, откупорил бутылку и выпил половину, закусывая наспех приготовленным салатом, сыром и оставшимися от обеда фаршированными баклажанами. Матери нравилось, когда сын бывал под хмельком, - он приходил в отличное расположение духа. Лейтенант поговорил с матерью о разных разностях, потом разоткровенничался и рассказал о дочке председателя муниципалитета. Старушка, само собой, очень обрадовалась: наконец-то сын влюбился! Наконец-то! Раздумывать она не станет, пойдет к родителям будущей невесты, заручится их согласием, а через несколько месяцев сыграют свадьбу, и дитятко ее навсегда будет избавлено от одиночества…
Ошалев от радости после сообщения ефрейтора, лейтенант поместил недавно доставленного рослого мужчину в свой кабинет. Утром он сдаст его в прокуратуру, а сейчас пойдет домой, обнимет и поцелует мать и скажет: "Твое желание всегда было для меня законом. Сходи к ее родителям, поговори!" Да, он непременно это сделает, ну а пока… Уж очень заинтересовал его этот солидный, хорошо одетый человек со скорбным взглядом! Как и все в городе, лейтенант знал, что он обвиняется в мошенничестве. Но его это не касается. Он сдаст его в прокуратуру, а там пусть разбираются. И все же лейтенант никак не мог уйти. Внутренний голос говорил ему, что человек со скорбным взглядом - жертва клеветы.
В разговоре, который завязался между лейтенантом и арестованным, выяснилось, что оба благоговели перед своими матерями, и потому они сразу прониклись друг к другу симпатией. "Все матери, видно, одинаковы, - подумал лейтенант, - и у высокого начальства, и у нас, грешных. Каждая души не чает в своем чаде". Ничто другое об арестованном лейтенанта сейчас совершенно не интересовало.
Поздним вечером, когда часы на руке лейтенанта показывали четверть одиннадцатого, "ревизор ревизоров" спросил:
- Вы, бей-эфенди, женаты?
Губы лейтенанта тронула едва заметная улыбка. Нет, он не женат, пока он только кандидат в мужья, поскольку, как ему сегодня доложил ефрейтор, дочь председателя муниципалитета намерена выйти за него замуж.
И лейтенант ответил:
- Увы! Я холост.
- Ах, какое это счастье, какое счастье! - воскликнул "ревизор" и, не дав лейтенанту опомниться, спросил: - Ну а вы довольны своим положением султана?
Лейтенант был окончательно сбит с толку:
- В каком смысле?
- Разве вы не знаете? Говорят: кто холост - счастлив, как султан. - И "ревизор" пустился в рассуждения.
Сам он женат. Жена его - сущая ведьма. Глянет - трава вянет, да к тому же выдра. Ни кожи, ни рожи. С его маменькой жить не желает, вечно ворчит, болтает всякий вздор. Он приструнил бы нахалку, да маменька за нее заступается, а он очень почитает свою дорогую маменьку. Кончилось тем, что от жены житья в доме не стало.
Лейтенант слушал, как разливается соловьем арестованный, и, хотя ему пора было уходить, никак не решался.
Он снова протянул "ревизору" пачку с сигаретами и сказал:
- Вы меня пугаете.
- Пугаю?
- Ну да. На днях я намерен, как говорят, вступить в законный брак.
- Не бойтесь, дорогой друг, женитесь. Только в первую же ночь наденьте на супругу узду и держите ее покрепче! Иными словами, обуздайте ее, прежде чем она обуздает вас. Недаром блаженной памяти предки наши в первую брачную ночь на глазах у жены хватали за ноги кошку и разрывали ее пополам. Мы же обычно ждем, когда наши жены сделают это сами. Да-да, дорогой друг, ждем. А делают они это, надо им отдать должное, мастерски. Словом, нельзя выпускать стрелу из лука. А уж если она вырвалась, не приведи господи, тогда ничто не поможет. Хоть слона пополам разорви!
Лейтенант слушал своего собеседника, говорившего красиво и убедительно, совершенно не задумываясь над тем, прав он или не прав. Он был уверен, что не все женщины одинаковы. Младшая дочь председателя муниципалитета - сущий ангел, только крылышек не хватает. Вместе с ней к нему в дом войдут веселье и счастье - жизнь сразу станет другой. По всему видно, что она будет и примерной невесткой. Не как свекрови, а как родной матери, станет угождать его дражайшей родительнице.
"Ревизор" ухмыльнулся и, словно угадав мысли лейтенанта, продолжал:
- Я не собираюсь обескураживать вас, но должен предупредить, что во время медового месяца, точнее, в дни и недели, ему предшествующие, будущая спутница жизни кажется нам, мужчинам, истинным ангелом, особенно если мы по уши влюблены. И вот тогда-то на нас, убаюканных прекрасными видениями, и накидывают уздечку. И словно хмельные, мы подписываем гарантийное обязательство вечно пребывать у жены под башмаком! Об этом надо помнить, молодой друг!
