– Все хорошо, – подхватывает эти слова хор голосов.
Только Матиас молчит. Он не знает того, о чем они говорят. Зато он знает, что Луиза будет жить. Будет… На ее бескровном лице появляется некое подобие улыбки. Сердце стучит робко с перебоями: тук, пауза, тук-тук…
Кто-то кладет руку на плечо Матиаса. Он поворачивает голову, растерянно смотрит на незнакомого человека в белом халате.
– Все хорошо, – говорит он. – Кризис миновав. Мы открыли окна, чтобы она могла подышать чистым воздухом… Вам лучше подождать в другой комнате…
– Да…
Матиас выходит вместе со всеми. Кто-то протягивает ему ром. Он выпивает залпом, опускается на стул, обхватывает голову руками, шепчет:
– Господи, спаси, помоги, защити. Господи, сохрани ее душу, молю Тебя…
Постепенно реальность приобретает привычные очертания. К Матиасу возвращается слух, зрение, здравомыслие.
– А где господин Ферстель? – спросил доктор, выйдя из комнаты Луизы.
– Уехал еще в полдень, – ответил управляющий Хорхе.
– Уехал и до сих пор не вернулся? – воскликнул доктор рассерженно. – Оставить умирающую жену на произвол судьбы – верх безумия.
– Что? – Матиас встрепенулся. – Луиза не умирает. Она…
– Уже умерла, – сказал доктор с сожалением.
– Нет! – Матиас рванулся в комнату Луизы.
Увидел ее бескровное лицо, побелевшие губы, простонал:
– Господи…
– Я ждала тебя, ждала, – послышалось откуда-то извне.
– Луиза, Лу-и-за, – закричав он, бросившись к ней.
Обезумев от горя, он вновь потерял контроль над собой. Он целовал лицо, губы, руки Луизы, повторяя:
– Ангел мой, любовь моя… живи, дыши, дыши… Не уходи… Не оставляй меня одного… Не умирай, Луиза…
Слуги молча смотрели на убитого горем человека. Никто не пытался оттащить его. Никто не осуждав его. Ему сочувствовали. Вместе с ним молились, плакав и не хотели утирать слез.
– Господи, яви нам Свою милость… Господи…
Из груди Луизы вырвался сдавленный стон. Ресницы чуть дрогнули.
– Доктор! – крикнула Далия. – Скорее, она жива!
– Не может быть. Ее сердце остановилось несколько минут назад. Это всего лишь посмертный выдох, – взяв Луизу за руку, сказал доктор.
– Она жива, жива, жива, – упрямо повторял Матиас.
– Она не умирала… Она уснула… Мы помогли ей проснуться… Господь помог ей…
– Невероятно, но это – чудо, – сказал доктор. – Луиза жива! Да-да, она жива. Пульс слабый, но он все же есть, – положил руку на плечо Матиаса. – Вы спасли ее…
Матиас уткнулся головой в край кровати, заплакал. Он знал, что мужчины должны быть сильными, что креолы не имеют права демонстрировать свои чувства, но скрывать свои эмоции больше не мог. Из глаз текли слезы радости и благодарности Богу за то, что Он воскресил Луизу, вернул ее в мир живых. Еще не пришло ее время отправляться по реке Стикс в вечное плавание. Она должна насладиться счастьем здесь, на земле. Она должна понять, что такое любить и быть любимой. Он, Матиас, отныне будет всегда рядом с ней. Он – однолюб, как и его отец, граф Монтенуово. Он не сомневается теперь в том, что Луиза станет его женой. Он сделает все, чтобы это свершилось…
В плену страстей
… Больше недели Матиас провел у постели Луизы. Он кормил ее, расчесывал, пел колыбельные, целовал кончики пальцев, рассказывал сказки, которые слышал от матери. Как только Луизе стало лучше, Матиас увез ее в дом графа на ру Бельвиль и оставил на попечение сестры. Иссидора ушла от Бомбелей в тот день, когда госпожа Терезия повезла потрет Ферстелю.
Банкир вновь попытался уложить ее в постель. На этот раз Иссидора не стала церемониться, она с силой ударила его ногой в живот. Он скрючился от боли, прошипел:
– Убью, гадина.
