13
За два года до этого, в одно очень раннее утро на мосту Бир-Хакем другой прохожий - хотя не исключено, что это был тот же самый, и в этом случае легко представить себе его ужас - так же потерял равновесие и выбросил руки вперед, споткнувшись о труп Анжело Клопштока-Лопеса.
До того как Анжело Клопштока-Лопеса прошили в ночной тьме три пули калибра 11,43, каждая из них смертельная, он и сам торговал оружием, поэтому, будучи профессионалом, еще успел определить по звуку точный калибр названных пуль в самый последний миг перед тем, как они его продырявили. Прошлое Анжело было таким же мутным, как грязновато-коричневая река, протекавшая под его трупом; подобно этой воде, он тоже тащил за собой массу всяких мерзостей, в полной мере объясняющих это преступление. Огромное количество возможных причин для убийства и значительное число группировок и отдельных лиц, способных его совершить, сразу же поставили это дело в разряд "глухарей". Кроме того, особое стечение обстоятельств, а именно нагрянувшие выборы и дипломатические проблемы, куда более важные в сравнении с этим фактом, в конечном счете безнадежно непоправимым, привело к тому, что кончина Клопштока-Лопеса никого сильно не огорчила, - напротив, расследование велось крайне медленно, лениво и небрежно. Скоро дело и вовсе сплавили в архив. И забыли о нем.
Однако следует сказать, что в нем был замешан Альбен. С того дня как у него в голове возник первоначальный замысел и до той ночи, когда его палец нажал на холодный курок, он вел свое дело в абсолютном одиночестве, с похвальной скрытностью, а главное, с безмерным тщанием, движимый чем-то вроде простодушного, но эффективного усердия хорошего ученика; доказательства успеха налицо.
Проект этой оригинальной акции созрел у Альбена в пору крайней усталости, после целого года усиленных трудов в нескольких радикальных группировках, которые доставляли ему весьма скромные радости, а точнее, одну лишь горечь. Он решил самоустраниться, но прежде ознаменовать свой уход из сферы политики каким-нибудь громким поступком, искупив таким образом то, что он по старой памяти все еще называл "дезертирством"; этот поступок станет одновременно и апофеозом, и достойным завершением его карьеры левака; выполнив свой долг, он сможет гордиться этим и со спокойной совестью жить для себя.
В первую очередь он проштудировал газеты, книги, телефонные справочники и составил список людей, отвечавших четырем условиям. Они должны были: 1) быть живы, 2) быть виновными в его глазах, 3) быть жителями Парижа и 4) быть более или менее доступными для убийцы. Отбор занял много времени: в список просилась масса кандидатур. Следовало отнестись к ним максимально тщательно и беспристрастно, отринув субъективность и предвзятость и изучив досье каждой жертвы до последней буквы. В сухом остатке Альбен получил шесть имен. Он записал эти имена на шести клочках бумаги, скатал их, бросил в специально купленную для этого шляпу, и то, что можно назвать случаем, судьбой, возмездием или просто историей, пало на имя "Анжело Клопшток-Лопес", которое Альбен вытащил из шляпы.
Еще два месяца он следил за торговцем в нерабочие часы. Труднее всего было раздобыть оружие. Что касается самого исполнения, Альбен разработал свой план с тем же сосредоточенным и спокойным вниманием, с каким десятью годами раньше конструировал в Меккано некий сложный мостовой кран. Он все просчитал заранее, учел все возможные препятствия и постарался оставить после себя минимум улик, чтобы расследование никоим образом не смогло привести к нему.
В первые дни после устранения Анжело Альбен ликовал, смакуя не столько прекрасное исполнение своей акции, сколько исключительную, идеальную чистоту ее подготовки. Он без конца прокручивал в памяти один и тот же фильм, одну и ту же пластинку, вспоминая мельчайшие детали события, снова оценивая все его подробности; так человек, желающий поселиться в пустом доме, обходит каждый закуток, изучает каждый угол. Иногда вечерами его захлестывало восхищение самим собой, и этот бурный восторг прямо-таки лишал его сна.
