- А, понятно. То есть все это ерунда? И ты готова принять его обратно?
Что тут ответишь? Сердцем чувствую, что да. Да, я хочу, чтобы он вернулся. За эту неделю я пережила все: ярость, обиду, тоску, но одно чувство осталось неизменным. Я скучаю по нему. И я люблю его.
Точнее, я любила его.
И да, я готова принять его обратно. Джека, с которым мы занимались любовью на пляже. Который всю ночь не выпускал меня из своих объятий, который мог рассмешить и успокоить меня.
Но не того Джека, который переспал с Салли Маккаллен и который врал мне целую неделю.
Вот в этом и проблема.
Потому что оба Джека - один и тот же человек.
Хел хмурится.
- Если он изменил однажды, изменит снова, - пророчествует она. - Такие парни, как он, на все способны.
- Я знаю.
Сейчас она примется вещать об ужасах любви.
- Если тебя устраивают такие отношения, то пожалуйста. Флаг тебе в руки. Только не беги ко мне жаловаться, когда все полетит к чертям собачьим.
- Ты знаешь, что меня они не устраивают.
- Доверие - это главное! - продолжает буйствовать Хел. - Если ты ему не доверяешь, то грош цена вашим отношениям. А Джек все испортил. Понимаю, это трудно признать, но со временем все заживет.
- Заживет?
- Конечно!
- Тогда почему сейчас я сама не своя?
- Потому что тебе кажется, что ты по нему скучаешь. Но на самом деле ты всего лишь скучаешь по тому, что с ним было связано - серьезные отношения и все такое.
- А-а, - невнятно тяну я. Такое чувство, что она доказала мне теорему, а я ни черта не поняла. Хел становится жуткой занудой, когда начинает учить уму-разуму. И, судя по всему, это надолго.
Хел встает, подает мне руку и тянет меня вверх.
- Ты что? - пытаюсь сопротивляться я.
Она тащит меня в ванную, включает свет, складывает руки на груди и кивает в сторону зеркала:
- Взгляни-ка, на кого ты стала похожа. Только не на себя, это точно. Вид такой, будто меня сквозь кусты волокли. Глаза опухшие, а на подбородке прыщ размером с Манчестер.
- Хел, это глупо. - Нет.
Я раздраженно смотрю на нее в зеркало.
- Чего ты от меня хочешь?
- Знакомьтесь, Эми Кросби. Девушка, которая обожает, когда на нее плюют с высокой башни, только потому, что боится остаться одна. Она готова встречаться с парнем, который ей врет, изменяет, который не хочет признаваться ей в любви. Который повез ее в отпуск и чуть не убил, прежде чем решился рассказать о своих шалостях.
- Перестань! - Во мне закипает злость. - Я его бросила, не забыла?
Хел кривит лицо.
- Именно.
Я вспоминаю свой отпуск, но Джек украл у меня все хорошие воспоминания. То, что он сделал, полностью перечеркнуло самую лучшую неделю моей жизни. Влюбленная дура. Мне и в голову не приходило, что у него в руках бомба. Взорвавшись, она раскидала нас в разные стороны. Теперь я понимаю, о чем говорит Хел.
- Ты права.
- Он тебя не заслуживает.
Я вздыхаю и согласно киваю:
- Не заслуживает.
Хел меня крепко обнимает, и мы возвращаемся в гостиную. Она подбирает коробки и складывает их в пакет.
- Так, на этом и закончим. И смотри у меня, чтобы я тебя больше в слезах не видела. - Потом идет к музыкальному центру и ставит диск. - Вот, специально для тебя. - Выкручивает звук на максимум и начинает петь, кривляясь, как Том Джонс.
Хел знает, что рассказ об ужасах любви произвел на меня впечатление, но для пущего эффекта заставляет принять и главное лекарство: она вынуждает меня смеяться.
Разве можно ее не любить! Хел запрыгивает на диван и тащит меня за собой. Мы дружно визжим под Глорию Гейнер и извиваемся, пытаясь изобразить на диване подтанцовку.
Мы грозим друг другу пальцами и так громко поем "Я выживу", что я не сразу слышу звонок. Спрыгиваю с кровати и делаю звук тише. Фу-у, даже вспотела.
- Ты слышала звонок? - спрашиваю я, ринувшись к домофону.
- Не-а.
Я громко кричу в домофон, но никто не откликается, поэтому я бегу к входной двери, распахиваю ее, выглядываю на улицу. Никого нет. И тут замечаю на коврике письмо.
Поднимаю его. Сердце бешено колотится.
