Встреча на ру Бельвиль
… Матиас пришел на ру Бельвиль к назначенному часу. Слуга пригласил его войти в дом, предложил стакан холодной воды, сказал, что хозяин сейчас придет. Матиас уселся на диван, осмотрелся.
– Зачем я нужен этим людям? – подумал он – В этом доме нет места для росписи. Не собираются же хозяева срывать шелк со стен, чтобы потом разукрасить их красками.
Его раздумья прервал высокий седовласый мужчина, появившийся в дверях. Густая борода придавала его лицу излишнюю суровость, в то время, как в глазах сияли озорные огоньки. Они выдавали веселый нрав и добродушие этого человека. Что-то в нем было неуловимо родное.
Матиас поднялся, улыбнулся, представился.
– Я – Вильгельм, хозяин этого дома. Присядьте, Матиас. Вы, наверное, недоумеваете, зачем я вас сюда позвал?
– Да, – Матиас смутился. – Не ожидал, что вы умеете читать мысли.
– Я мысли не читаю, не волнуйтесь, – Вильгельм улыбнулся. – Я бы и сам недоумевал, попав в такой дом. Я бы ушел, решив, что художнику здесь делать нечего. А вы не ушли, это хорошо.
– Я не ушел, потому что это невежливо, – сказал Матиас. – Раз уж я здесь, то я должен узнать все, что от меня хотят, а потом принимать решение.
– Рад, что вы такой серьезный человек, – похвалил его Вильгельм.
– Жизнь сделала меня таким, – проговорил Матиас, погрустнев.
– Простите, что приоткрыл ящик Пандоры, – Вильгельм тронул его за руку. – Перейдем к делу. Я, как и вы – художник. Правда, я рисую не всегда, а в моменты сильнейших переживаний. Порой на моих картинах появляются люди или предметы, которых я никогда прежде не знал, не видел. А по прошествии какого-то времени, люди, нарисованные на полотнах, появляются в моей жизни, словно я – их создатель, – улыбнулся. – Мистика, это точно. Но она не лишена реальных очертаний. Вас, Матиас, я вначале увидел на своем полотне, а потом встретил на улице. Узнав, что вы – художник, я пригласил вас для росписи стен. Согласитесь, это хороший повод не только познакомиться, но и подружиться.
– Могу я взглянуть на ваши картины? – Матиас изучающее посмотрел на Вильгельма.
– Конечно. Идемте. Они наверху.
Они поднялись по массивной лестнице, остановились перед двойной дверью. Вильгельм глубоко вздохнул, словно собирался погрузиться под воду, толкнул створки от себя. Матиас замер на пороге, воскликнув:
– Мама!
Альбертина смотрела на него со свойственной строгой полуулыбкой. Глаза такие глубокие, что можно утонуть. Матиас любил эти черные омуты. Он мог смотреть в них часами, чувствуя, как особая небесная сила перетекает от нее к нему и обратно. Именно этой небесной силы ему сейчас безумно не хватает. Не хватает маминого совета, маминой ласки и нежного голоса. Он не видел маму почти десять лет. Он не знает, где сейчас Альбертина, и от этого сердце разрывается и стонет:
– Мама, мамочка, ма…
Матиас повернул голову и увидел портрет сестры. На нем Иссидора живая, реальная. Она нарочно замерла, чтобы через миг рассмеяться своим звонким заразительным смехом. Ну же, Иссидора, отмирай! Но она молчит, выжидает. Чего она ждет? На кого она смотрит?
– Ваш портрет справа, – сказал Вильгельм.
Матиас повернул голову, вздрогнул, увидев себя в зеркале. Провел рукой по волосам. Зеркало осталось равнодушным к этому движению. Да и белая рубаха с кружевным воротником больше подходила для графских портретов столетней давности.
– Кто вы? – спросил Матиас, глядя в упор на Вильгельма.
– Граф Монтенуово… – и через паузу. – Твой отец…
Они стояли друг против друга и молчали. Матиас силился вспомнить картинки из своего детства, но не мог. Ему было два года, когда их с Иссидорой отправили в приют. Кто отправил? Почему? Тогда они не знали. Они держались за руки и плакали. По прошествии нескольких лет, когда они разыскали Альбертину, она сказала, что все произошло по вине злых людей, которые наказаны сполна. Когда Иссидора спросила об отце, мама сказала, что он граф, что он красивый, умный и очень их любит.