Он быстро вернулся к прежнему образу жизни, в основном бездеятельному, восстановил старые связи. Никто и никогда не вспоминал в его присутствии это убийство, прошедшее, впрочем, почти незамеченным, и никогда он сам не проронил о нем ни слова. Но вот судьба или фатум, порядок вещей или незнание причин и следствий однажды привели утлый челн его жизни к дверям музея Чернуски, близ парка Монсо. Дело было утром, он вошел туда, осмотрел залы. Наконец он очутился перед статуей бодхисатвы и каким-то созерцавшим ее незнакомцем и завязал со вторым разговор по поводу первой, поскольку давно уже отказался от намерения поступать наоборот. Обнаружив общность интересов в искусстве, в частности любовь к статуям кхмерской культуры, они прониклись взаимной симпатией, и незнакомец пригласил Альбена посещать собрания эстетов, которые один из его друзей, ориенталист, устраивал по субботам в Нантере.
Разумеется, незнакомец этот оказался Лафоном, а друг-ориенталист - Карье. Альбену не понадобилось много времени, чтобы понять, хотя и чисто инстинктивно, что на этой встрече речь пойдет не об остатках Анкгора, а об останках Анжело Клопштока-Лопеса. Так же как и Селмер двумя годами позже, Альбен погрузился в горькие туманные размышления, исполненные метафизических вопросов по поводу концепции свободного выбора. Но он так и не смог уразуметь, каким образом некие силы в течение нескольких месяцев руководили его жизнью вместо него и помимо него. Даже принимая этот постулат в целом, он неизменно упирался в эпизод с вытягиванием бумажки из шляпы, и это четкое определение результата еще до начала процедуры превосходило все, что он считал доселе пределом правдоподобия. Только через много месяцев он свыкся с этой тайной, и наступило выздоровление. С тех пор он исправно посещал субботние собрания. Вот и в эту субботу он вошел и уселся на диван рядом с Селмером.
- Разве Блеза еще нет?
- И Лафона тоже, - ответил Карье. - Сейчас они подойдут.
- Я предупредил Блеза, - сказал Альбен, - а потом проследил за управляющим. Он нес под мышкой два пакета. Вернулся к себе домой.
- Я этим займусь. А Прадон?
- Я разузнал от Брижит его расписание на следующую неделю. Там есть два-три зазора, куда можно встрянуть...
- Ладно, поговорим после, - прервал его Карье, - в рабочем порядке.
- А как с Тристано? - спросил Альбен.
- Тоже в рабочем порядке.
- А этот? - поинтересовался Альбен, указав на Селмера. - Тоже в рабочем порядке?
- Тоже, - буркнул Карье.
- Ну вот, так я и знал, - простонал Альбен; он говорил о Селмере так, словно его здесь не было или, вернее, словно того доставили сюда в большом свертке, который еще не распаковали. - Все ясно. Этот тип спокойненько отправится под жаркое солнышко, чтобы опекать нашего мутанта, а меня оставят здесь, в грязи и тумане, в холоде и под дождем, в старом пальтишке и дырявых башмаках, которые просят каши. Несчастный я человек!
- Какого такого мутанта? - спросил Селмер.
- Угомонись, Альбен, - укоризненно воскликнул Карье.
- Изобретателя, - ответил Альбен неожиданно свойским тоном, как будто упаковка, скрывавшая Селмера, вдруг развернулась. - Какой-то ученый псих, которого они нашли. Мы еще не знакомы, я - Альбен.
- Селмер, - представился Селмер.
- Вы случайно не родственник того Селмера, что делает саксофоны?
- Угомонись, Альбен, - повторил Карье.
В дверь позвонили, Карье пошел открывать, появился Лафон. Проходя в дверь, он слегка наклонил голову, что вполне могло сойти за приветствие. Он по-прежнему был облачен в свой просторнейший серый костюм, который уподоблял его унылому цирку-шапито для обитателей чистилища. Селмер заметил, что подошвы его ботинок были непомерно большими, под стать росту.
- Не хватает только Блеза, - сказал Карье, - но можно начать и без него.
В дверь снова позвонили. Карье привстал.
- Сидите, - сказал Лафон, - я сам открою.