- Что там? - спрашивает Хел, когда я возвращаюсь в гостиную, и выключает музыку. В квартире воцаряется нестерпимая тишина.
- Письмо… от Джека.
Перевожу взгляд на нее, потом снова на письмо.
Руки дрожат.
Только у меня все наладилось, так нет же, опять он тут как тут.
- Он тебе его сам отдал? - спрашивает она.
- Нет. На коврике лежало.
Хел подходит ко мне, и мы рассматриваем конверт. На лицевой стороне зелеными чернилами рукой Джека написано: "Э. Кросби. Квартира на верхнем этаже".
Э. Кросби.
Не Эми Кросби.
Или просто Эми.
Хоть бы марку нарисовал.
Э. Кросби - может быть, это означает "эта… как ее… Кросби".
Даже из банка мне присылают письма с инициалами Э. Л. - Эми Лорен. (Когда я родилась, папа с ума сходил по Лорен Баколл.)
Сверлю письмо взглядом, пытаясь угадать его содержание. Переворачиваю конверт. На обратной стороне ничего нет. Ничего. Нюхаю бумагу - ни малейшего намека на запах лосьона.
Мужчиной не пахнет.
- Ты его читать будешь? - спрашивает Хел.
- Не знаю.
Я действительно не знаю. Не уверена, что смогу вынести то, что там написано. Вдруг мне станет еще хуже? Я не смогу пережить, если Джек написал, что одобряет мое решение. И что он продолжает встречаться с Салли. И грязных подробностей знать не хочу. И вообще не хочу, чтобы мне о нем что-то напоминало.
Хел касается моей руки:
- Подумай хорошо. Могут ли его слова облегчить твои страдания?
Да, его слова могли бы смягчить мою боль, но вряд ли в письме написано: "Милая Эми, все это неправда. Между мной и Салли никогда ничего не было… просто неудачно пошутил".
И даже если бы и так, мне уже слишком многое пришлось из-за него пережить. Теперь могла бы только подумать, что он полный придурок.
- Нет, - решительно говорю я. - Если он хочет мне что-то сказать, пусть скажет прямо в лицо.
Я сознательно упускаю из виду тот факт, что до сих пор не дала ему ни единого шанса высказаться лично. Ну и что, это мелочи.
И суть от того не меняется.
- Вот и славно, - Хел потирает руки. - Пора с ним покончить. Устроим сеанс экзорсизма. За мной. И прихвати пиво. Будешь мне ассистировать. - Она выхватывает письмо у меня из рук и направляется на кухню. Подойдя к раковине, Хел натягивает резиновые перчатки. - Кастрюлю! - командует она с уверенностью хирурга.
Я молча снимаю с крючка кастрюлю и подаю ей. Она не смотрит на меня.
Звучит еще один зычный приказ.
- Бензин!
Она берет с полки для специй бутылочку, которую я держу там для заправки зажигалок, и я начинаю смеяться. Хел кидает в кастрюлю письмо, искоса смотрит на меня - глаза хитрющие.
Я киваю.
- Спички!
Я подаю ей коробку спичек. Как будто мы - Тельма и Луиза. Хел зажигает спичку и легким движением руки отправляет ее в кастрюлю. Письмо Джека вспыхивает ярким пламенем. Мы отскакиваем назад.
- Теперь он ушел из твоей жизни навсегда! - объявляет Хел. Она берет бутылку пива и салютует: - До дна!
- До дна! - весело соглашаюсь я. Но на самом деле мне совсем не весело. Потому что, несмотря на всю нашу белую магию, мои мысли мечутся между Эми-феминисткой и Эми-романтиком.
Феминистка. Я - свободная и самодостаточная женщина. Джек Росситер мне не нужен. Он уже в прошлом.
Романтик. Он был здесь сегодня. На моем крыльце. И он дышал тем же воздухом, что и я.
Феминистка. Я жила раньше одна. Смогу и сейчас. Джек Росситер не соответствует моим требованиям.
Романтик. Я скучаю по нему. Наверное, он тоже скучает по мне. Что он написал в том письме?
Феминистка. Он позволил Гадине Маккаллен сделать ему минет. И тут ему не отвертеться, будь он хоть придворным поэтом.
- Я рада, - говорю я.
Однако позже, когда Хел уходит и я в ванной чищу зубы, мне становится совсем не до смеха. Иду в кухню и заглядываю в кастрюлю. Засовываю щетку за щеку и вытаскиваю обуглившееся письмо. Вверх взлетают только черные хлопья.