– Придет время, и он нас обязательно отыщет. Обязательно. Мы будем вместе, будем, – сказала она, надев Иссидоре и Матиасу на шею амулеты.
– Любовь шнурочек порвет, – добавила она таинственным шепотом.
Тогда Матиас ничего не понял. А сейчас почувствовал, как шнурок на шее лопнул, словно его перерезали ножом. Матиас прижал руку к груди, чтобы амулет не упал.
– Что с тобой? – Вильгельм подался вперед.
– Мамин амулет, – Матиас вытащил его из-за пазухи, протянул графу.
Тот взял тряпицу, расшитую Альбертиной, прижал к губам и заплакал. Он больше не мог сдерживать своих эмоций. Матиас испугался. Он никогда не видел мужских слез.
– Что с вами? – воскликнул он, сделав шаг.
Вильгельм его слов не расслышал. Он заговорил, желая выплеснуть все, что накопилось в его душе.
– Господи, благодарю тебя за этот подарок. Как я страдал все эти годы… Как мечтал взять в руки хоть что-то, что принадлежало моей незабвенной Альбертине. Я люблю ее всем сердцем. Эта любовь умрет вместе со мной… Вместе… – поднял голову. – Прости мою слабость, Матиас. Мужчина должен быть сильным. Я это знаю, но порой так трудно перебороть себя…
– Трудно, потому что не всегда нужно себя пересиливать, – сказав Матиас, обняв его. – Мама тебя любит, отец… И мы с Иссидорой тебя любим. Мы впитали эту любовь с материнским молоком. Мы с ней росли. Любовь сберегла нас от зла, от необдуманных поступков, от… – осекся, разжал объятия. – Я не знаю, где мама сейчас. Мы не смогли ее найти. Но я чувствую, что она жива.
– Я в это верю, Матиас, – Вильгельм вытер слезы. – Позволишь мне оставить амулет у себя?
– Да, отец…
– Оставайся здесь. Живи со мной, – предложил Вильгельм, взяв Матиаса за руку. – Мы будем вместе писать картины, а потом выставим их в галерее. Я договорился с банкиром, он даст мне свой зимний сад под выставку.
– Заманчивая перспектива, но я пока не готов жить здесь. Я – креол. Свобода для меня важнее всего. Мы привыкли обходиться малым, а здесь слишком много вещей, – сказал Матиас.
– Это не мои вещи. Хозяева просили все оставить на своих местах. Я обещал им это и держу слово, – Вильгельм улыбнулся. – Этот шик произвел неизгладимое впечатление на орлеанскую богему. Банкир с женой теперь не будут есть и спать от зависти. Они могут лопнуть, как мыльные пузыри, пытаясь переплюнуть графа Монтенуово. А он будет жить мечтой о встрече со своей дорогой Альбертиной.
– Я тоже живу мечтой о прекрасной даме, – сознался Матиас.
– Что мешает вам быть вместе? – спросил Вильгельм.
– Она замужем за плантатором и сейчас она не в лучшем положении, – ответил Матиас со вздохом.
– Грустно… – подтвердил Вильгельм.
– Грустно еще и потому, что она молода, а он стар. Он ее не любит. Она это понимает и мечтает вернуться в Европу. Я пообещал ей помочь, но… – Матиас покачал головой. – Теперь я понимаю, что это невозможно.
– Почему? – Вильгельм удивился.
– Билет в Европу стоит очень дорого. Я никогда не смогу заработать столько денег. Даже, если я продам, все, что у меня есть, то…
– Матиас, тебе не нужно ничего продавать, – Вильгельм обнял его. – Ты богат. Ты – сын графа Монтенуово. Все, принадлежащее мне, твое. Сколько нужно денег, скажи.
– Пока нисколько, – сказал он. – Луиза ждет ребенка и никуда поехать не сможет. Но, если честно, я молю Бога, чтобы она не уезжала. Я без нее сойду с ума… Сойду с ума…
– Ты можешь поехать вместе с ней, Матиас.