Когда он шел по коридору, его голова чуть не задевала потолок. Послышался звук поворачиваемой дверной ручки, а за ним раздался другой - оглушительный, длинный и дробный, исходящий, вне всякого сомнения, из автоматического оружия. Гигант согнулся вдвое и рухнул, как сломанный дом; его поверженное тело заняло все пространство коридора.
Автоматные очереди прошили дверь по всей ее ширине, точно как в знаменитом эпизоде одного знаменитого фильма, даром что никто не успел заметить сходство. Дверь резко распахнулась, и в проеме возникли маленькие черные стволы, направленные вовнутрь, за ними неясно маячили зеленые суконные пальто. Селмер бросился под диван, не забыв прихватить с собой книгу, чтобы извлечь из нее свой верный Llama; Карье и Альбен уже стреляли с пола в сторону двери, поверх тела Лафона, служившего баррикадой. Последовала шумная, но не очень меткая перестрелка, окончившаяся исчезновением зеленых пальто.
Карье ринулся к двери, размахивая огромным кольтом 45-го калибра, от тяжести которого его бочкообразное тельце клонилось вперед. Он выскочил на площадку, увидел, что лестница пуста и, спешно вернувшись в квартиру, подбежал к окну, чтобы расстрелять автоматчиков, если те будут отступать по пустырю. С минуту он держал его на прицеле, но тщетно: зеленые пальто, вероятно, покинули дом через черный ход, куда окна не выходили.
Селмер переводил дух, укладывая свой пистолет-автомат в книгу-футляр in octavo. Он взглянул на Карье, который смотрел на Альбена, который смотрел на Лафона, который ни на кого уже не смотрел. Глаза гиганта были так же пусты, как пустырь за окном, и так же мутны, как заоконная хмарь. Альбен закрыл их, Карье закрыл дверь, а Селмер закрыл свою книгу.
- Он мертв, - сокрушенно воскликнул Альбен.
- Черт, как некстати!
- А шум? - сердито спросил Карье. - Он разве кстати? Или вы думаете, его никто не слышал?
В комнате было три стола. Два самых длинных составили вместе и положили на них тело Лафона; Карье объявил, что совет они будут держать за третьим. Для начала они устало развалились в креслах, чтобы отдышаться, как спортсмены в раздевалке. Альбен включил радио. Оттуда по-прежнему лилась фортепьянная музыка, медленная, печальная, скорбная.
- Когда жизнь начинает косить под кино, - заметил Альбен, - то стоит включить радио, и вы получите музыку, как в кино.
- Выключите немедленно, - возмущенно приказал Карье. - Начинаем собрание.
Все трое пересели на стулья. Собрание прошло в ускоренном режиме, с изменениями в программе. Карье пришлось самому, с величайшей неохотой, объяснять Селмеру, в чем состоит его задача. На первый взгляд она показалась Тео весьма расплывчатой, но он поостерегся задавать вопросы, предчувствуя, что они вызовут лишь другие вопросы, а те - следующие, рискуя вылиться в конечном счете в бесконечный поток вопросов, которые могли привести к весьма опасным ответам, а он давно уже понял, что на этом лучше не зацикливаться.
Впрочем, он не слишком вникал в суть речи Карье и в результате вынес из нее только главное: ему снова предстоит путешествие. Что ж, тем лучше, подумал он. Ему с самого приезда в Париж очень не хотелось проводить тут зиму.
14
На следующее утро в темноте зазвонил телефон. Понадобилось несколько секунд для того, чтобы сорокаваттный ночник, стоявший у изголовья, разогнал эту тьму; его чахлый свет выявил край постели и все, что находилось вокруг нее, а именно свалку из книг, газет, скомканной одежды и окурков, а затем и хозяйку постели, вернее, только ее левый профиль и левую руку, снявшую трубку, хотя и этого было вполне достаточно, чтобы признать Веру.
Она собралась сказать "да" или "алло", и ее губы уже сложились для этого нужным образом, но звук никак не шел изо рта, и ей пришлось откашляться, чтобы привести в действие голосовые связки, - так остывший мотор разогревают резким рывком акселератора.
- Да, - прохрипела она наконец.