Боже, я хочу знать, что написал Джек. И хочу, чтобы тишину комнаты наполнил звук его голоса. В глубине души я знаю, что это - проявление слабости, вызванное одиночеством. Но чувства заглушают здравый смысл.
Впервые с тех пор, как я вернулась из Греции, делаю то, что зареклась не делать. Поднимаю трубку и набираю оператора. Если набрать 141 и потом номер абонента, то мой номер не определится. Так и делаю: 141 и номер Джека. Я еще не знаю, что сказать. Не знаю, как объяснить, что спалила его письмо. Просто хочу услышать его голос.
Он берет трубку после первого же звонка, и мое сердце екает при звуке его голоса.
- Алло? - говорит он. Голос подозрительно спокойный-не слышно ни сдавленных всхлипов, ни нервной дрожи. - Это ты? - немного помолчав, спрашивает он. Ты? Кто такая "ты"?!
Я так потрясена, что не сразу понимаю, что ты относится ко мне. И если "ты" означает меня, то с чего это он такой довольный?! Что он там себе вообразил? Что достаточно подсунуть мне под дверь письмо, и я приму его с распростертыми объятиями? Сама ему позвоню и все прощу? Вспоминаю, что у меня полный рот зубной пасты, издаю сдавленное бульканье и бросаю трубку.
По крайней мере, он не узнает, что это я звонила.
Слава высоким технологиям.
* * *
Косметика не помогает!
Какое надувательство!
Сегодня пятница, утро. Я положила столько слоев пудры под глаза и на нос, что похожа на Майкла Джексона, но круги под глазами все равно отчетливо видны. С таким лицом меня можно фотографировать для плаката "Наркотики - смерть". Почему я перестала спать? Это несправедливо. Раньше я спала как младенец - в любое время, в любом месте, в любой позе. Это все Джек-предатель виноват. Если бессонница не пройдет, придется начать принимать снотворное.
Беру ключи и собираюсь выйти, но тут звонит мама.
- Как ты, дочка? - спрашивает она. Так и вижу, как она изготовилась к утренней серии реального шоу "Дочь в кризисе".
Но ее добрые намерения не вызывают сейчас у меня ничего, кроме раздражения. Какая же я дура! Зачем из аэропорта сразу помчалась к маме, будто мне тринадцать лет? Конечно, после ссоры с Джеком мне больше всего хотелось оказаться дома, где меня любят и ждут. Тогда мне и правда полегчало.
Никто в мире не сможет так утешить и приласкать, как мама.
Она сварила какао, уложила меня в постель и усыпила нудным монологом про то, что все мужики сволочи. В воскресенье дала мне выспаться, принесла завтрак в постель, постирала всю мою одежду и вообще поддерживала и утешала меня с таким рвением, что к вечеру я готова была бежать от нее на край света. Зато, вернувшись к себе, я уже могла смело смотреть жизни в лицо.
Я очень люблю маму, ценю все ее старания, но теперь жалею, что рассказала ей о своих проблемах. Мне двадцать пять лет - пора бы уже научиться самой разбираться со всеми трудностями.
- У меня все в порядке, - говорю я. - Честно.
- Точно? Если хочешь, приезжай домой на выходные.
- Нет, мам. У меня тут дела. Но она меня не слушает:
- После работы сразу прыгай в электричку и приезжай сюда. Я приготовлю ужин.
Да-а, похоже, она уже все продумала. Закрываю глаза и заставляю себя не грубить. Она мне своей заботой весь кислород перекроет. Так и задохнуться недолго. И вообще, я уже преодолела свой кризис… кажется.
Тем не менее ругаться не стоит. У нас с ней наладились отношения - я нашла работу и она перестала меня жалеть. Если сейчас начну дерзить, мы опять погрыземся.
- Извини, никак не могу. Я обещала Хел пойти с ней в клуб. Думаю, немного общества и веселья мне только на пользу.
Поразительно, как убедительно я это сказала. Я и не собиралась идти с Хел, но в свете маминого предложения клуб кажется не такой уж плохой идеей.
- Дорогая, ты уверена?
- Абсолютно. Но все равно спасибо за приглашение. Мамочка, ты - чудо, - добавляю я.
- А для чего же еще нужны мамы? - По голосу слышно, что она довольна.
Уф, пронесло.
Запирая дверь, сталкиваюсь с Пегги - соседкой по лестничной площадке. Пегги, наверное, лет сто пятьдесят, и она все время проводит у окна - смотрит за всем, что происходит в округе. Просто маниакальное любопытство. Похоже, она уже не первый день охотится за мной.
- Деточка, а тот сумасшедший к тебе больше не приходил? - спрашивает она.
- Какой сумасшедший?