– Нет, отец, это исключено, – он отстранился. – Я ничего не знаю о той далекой стране, где выросла Луиза. Я – креол. Меня будет выдавать все: цвет кожи, неумение вести себя в обществе, страх оказаться в глупом положении. Богатые люди будут насмехаться надо мной. Луиза меня возненавидит, а этого я боюсь больше всего.
– Ты нарисовал мрачную картину, Матиас, – Вильгельм улыбнулся. Подумав, что у сына богатая фантазия. – Не забывай, что ты – художник. Ты можешь жить и творить в любой точке мира. Главное, чтобы рядом была родственная душа.
– Пока я не знаю, насколько мы с Луизой родственные души, – проговорил Матиас, насупившись. – Она – дикарка. Хотя… – улыбнулся. – Нет, она – ангел, прикрывающийся маской дикаря. Она боится Божьего суда, поэтому ведет себя так, как подобает верной жене. Она провела между нами черту запрета, за которую нельзя переступать. Когда я расписывал потолок в их доме, то был самым счастливым человеком, хотя и не всегда мог ее увидеть. Мне было довольно того, что я слышу ее любимую музыку, которую она постоянно заводит. Я чувствую аромат масел, которыми натерто ее тело. Я через стены вижу все, что происходит в ее комнате. Любовь делала меня сверх зрячим. Я нарочно растягивал время, не спешил заканчивать роспись, но… Плантатор расплатился со мной на прошлой неделе и сказал, что больше не нуждается в моих услугах. Мы с Луизой простились… – обхватил голову. – О, какая же это мука… Я обезумел, хоть и пытаюсь скрыть свое состояние… Иссидора сказала, что время меня излечит…
– Иссидора – мудрая женщина. Расскажи мне о ней, – попросил граф.
– Иссидора сильная и очень строптивая, как мама. На ее долю выпало немало испытаний, но она не сдается. Сейчас она служит горничной у госпожи Бомбель. А до этого жила на плантации в доме Ферстеля. После смерти жены плантатор нашел утешение в объятиях Иссидоры, возвысил ее. А, когда узнал, что она ждет ребенка, выгнал на улицу…
Граф побледнел, подумав о том, что история повторяется с той лишь разницей, что он от своих детей не отказывался. У него их отняли. А Ферстель – подлец. Выгнать на улицу мать своего ребенка – непростительный грех, достойный смертной казни.
– У Иссидоры ребенок? – спросил граф.
– И да, и нет, – ответил Матиас, пожав плечами. – Сестра сказала, что отдала сына в тот же приют, в котором когда-то воспитывались мы с нею. Мальчика зовут Анджалеоне, ему семь лет.
– Нам нужно его забрать! – воскликнул граф, полный решимости осуществить свое намерение немедленно.
– Сначала нужно все обсудить с Иссидорой, – Матиас охладил его пыл. – Думаю, сюда ее не нужно пока приглашать. Завтра она придет ко мне в половине седьмого. Думаю, это самое правильное место для вашей встречи.
Матиас назвал адрес. Они обнялись. Когда Матиас ушел, Вильгельм долго стоял у окна смотрел в свою молодость, в те счастливые годы, когда Альбертина была рядом.
Матиас был необыкновенно похож на юного безусого Вильгельма. Он словно вышел из прошлого, чтобы сказать графу:
– Держись, старик! Жизнь только начинается. Новая ее полоса будет светлой и счастливой. Напасти, льющиеся на твою голову из рога изобилия, должны иссякнуть. Не сомневайся в этом… Жди чуда…
Иссидора
… Вильгельм Монтенуово пришел в дом Матиаса чуть позже, чем Иссидора. Увидев его, она взбеленилась.
– Что вам угодно, господин? По какому праву вы меня преследуете? Неужели вы думаете, что я позарюсь на ваши деньги и улягусь в кровать с такой мерзкой образиной? Кем бы вы себя не считали, я не позволю вам притронуться ко мне.
– Иссидора, это граф Монтенуово, наш отец, – прервал ее крик Матиас.
– Что? – она побледнела, опустилась на край стула, прижала руку к груди, чтобы амулет, который повесила ей на шею Альбертина, не упал на пол. – Повтори еще раз.