В трубке зашуршал чересчур громкий мужской голос, он неприятно резал ухо.
- Нет, - ответила Вера, - вы ошиблись.
В трубке снова зашуршал голос.
- Как вы сказали? - переспросила Вера.
На сей раз трубка шуршала довольно долго.
- Да, - сказала Вера, - это тот самый номер, но здесь таких нет.
Последовало новое шуршание, во время которого второй человек, лежавший в кровати и доселе невидимый, спросил, в чем дело.
- Кто-то ошибся, - шепнула Вера. - Спрашивают Блеза, а я говорю, что никакого Блеза тут нет.
- Ну-ка дай мне трубку, - сказал Поль.
- Это Блез? - вопросительно прошуршал голос.
- Да, - ответил Поль, - это я.
- Извините за ранний звонок. Я вас, наверное, разбудил.
Поль взглянул на часы Веры из-за плеча Веры. Они показывали без чего-то четыре ночи.
- Да нет, - сказал он, - то есть рановато, конечно, но это не страшно.
- Дело в том, что вы можете срочно понадобиться.
- Слушайте, Альбен, - сказал Поль, сделав предварительно глубокий вдох, - меня все это уже не касается. Я прошу вас понять наконец, что меня все это уже не касается. Я еще раз объяснил это Тристано, когда последний раз виделся с ним. Я больше с вами не в деле, ясно вам? Просто удивительно: такое впечатление, что я говорю с глухими.
- Да, конечно, - ответил Альбен, - мне все ясно. А знаете, что случилось вчера?
- Нет, - отрезал Поль, - не знаю и знать не хочу. И, пожалуйста, не говорите мне ничего.
- Но я все-таки должен держать вас в курсе.
- Альбен, - воззвал Поль, - на сей раз я вас прощаю, но запомните, что с этой минуты я не желаю быть в курсе чего бы то ни было. Все кончено, мы больше с вами не знакомы. Уразумели?
- Уразумел, - ответил Альбен, - ладно, спите дальше. До скорого.
- Прощайте, - сказал Поль.
Он выдохся вконец. Положив трубку, он выключил лампу и снова уснул. За окном начинало светать, но пока едва заметно; по холодным улицам проезжали редкие машины, пешеходов же и вовсе не было. Стояла угнетающая тишина, тем более угнетающая, что не абсолютная.
Прошло несколько часов. Детишки в соседних квартирах проснулись и тихонько завозились, зашмыгали мимо постелей родителей, которые с тяжкими вздохами продирали глаза. С нетерпением ожидая той минуты, когда можно будет встретиться друг с другом, сбиться в группы или, наоборот, разбежаться, ребятня то и дело нарушала безмолвие своим шушуканьем; по мере наступления зари оно звучало все громче, ширилось вместе с юрким светом, который лез во все дыры, пронизывал занавеси, врывался в подъезды, осаждал шкафы, брал в союзники зеркала и активно завоевывал стратегические - с оптической точки зрения - пункты, до той самой минуты, пока наконец не вспыхнул и не засиял в полную силу, вынудив отцов семейств разлепить набрякшие веки, заморгать, подняться и побрести в уборную, давая таким образом сигнал к началу зимнего воскресного дня.
Прошло еще несколько часов, и наступил полдень. Улицы медленно, с усилием освобождались от ледяной корочки под бледным, неживым солнцем в облачной дымке. Поль все еще спал, и Вера тоже. Но тут позвонили в дверь; Поль встал и открыл. Это был Альбен.
- Мне очень неловко, но он хочет вас видеть.
- Но... я же... - начал было Поль.
- Да-да, я понимаю, - сказал Альбен, - я-то вас очень хорошо понимаю. Но он - другое дело, и он хочет вас видеть. Вы ему нужны.
- Я никуда не пойду, - ответил Поль.
- Слушайте, - сказал Альбен, - вы же не хотите, чтобы я устроил такую же штуку, как в банке Sobranie?
- Ах вы юный шантажист, - воскликнул Поль, собираясь с силами, - да что вы можете знать про банк Sobranie?!
- Не очень-то много, - признался Альбен, - но вполне достаточно, чтобы убедить вас пойти к нему. Ну же, сделайте милость, одевайтесь. Я жду вас в машине.