На улице затарахтел фаэтон. "Ревизор" и лейтенант прислушались. Судя по звуку, фаэтон был ветхий и разбитый, подковы у лошадей, видимо, тоже разболтались.
Звук показался "ревизору" знакомым. Он сразу вспомнил Плешивого Мыстыка: "Неужели он? Чего доброго, приехал справиться, не нуждаюсь ли я в чем…"
Фаэтон подкатил к жандармскому управлению и остановился. Лейтенант выглянул в окно и сразу узнал и облупившийся фаэтон, и старых кляч. Лейтенант даже не успел спросить Мыстыка, что его привело сюда. Соскочив с козел, тот быстро прошмыгнул в двери. Пьяный, Мыстык мог прорваться не только в жандармское управление, но и в резиденцию самого президента. Перед Плешивым выросли часовые. Но что ему сейчас какие-то там ефрейторы, сержанты, лейтенанты…
- Стой!
- Отойдите! Я к начальству!
- К начальству? По какому делу?
- Вам знать не положено! Смотрите, наживете неприятности, так всыпят, что…
Появился лейтенант. Мыстык бросился к нему:
- Лейтенант!
- В чем дело? Чего тебе?
Мыстык пытался поцеловать руку лейтенанту; от него разило винным перегаром и чесноком.
- Это правда, что вы не передали бея-эфенди прокурору?
- А тебе, собственно, что до этого?
- Как что? Да знаете ли вы, кто он, этот бей-эфенди?
Лейтенант разозлился:
- Говори прямо, зачем пожаловал?
Мыстык сбавил тон и, подхлестываемый винными парами, стал вдохновенно врать. Он-де уже побывал у начальника безопасности и у губернатора и рассказал им, что за человек будет завтра передан в прокуратуру. Человек этот в свое время уже побывал у них в городе, после чего губернатор перестал быть губернатором. Почему перестал? Да потому, что заставлял всех играть с ним в покер. Сам проиграет - ни гроша не отдаст, зато других как луковицу обдерет. Никто не мог избавить город от такой напасти, а вот бей-эфенди смог. Так что его арест в Стамбуле и прибытие в их город под конвоем - все это подстроено. Кто-кто, а уж Мыстык хорошо знает, что на уме у Анкары нынче одно, завтра другое.
- Ну, хватит рассуждать, говори прямо, чего тебе надо! - взорвался лейтенант.
- Может, бей-эфенди в чем нибудь нуждается?
- В чем?
- Ну, сигареты там, спички… Может, поесть чего принести?
- Ни в чем он не нуждается. Можешь не волноваться. А завтра справишься о нем в тюрьме, куда его направят после санкции прокурора. А теперь - шагом марш!
Плешивый вытянулся в струнку (недаром он служил в армии во времена национально-освободительной борьбы!), молодцевато отдал честь, чуть пошатнувшись, сделал "кругом - марш" и строевым шагом удалился.
- Плешивый Мыстык, - вернувшись, объявил с улыбкой лейтенант, - извозчик. Вы его, конечно, знаете?
- Да, знаю. Такой чудаковатый… - сдержанно ответил "ревизор", заметив как бы между прочим: - В прошлый мой приезд он вез меня в своем фаэтоне и почему-то принял за чиновника по особо важным поручениям из Анкары. Помню, как он многозначительно спросил: "Из Анкары пожаловали?"
Лейтенант снова протянул арестованному сигареты, щелкнул зажигалкой:
- Такие люди, эфендим, я говорю о тех, кто напускает на себя важность, чаще всего встречаются среди извозчиков и шоферов, болтают они много и, представьте, часто попадают в цель. В прошлый ваш приезд меня еще здесь не было, но говорят…
Лейтенант осекся. Арестованный мог бы спросить: "Что говорят?", но не спросил, поскольку наверняка знал, что могли говорить. Воспользовавшись заминкой лейтенанта, он стал развивать его мысль:
- Да, эфендим, чего только не наговорят! Возможно, вы удивитесь, но я считаю, что страна наша какая-то странная. И даже не столько страна, сколько люди… Достаточно человеку иметь солидную внешность и витиевато выражаться, чтобы его приняли за депутата, а то и за министра! Народ наш, особенно его низы, податливы и легковерны. Поэтому на выборах не задумываясь отдают свои голоса не тем, кто действительно защищает их интересы, а всяким болтунам. А после целых четыре года до следующих выборов кусают себе локти!
- Вы правы, - согласился лейтенант, который все меньше и меньше верил в то, что человек, сидевший перед ним, "мошенник, выдающий себя за чиновника", как было сказано в сопроводительной бумаге.
"Ревизор" между тем продолжал:
- Люди с солидной внешностью внушают им непонятный страх. Страх этот особый, своими корнями он уходит в глубокую старину, во времена султанского владычества. Тех, кто этот страх внушает, ненавидят и в то же время заискивают перед ними. Аплодируют, к примеру, на собрании какому-нибудь толстобрюхому оратору, но ведь аплодируют-то с ненавистью? Вы можете сказать: помилуйте, разве аплодисменты не есть знак одобрения? Никоим образом! Ладони, бывало, еще не остынут от рукоплесканий, а в дальнем уголке какой-нибудь кофейни кто-то уже обрушивает проклятия на головы тех, кому только что рукоплескали.