– Перед тобой наш отец, граф Вильгельм Монтенуово, – сказал Матиас. – Амулет подтверждает, что я говорю правду. Мой шнурок лопнул вчера.
– А мой сегодня, – проговорила она, посмотрела на амулет, зажала его в кулак. – Я не собираюсь бросаться вам в объятия, граф Монтенуово. Я слишком долго жила без вас и вашей любви. Я не желаю ничего в своей жизни менять. Меня все устраивает, все. Ясно? – одарила графа испепеляющим взглядом.
– Охотно верю, – он улыбнулся. – Но, может быть одно обстоятельство тебе все же хочется изменить?
– О чем вы? – спросила Иссидора с вызовом.
– О том, что маленький Анджалеоне… – граф не договорил.
Иссидора набросилась на Матиаса с кулаками:
– Как ты посмел выболтать мою тайну. Я не желаю тебя знать…
– Иссидора, я хотел, как лучше, прости, – отбиваясь от сестры, воскликнул Матиас. – Будет лучше, если мы заберем мальчика…
– Не-е-ет… Не лезьте в мою жизнь. Оставьте меня в покое, – выкрикнула она.
– Иссидора, я хочу тебе помочь, – сказал граф.
– Мне не нужна помощь. Помогите лучше себе самому.
– У тебя наверняка есть заветная мечта, – граф пытался найти хоть какую-то зацепку, чтобы успокоить разбушевавшуюся Иссидору.
– Мечта у меня есть, – она сжала кулаки. – Я мечтаю, чтобы этот проходимец Ферстель поскорее переселился на тот свет. Пусть его постигнет та же участь, что и его сына.
– Что ты несешь? – Матиас схватил сестру за плечи.
Иссидора закрыла лицо руками, разрыдалась. Сквозь рыдания прорвались наружу слова признания, которое она никак не решалась сделать.
– Прости, прости меня брат… Я не смогла сказать тебе, что родила мертвого ребенка… Я придумала историю про Анджалеоне, который живет в приюте… Так было проще… Мне так было проще избавиться от жутких видений и криков, терзавших мою душу… Если бы мальчик не умер, я бы ни за что не отдала его в приют… Ты знаешь, что такое лишиться разом и матери, и отца… Прости, прости меня, брат…
– Иссидора… бедная моя девочка, зачем ты мучила себя столько лет? Зачем, Иссидора? – из глаз Матиаса потекли слезы. Он опустился на колени, обнял плачущую сестру.
– Не знаю… – она посмотрела в его глаза. – Не знаю, Матиас… Мне стало страшно, когда я подумала о том, что Бог наказывает всех женщин, которые спят с Ферстелем. Вначале Марлен, потом я, теперь Луиза…
– Нет, – Матиас, вскочил. – Замолчи! Ты говоришь, как безумная. От горя ты потеряла разум, Иссидора. Бог никого не наказывает. Он любит нас всех. Любит и прощает. Он…
– А почему мы рожаем мертвых детей? – крикнула она.
– Потому что они не нужны Ферстелю, – ответил граф, молчавший до сих пор.
Брат и сестра повернули головы. В пылу перепалки они забыли, что находятся в доме не одни. И теперь смотрели на графа так, словно видели его впервые.
– Мертвые дети – признак того, что кто-то из родителей не желает их появления на свет, – повторил граф. – Мне об этом говорила Альбертина. Она настояла на том, чтобы я присутствовал при родах. Мало того, она велела мне перерезать пуповину, омыть вас и прижать к груди. Когда я выполнил все ее пожелания, она призналась, что не ожидала от бледнолицего изнеженного графского сыночка такого поистине мужского поступка. И добавила:
– Если бы ты меня не любил, Вильгельм, у нас бы никогда не было детей. Все бы они умерли еще в утробе и никогда бы не увидели свет.
– Какой ужас, – Иссидора прижала руку к груди. – Значит, причина вовсе не во мне… Господи, прости меня за все ненужные мысли… Прости…
Она подошла к графу, обняла его. Его сердце замерло на миг, а потом заколотилось с бешеной частотой. Говори, говори, говори.