Она рассмеялась, бросила ему в лицо какую-то тряпку, ушла со словами:
– Сил не хватит сразиться с креолкой…
Бомбель хотел приказать слугам схватить мерзавку, но передумал. Знал, слуги растрезвонят обо всем по городу, а это ему ни к чему. Он найдет способ приструнить эту девку.
Бомбель лег на кровать, потер ушибленное место, закрыл глаза.
– Хорошо, что Терезия уехала к подруге. Я люблю, когда она совершает такие прогулки. Обратно она всегда приезжает в прекрасном настроении и одаривает меня своими ласками, – улыбнулся. – Я тоже проведу это время с пользой. Меня желают все женщины Орлеана, а я волочусь за юбкой грязной полукровки. Тьфу…
Бомбель злился на Иссидору еще и за то, что она была единственной женщиной, из-за которой он потерял голову. Строптивый креольский нрав распалял банкира, заглушая все мысли, кроме одной: заполучить креолку любой ценой, а потом убить. Убить медленно с особой жестокостью. Бросить эту ведьму в костер. Выместить на ней все свои терзания, негодования, разбитые надежды.
Вспышки ненависти превращали Бомбеля в злобное бесформенное существо, от которого не было спасения никому, и самому Бомбелю тоже. Его выводило из себя и то обстоятельство, что вспышки гнева стали учащаться.
Обезумевший неврастеник побеждал в нем умного, уважаемого всеми человека, хорошего семьянина, каковым Бомбель считался. Он уже давно подумывал о том, что пора Иссидору выгнать, но боялся заговорить с Терезией об этом. Сегодняшняя выходка горничной заставила его принять окончательное решение: Иссидору нужно уничтожить.
Бомбель пошел в кабинет, приказал секретарю привести креолку. Тот вернулся быстро, сказал:
– Она ушла, господин Бомбель.
– Ушла? Кто ей позволил? – Бомбель стукнул кулаком по столу. Секретарь пожал плечами. Не стал пересказывать, как нелестно отозвалась Иссидора о хозяине.
– Ладно, никуда она не денется, погуляет и вернется, – сказал Бомбель, встав из-за стола. – Куда она поехала?
– Не знаю. Я горничными не интересуюсь, – ответил секретарь с улыбкой.
– Вас больше интересует хозяйка, так, Николя? – в голосе Бомбеля прозвучала угроза. Секретарь побледнел.
– И куда же она поехала?
– Я ничего не знаю о планах госпожи Терезии, – выпалил секретарь.
– Бедный мой Николя, она и тебя оставила в дураках, – Бомбель усмехнулся. – Я обожаю Терезию за непредсказуемость. А ты? – выдержал паузу. – Ладно, займемся делами. От Терезии не убудет, если она одарит своим вниманием кого-то, кроме нас.
Николя с удивлением посмотрел на Бомбеля. Он не верил в искренность его слов. Не верил в то, что банкир лишен чувств. Наверняка он затаил злобу на неверную жену и хочет получить доказательство ее вины, выставляя себя этаким простаком, не умеющим ревновать.
– Нет, господин Бомбель, вам не удастся меня перехитрить, – думал Николя, раскладывая перед банкиром бумаги. – Если уж в моей душе бушует пожар ревности, то представляю, каково вам. Мы оба знаем, что Терезия поехала вовсе не к подруге, а к плантатору Ферстелю. Она не скрывала от нас своих намерений. Именно поэтому, мы не имеем права подозревать ее в измене. Она повезла портрет. Что в этом страшного? Для нее – ничего. А для меня, бедного измученного ревностью Николя, не понятно, зачем Терезии новые связи? Что заставляет ее, замужнюю женщину, мать двоих детей, снова и снова бросаться в объятия разных мужчин? Что ею движет? Инстинкт? Но тогда, чем Терезия лучше животных? Только тем, наверно, что она – красивая женщина. Красота прикрывает истинную сущность банкирши. На самом деле она – похотливая самка, – Николя сжал кулаки. – Я ненавижу ее. Ненавижу себя за то, что не могу побороть в себе влечение к этой самке. Я никак не могу понять, почему я люблю Терезию? За что я ее люблю? Зачем я совершаю одну и ту же ошибку? Как избавиться от состояния гипноза, в котором я нахожусь? Как вырваться из цепких когтей Терезии Бомбель? Не знаю…
…Плен страсти Терезии и Ферстеля, длившийся чуть больше недели, завершился неожиданно. На пароход вернулась команда. Пора в обратный путь. Как пора? Зачем возвращаться обратно?