Наступила пауза, пролетел тихий ангел.
- Ладно, - сдался Поль, - иду. Одну минутку, сейчас оденусь и выйду.
Он вернулся в спальню. Вера так и не проснулась. Она спала, свернувшись клубочком, разметавшиеся волосы скрывали ее лицо. В такой замкнутой позе она казалась недосягаемой; в эту крепость сна Поль мог проникнуть разве что через ее сновидение. "Ладно, черт с ними, выйду", - подумал он, сполоснул руки и лицо и оделся.
"Симка-1000" промчалась по пустынным улицам, почти таким же безлюдным, как и среди ночи. В такой холод люди предпочитали сидеть дома. Солнце еще скрывалось за облаками, но они пропускали сквозь себя его резкий бесстрастный свет, подобный освещению в операционной, и город выглядел в нем четким, как на картинке. Альбен высадил Поля где-то в семнадцатом округе, у входа в сквер.
- Это там, - сказал он. - У меня дела, увидимся позже.
Поль вошел в сквер. Карье сидел на скамье рядом с песочницей, в которой возились закутанные ребятишки; он глядел на подходившего Поля с тем же рассеянным, машинальным вниманием, с каким наблюдали за детьми няньки и мамаши вокруг него, сидевшие в дремотном оцепенении там и сям на соседних лавочках.
- У меня кое-что есть для вас, - сказал Карье.
Поль вяло запротестовал, но его собеседник протянул ему небольшую пластиковую папку для документов, черную и новенькую.
- Здесь все что нужно, прочтете сами. И авиабилеты, и необходимая сумма денег. Так что можете ехать.
- Ехать? - возмущенно спросил Поль. - Что... прямо сейчас?
- Через пару недель. Я вам сообщу, когда именно.
- Слушайте, - начал Поль, - я же не могу...
- Не беспокойтесь, - прервал его Карье, - вы поедете не один. А теперь возвращайтесь к себе и ждите сигнала.
- Я не могу, - повторил Поль, - у меня работа, другая работа, настоящая. И в данный момент я не могу покинуть Париж.
- С теми деньгами, что лежат там, в папке, вам не нужна никакая другая работа. И вообще, зачем вам работать, когда я вам предлагаю такой вид каникул?
- Такой вид... - повторил Поль.
- Да, такой вид, - сказал Карье, - такой прекрасный вид каникул. Кроме того, вы опять встретитесь с Тристано, познакомитесь с Арбогастом; вот увидите, с ними вам будет гораздо интереснее, чем со мной. И заодно погреетесь на солнышке. Разве вы не любите солнце?
- Ничего я не люблю, - буркнул Поль, - от меня вам будут одни неприятности.
- Ну-ну, бросьте. Удачи вам, - сказал Карье.
Он встал и пошел к выходу из сквера. Поль глядел ему вслед. В тот момент когда Карье распахнул зеленую решетчатую калитку, хлынул дождь. "Только этого не хватало", - подумал Поль.
То же самое, минут через двадцать, подумал и Альбен, когда ливень достиг бульвара Османна. В этот момент он сидел в баре, у окна, как раз напротив офиса Хааса, перечитывая вчерашние газеты и позевывая. На донышке его бокала еще осталось немного пива, из которого уже вышли все пузырьки. Альбен попробовал на язык выдохшуюся жидкость, безвкусную и горькую одновременно, спросил себя, не взять ли еще, но отказался от этого намерения и погрузился в чтение некрологов.
Покончив с ними, он совсем уж было перешел к списку защищенных диссертаций, но перед этим бросил взгляд на здание по другую сторону улицы - оттуда как раз выходил Прадон в сопровождении помощника. "Наконец-то", - подумал Альбен. Он пересчитал мелочь, заранее выложенную на стол, и свернул газету, не спуская глаз с секретаря.
Помощник высматривал такси. "Симка-1000" ждала у входа в бар. Альбен встал и неторопливо направился к выходу. В тот миг когда он открывал застекленную дверь, залепленную рекламными переводными картинками, он увидел между двумя наклейками нечто, заставившее его замереть на месте.