– Простите, что не смог до конца остаться мужчиной, – сказал он дрогнувшим голосом. Слезы мешали говорить, но молчать он больше не имел права. – Я не сумел защитить свою любовь, свою семью, не пошел наперекор родителям. Мое безволие разлучило нас. Моя раздвоенность стала причиной всех последующих злоключений. Я рад, что вы унаследовали больше от Альбертины, чем от меня. Вы сильные, мужественные, бесстрашные люди, умеющие постоять за себя, за свою любовь и счастье. Вы научились принимать правильные решения…
– О, довольно, граф. Откуда вам знать, какие мы? – Иссидора, отстранилась от него. – Вы хотите нас видеть в превосходном свете, поэтому приписываете нам то, чего на самом деле нет. Я не желаю больше слушать хвалебные оды в свой адрес, потому что много раз шла на поводу своих желаний, насовершала столько глупостей, что стыдно вспоминать. Мы с Матиасом не идеальные и давно уже не детки. Мы – звери, пытающиеся выжить в зверинце среди пантер, леопардов, аллигаторов и гиен. Мы знаем цену каждому косому взгляду, каждому ехидному слову. Здесь одних маминых куколок мало. Здесь нужно оружие посильнее. У вас случайно не найдется пары пушек? – воткнула руки в боки. – Давайте взорвем этот городишко, сотрем его с лица земли, чтобы и воспоминаний о нем не осталось. Испугались? – рассмеялась. – В наших жилах течет креольская кровь. Воздух Луизианы питает нас ненавистью, учит нас борьбе. Вы, бледнолицые завоеватели, никогда не сможете нас победить… – осеклась, увидев недовольный взгляд брата.
– Ой, что это я? Простите, граф, что набросилась на вас. Мама учила нас любви. Она никогда не сказала ни одного плохого слова о вас. Никогда…
– Я верю, что скоро мы с ней увидимся, – сказал Вильгельм.
– Думаю, этого уже недолго ждать, – Иссидора улыбнулась. – А где вы живете?
– На ру Бельвиль.
– Где? – он повторил. Она хлопнула себя ладошкой по лбу. – Ну, да, госпожа Терезия без умолку говорит про графа и его особняк на ру Бельвиль, набитый антиквариатом… думаю, вы в опасности, граф. Терезия главная интриганка в Орлеане. Она сделает все, чтобы оставить вас без штанов.
– У нее это не получится, – сказал граф без улыбки. – Штаны я сниму только при встрече с Альбертиной Мотенуово, своей законной женой.
– Я не это имела ввиду, – Иссидора прыснула от смеха.
– Терезия хочет завладеть вашим богатством.
– Это у нее тоже не получится, – Вильгельм улыбнулся.
– Все мое богатство принадлежит не мне, а моим детям Иссидоре и Матиасу Монтенуово.
– Это шутка? – Иссидора испытующе посмотрела на наго.
– Это – правда. Вот документы, подтверждающие мои слова, – граф протянул ей бумаги.
Иссидора схватила их, углубилась в чтение. Матиас заглядывал в документ через плечо сестры.
– Вы… Вы… – оторвавшись от чтения, прошептала она. – Вы… замечательный… отец…
Иссидора бросилась ему на шею и разрыдалась так же громко, как некоторое время назад в объятиях брата.
– Жаль, что мамы с нами нет, – сказал Матиас со вздохом. – Жаль…
Зимний сад на ру Рояль
… Подготовка к выставке заняла несколько месяцев, во время которых Матиас писал картины. Работал он в своем маленьком доме, упорно отказываясь переезжать на ру Бельвиль. Все твердил: потом, еще не время.
Граф сдался. Но предложил заключить договор. Если Матиаса назовут лучшим художником Орлеана, он переедет на ру Бельвиль. Матиас согласился, зная, что лучшим художником его не назовут никогда.
Здешняя публика, которую Иссидора назвала зверьем, ни за что не станет рукоплескать человеку из другого сословия. Да, он сын графа. Но рожден он вне брака, и его мать – креолка, служанка, с которой граф развлекался в молодости. Развлечений у богатых мужчин может быть много. Поэтому рукоплескать и кланяться внебрачным детям, нет смысла. Много чести для безродных…
Матиас все это понимал и не строил никаких иллюзий. Главной для него была работа над картинами, которая помогала заглушить страстное желание увидеть Луизу.