Ферстель погрустнел. Он не желал ни о чем думать. Не хотел больше ничего знать. Молодая жена и ребенок, которого она носила под сердцем, больше его не интересовали. Они ему были не нужны. Мало того, они становились для него обузой, ненужным грузом, который выбрасывают за борт во время шторма. Он с легкостью утопил бы Луизу в Миссисипи, а потом утопился бы сам. Жизнь после жизни его не устраивает. Он хочет одного – облагать Терезией постоянно. Он готов сгореть в огне ее любви, заснуть в ее объятьях и не просыпаться никогда, если им не суждено быть вместе.
Пароход шлепает лопастями по воде, словно колотит по его кровоточащей душе и приказывает:
– Умри, умри, умри…
У Ферстеля нет сил, нет желаний, нет ничего кроме осознания того, что они с Терезией никогда не смогут быть вместе… Она его забудет. Он это знает, чувствует каждой клеточкой тела. Терезия – бабочка – однодневка. Он ее не осуждает, сам был таким до этой встречи, до этого побега в любовь, в жизнь, в безумное наслаждение. Путь обратно равносилен смерти. Смерть – это лучший выход для него. Хотя, звать ее не стоит, все еще может измениться…
Они сойдут на берег. Он вернется домой. Луиза родит сына…
– Нет… – Ферстель сжал кулаки. – Я не желаю видеть эту ангельскую улыбку, она меня выбешивает. Каждый раз, когда я ее вижу, мне хочется схватиться за оружие и прострелить череп этой глупой австриячке. Я ненавижу Луизу, ненавижу так, словно она виновата во всех моих злоключениях…
– Мой милый Франц, ты сегодня на себя не похож, – Терезия прильнула к нему всем телом. – Где огонь? Где страсть? Где сила? Постой, дай угадаю, о чем ты сейчас думаешь, – поцеловала его в губы. – Да. Все мысли твои о любви. Угадала?
– Нет, – ответил он холодно. – Я думаю о смерти, Терезия.
– Фу, как глупо, – она оттолкнула его. – Ты меня огорчил. Зачем ты мне об этом говоришь, когда у нас с тобой все так удивительно и прекрасно. Неужели тебе мало моих признаний, моих поцелуев и того, что ты – единственный мужчина, заставивший меня потерять голову, забыть обо всем, кроме любви? Время для нас остановилось, чтобы повернуть вспять, к дню нашего сближения. Подумай, как будет дивно все начать сначала, – прикрыла глаза. – О, я уже дрожу от вожделения, от предвкушения того, что с нами произойдет. Ну же, Франц…
Он поцеловал ее в губы долго, страстно. Она осталась довольна.
– Обещай, что не станешь больше говорить всякий вздор и огорчать меня.
– Обещаю, – он улыбнулся. – Знай, Терезия, что вся моя жизнь отныне принадлежит тебе. Последним словом, которое я произнесу, будет твое имя Те-ре-зи-я.
Он с жадностью впился в ее губы, словно хотел причинить ей такую же боль, какую сам испытывал сейчас. Она разозлилась, оттолкнула его. Ферстель ей надоел. Терезия не хотела его больше видеть. Ей нужен был перерыв в отношениях, тайм аут…
Терезия руководствовалась в своей жизни правилом: "излишества себе можно позволить только с теми, кого ты собираешься в скором времени бросить". Ферстель ей был не нужен. Она знала, страсть утихнет, а вот доброе имя Бомбелей переживет века. Она не желает лишаться богатства ради сиюминутного удовольствия. Ферстель – прекрасный любовник, но он для нее слишком мелок. Она отблагодарила его сполна за безумную страсть, которую он разжег в ее сердце. Она провела с ним столько времени, сколько не проводила ни с кем и никогда. Она впервые вела себя так, словно стала глупой девчонкой. Шептала ему на ушко нежные признания, и сама восторгалась ими:
– Ты – мой повелитель, мой демон. Твой огонь, твоя сила, вливается в меня, наполняет меня все новыми и новыми желаниями, зажигает во мне страсть, делает меня всемогущей. Я – не просто императрица Франции, я повелительница Франца! Я тобой повелеваю. Я вливаю в тебя свою силу и любовь. Повелевая тобой, я повелеваю Францией. Я велю написать на могильной плите: "Здесь покоится повелительница Франции Терезия Декатур Бомбель!"