Лейтенант слушал и в то же время не переставал думать о младшей дочери председателя муниципалитета. Да и с какой стати из-за какого-то Плешивого Мыстыка открывать дебаты о политике?
И он спросил:
- Значит, по-вашему, я недооцениваю своего султанского положения?
Вместо ответа "ревизор" заметил:
- Вижу, беседа о политике наводит на вас скуку?
- Нет, что вы! Только…
Лейтенант глянул на часы. Было одиннадцать. Маменька, должно быть, заждалась его и не ужинает.
- Я, пожалуй, пойду. - Он встал, пожал арестованному руку и, дав часовым очередные указания, поспешил домой.
"Ревизор" ругал себя в душе последними словами. В карманах пусто, а он, видите ли, пустился в рассуждения. Его накормили, угостили сигаретами… Но как теперь без сигарет скоротать ночь?
"Ревизор" лег, зевнул и потянулся, но, услышав, как под тяжестью его почтенной особы заскрипела видавшая виды раскладушка, решил не рисковать и поменьше двигаться.
В голову лезли мысли о событиях последних дней.
"Ну и влип я! Хуже не придумаешь". - Он криво усмехнулся, вспомнив оставшихся в Стамбуле дружков. Длинный - тот просто оказался сволочью. Даже не поинтересовался, что с ним, когда увидел его с исцарапанной физиономией вскоре после "ревизии" в одном из вилайетских центров, только спросил: "Деньжат привез?" А узнав, что всю выручку отобрала жена, набросился на него: "С тобой водиться, что в крапиву садиться! Видал я дураков, но таких, как ты, не встречал!"
"Ревизор" в сердцах отшвырнул щелчком последний окурок. Да, дружки не могли ему простить, что он позволил "паскуде жене" прибрать к рукам драгоценности и деньги. Даже Идрис напустился на него. А Длинный, побагровев от злости, орал: "Чем мы теперь уплатим домовладельцу, бакалейщику, зеленщику, мяснику? Как рассчитается за комнату Идрис? Что будем делать с чайханщиком?"
Но нет худа без добра: теперь он, во всяком случае, избавился от забот. А то ведь прежде вставал чуть свет, бежал в кофейню и там часами изучал газеты, прочитывая уйму всякой ерунды. Выищет статейку о беззаконии или несчастном случае на фабрике - и чуть не прыгает от радости, хватает такси и вместе с дружками мчится туда под видом инспекционной комиссии. Роли заранее распределены. Один изображает сборщика налогов, другой - ответственного чиновника, бея-эфенди, третий сопровождает "высокое начальство" в мастерскую или в цех, забегая почтительно вперед и то и дело повторяя: "Пожалуйста, сюда, бей-эфенди, прошу". В конечном счете "бей-эфенди", даже не удостоив хозяина взглядом, приказывал "сборщику налогов": "Оформляй на пятьсот!" - и, поскрипывая желтыми туфлями, направлялся к выходу. "Сборщик" возьмет сколько удастся - триста или двести лир, выпишет квитанцию о приеме подписной платы на газету, на квитанции настрочит что-то вроде: "Получена стоимость подписки на такой-то срок" или "Получен рекламный сбор". Хозяин же, ничего не подозревая, и не подумает прочесть бумажку, которую ему всучили, да еще радуется, что дешево отделался…
Поглощенный мыслями о недалеком прошлом, он стал рассуждать вслух:
- Дела вроде бы шли неплохо, но ведь добычу приходилось делить на четверых, а то и на пятерых. Не надо было уезжать в Стамбул, тогда бы я не влип! Ведь все из-за дружков, этих бродяг! Но что сейчас об этом говорить? Надо подумать, как выбраться отсюда! - Он подмигнул кому-то невидимому: - Что можно придумать в этой ситуации? - Пожал плечами: - Подожду до завтра. Если прокурор вынесет решение об аресте… Какое уж тут "если"! Непременно вынесет! Иначе зачем бы меня повезли сюда, на место преступления? А какого, собственно, преступления?
И он стал вспоминать всех, кого подверг в этом городе "ревизии". Кабатчика, затем хозяина гостиницы, такого длинного, похожего на раскрытые клещи, его жену и любовницу, которую этот наглец держал в своем доме. У его жены он выманил кругленькую сумму, серьги и несколько золотых браслетов, которые будто бы надо было подарить любовнице в качестве отступного. Любовница же, Сэма, на которой "ревизор" обещал жениться, сама отдала ему все драгоценности. Неужели это она донесла на него? Нет, такого быть не может. Ведь она в Стамбуле, а он здесь. Кто же все-таки донес?
Когда "ревизор" лежал, голова у него работала плохо. Вот если бы он мог сейчас хотя бы подвигаться: когда ходишь, легче думается. Он наверняка определил бы, на чем именно попался.