– Бог с тобой, любовь моя! – воскликнул Ферстель. – Зачем ты заговорила о могильных плитах? Живи вечно, моя повелительница.
Тогда он упрекал ее в заигрывании со смертью, а теперь она отчитывает его. Но мысль, кольнувшая его тогда, о том, что слова о могильном камне могут стать пророческими, не покидает, а переходит в разряд навязчивых. Ферстель видит свой надгробный камень, на котором пишут: "Здесь покоится император Франц Наполеон Ферстель". Он осознает, что Терезия с ним просто играла, как кошка с мышкой. Игра ей наскучила. Она собирается придавить мышку и выбросить за ненадобностью…
– Нам нужно держать себя в руках, господин Ферстель, – она хлещет его по щекам своим равнодушием. – Мы с вами случайно встретились на этом пароходе. Я гостила у подруги. А где были вы все это время?
– Ждал, когда привезут венские кружева, – брякнул он первое, что пришло на ум. Терезия оживилась.
– О, как интересно! Надеюсь, вы привезете их мне. Я не собираюсь уступать титул законодательницы моды никому в Орлеане.
– Я помню об этом, госпожа Бомбель, – сказал он сухо.
– Прощайте…
– Прощайте, прощайте, господин плантатор, – протараторила она ему в спину.
Он оставил без внимания ее руку, протянутую для поцелуя, сошел на берег. А она осталась на пароходе. До Нового Орлеана оставался еще час пути…
У причала стоял Хорхе и держал под уздцы двух коней. Ферстель устало улыбнулся.
– Как ты узнал, что я приеду сегодня?
– Мы вас искали, господин Ферстель. Люди сказали, что видели вас, входящим на палубу парохода, уходящего вниз по Миссисипи. Мы решили дождаться, когда пароход вернется обратно, – объяснил Хорхе, глядя мимо хозяина.
– Все гениальное – просто, а мы зачем-то усложняем свою жизнь, – Ферстель вскочил в седло, пришпорил коня.
До дома добрались быстро. Ферстель прошел к себе, закрылся. Был рад, что никто не вышел ему навстречу. Луиза, по– видимому, спит, а слуги его побаиваются и стараются без надобности не попадаться на глаза хозяину. Ферстель налил себе рома, выпил залпом, улегся в кровать. Странная тяжесть сковала его тело, заставила погрузиться в темноту.
Утром Ферстель проснулся позже, чем всегда, сказались бессонные ночи в объятиях Терезии. Воспоминание о ней разбередило сердечную рану. Ферстель решил выместить свою злость на Луизе. Пошел к ее комнате, рассердился, увидев распахнутую дверь, спросил с присущей ему строгостью в голосе:
– Что за вольности, Луиза?
Никто не ответил. Вошел. Комната пуста, только ветер колышет тонкую занавеску. За окном виден свежий могильный холмик с маленьким крестом, горящей свечой и букетом цветов. Тело Ферстеля окаменело. Он понял, что не был дома слишком долго. За это время могло произойти все, что угодно, а он даже не спросил Хорхе, как чувствует себя госпожа. Вчера ему был неинтересен этот мир. А сегодня, когда он здесь, и прошлое отступило, реальность душит его своими костлявыми пальцами, впивается в шею с такой силой, что невозможно дышать.
– Хорхе, кто это? – хрипит Ферстель и сам пугается своего голоса.
– Ребенок, – отвечает Хорхе.
Ферстель с трудом делает несколько вздохов.
– Где Луиза?
– Ее больше нет…
– Как нет? Она умерла? – Ферстель почувствовал, что земля уходит из-под ног.
– Я не знаю, хозяин, – говорит тот, не поднимая глаз.
– Что за бред. Хорхе? – к Ферстелю возвращается чувство самообладания. Он хватает Хорхе за грудки, трясет и кричит:
– Говори немедленно, что здесь произошло? Говори, иначе я удушу тебя…
По мере того, как Хорхе говорил, лицо Ферстеля становилось все мрачнее и суровее.
– Значит, Матиас все же влез в ее постель, – думал он. Ненависть и ревность распаляли его больное воображение. Ферстель уже составлял план мести, сочинял обвинительную речь и торжествовал победу.
– Где живет этот мерзавец? – спросил он, не дослушав.
– Я не скажу вам, господин Ферстель, – Хорхе насупился. – Вы – демон, злой, жестокий, коварный. Как вас только носит земля? На вашей совести трое мертвых детей. Вы убили Марлен, сломали жизнь Иссидоре, а теперь хотите уничтожить Луизу. Но я вам этого сделать не дам. Хватит.
– Ах ты, безродный креол, да как ты смеешь открывать рот без разрешения? На кого ты посмел лаять, паршивый пес? Я придушу тебя, – Ферстель замахнулся на Хорхе.
Тот перехватил его руку. Сдавил так, что Ферстель присел от боли.
– Да, я безродный креол, но зато я – честный человек, я не запятнал свою душу невинной кровью, не продал ее дьяволу так, как это сделали вы, белый человек с богатой родословной негодяя. Я вас презираю. И не только я. Все слуги ушли от вас. Я один остался для того, чтобы плюнуть вам в лицо. Я выполняю волю покойной Марлен. Я, наконец-то, доставлю ей и себе такое удовольствие, – он плюнул в лицо Ферстелю, развернулся и ушел.
Ферстель вытер лицо, схватил ружье, побежал за Хорхе. Резкая боль в области живота застигла его на лестнице. Он перегнулся через перила, выронил ружье. Выругался, перевел дух, пошел вниз. Новый удар в область солнечного сплетения, повалил Ферстеля. Едва он перевел дух, удары посыпались один за другим. Невидимый противник колотил Ферстеля с такой силой, что тот не успевал закрываться от ударов. Скатившийся с лестницы Ферстель корчился от боли, которая становилась все сильнее. Он искусал губы, изодрал в кровь руки, он кричал и выл, моля о помощи. Но никто не пришел. Дом был пуст, как и сказал Хорхе.
Ферстель молил смерть явиться за ним поскорее, но она не спешила раскрывать ему своих объятий. Она наслаждалась его мучениями, его криками и нечеловеческим воем. Боль немного утихла и Ферстель увидел Марлен, вошедшую в дом. Следом за ней вбежали дети. Они принесли с собой серый колючий мох, который Ферстеля жутко раздражал.
В серых лохмотьях мха скапливалась сотня мелких тварей, вызывающих чесотку и удушье. Чтобы избавиться от этой заразы, Ферстель заставлял слуг срывать мох с деревьев и сжигать его. Но мох появлялся снова и снова, словно хотел доказать плантатору, что не собирается покидать своих владений. Человек не сможет перебороть природу никогда.
– Мы сожжем его, сожжем, – запели дети, набрасывая мох на голову Ферстеля.
– Марлен, запрети им это делать, – заорал Ферстель. – Спаси меня, Марлен.
– Разве ты не видишь, что я помогаю тебе, – Марлен улыбнулась, бросив ему в лицо несколько прядей мха.
Ферстель запоздало подумал о том, что Марлен давно умерла, что ее тело сгнило в земле. А все, происходящее сейчас, галлюцинация, бред его измученного болью сознания.
– Мы желаем тебе счастья, до-о-о-рогой, – пропела Марлен.
Жуткая усмешка исказила ее лицо, кожа с него стекла вниз черной жижей, обнажив прогнивший череп. Ферстеля парализовал страх. Он во все глаза смотрел на пляску смерти, не смея пошевелиться.
Она зажгла факел, ткнула его в лицо Ферстеля. Огонь опалил его волосы, ресницы, выжег глаза, проник внутрь, добавив ему новых мучений.
– Гори, гори ясно, чтобы не погасло, – пели дети, приплясывая вокруг сгорающего тела.
Порыв ветра на миг облегчил страдания Ферстеля. Сквозь пелену он увидел лицо доктора, склонившего над ним, прошептал: Те-ре… и затих.
Доктор посмотрел на Хорхе с испугом.
– Я никогда не видел, чтобы изо рта умирающего человека вырывался огонь. Что это было?
– Я не знаю, – ответил Хорхе, глядя на скрюченное тело хозяина, в волосах которого застряли пряди мха.