- Ну, тот несчастный, что просидел у нашего подъезда все воскресенье.
- Несчастный? - переспрашиваю я в недоумении.
- Ох! Он так ужасно выглядел! - причитает она, оправляя свою шевелюру баклажанового оттенка. - Весь промок. Все кричал тебе по домофону. Я пожаловалась Альфу. Говорю ему, дескать, надо этого бродягу прогнать. И что Альф? И пальцем не пошевелил. Приклеился намертво к телевизору. Там, видите ли, бильярдный турнир транслировали.
Ну вот, теперь меня посвятили в тайные пристрастия Альфа. Замечательно.
- Я ничего не слышала, - говорю я, пытаясь протиснуться мимо нее.
Но Пегги еще не все мне поведала.
- Ой, значит, он ошибся домом, - продолжает она. - И потом исчеркал всю дорогу. Пора жаловаться в управление. Раньше тут было тихо.
Я любезно улыбаюсь, вспомнив ту надпись, что видела на дороге. Верно, какой-то идиот написал эту чушь.
- Да, Пегги, нынче детвора еще та, - отвечаю я и ухожу.
По дороге на работу размышляю над ее словами. А что, если это Джек орал весь день в домофон? Как ни стараюсь, не могу подавить в себе чувство вины. Вспоминаю, как пнула его в пах. Вспоминаю его побитое лицо и как отказывалась разговаривать с ним, пока мы летели домой. И как я стирала все его сообщения на автоответчике, а потом со злости позвонила на телефонную станцию и внесла его номер в "черный список". И как мы сожгли на кухне письмо.
Но потом вспоминаю его голос, когда он поднял трубку, и слова Хел. Мне не за что себя винить. Даже если в своем письме Джек поклялся в любви до гроба, разве я могу ему верить после всего, что он сделал?
Поздно.
Слишком поздно.
Я по-прежнему не в духе, когда дохожу до офиса на Шарлотт-стрит. Ну почему все так сложно?
Потому что легко бывает только в теории, но не на практике.
В теории жизнь можно разделить на три части: работа, любовь, обычная жизнь (в том числе дом, друзья). Проблема в том, что на деле все три сразу в руках не удержать. Пока у меня был Джек, в любви и обычной жизни все было замечательно, зато с работой дерьмово. А теперь наоборот: с работой все расчудесно, но вот с любовью - полный ивах.
Мне это не нравится.
Хочу все сразу!
Настроение улучшается, как только я оказываюсь на своем рабочем месте. Мне нравится моя работа. Джулиус всю неделю провел в разъездах, и это хорошо. Он не стоял ежеминутно у меня над душой, и я смогла во всем разобраться самостоятельно. Сегодня у нас с ним совещание - он попросил представить ему полный список своих предложений. И вот сейчас, добавляя последние штрихи, я вне себя от счастья. Это мое первое настоящее задание на настоящей работе. Я больше никого не замещаю.
Я так увлеклась, что не замечаю, как к моему столу подошла Дженни. На ней платье с сексуальным кружевным корсажем и дурацкий парик а-ля Клеопатра. Вечером она идет на званый ужин, и велено явиться при параде.
- Ну, как я выгляжу? - спрашивает Дженни, вертясь.
- Шикарно! Мужики все глаза обломают. - Замечаю на своем столе фотоаппарат. - Стой, не двигайся.
Дженни позирует, и я ее снимаю. После трех кадров кончается пленка. Пока она перематывается, Дженни стаскивает парик и взбивает волосы. Потом присаживается на край стола, наклоняется ко мне и заговорщицки шепчет:
- Я положила глаз на одного красавчика. Ему двадцать три года, вылитый Леонардо Ди… ну, ты знаешь. - Она складывает на груди руки и подмигивает: - Не сомневайся, я с ним непременно позабавлюсь.
- Ты неисправима, - смеюсь я.
- Да, исправлять уже поздно, - ухмыляется она. Потом смотрит на меня долгим взглядом. - А ты как? Полегчало?
Дженни и Сэм на этой неделе просто душки. Наверное, не стоило мне посвящать коллег в личные дела, но они были совсем не против. Благодаря им я не скисла окончательно. Энди зовет нас "Зачарованные" и каждый раз, когда мы возвращаемся с перекура, кричит: "Атас, мужики! Они вам яйца поотрезают!" А мы в ответ хохочем как дьяволицы. Кроме того, Сэм к нему неровно дышит.
Я вытаскиваю пленку из фотоаппарата и поднимаю глаза на Дженни.
- Он вчера принес письмо. - И?..
- Я его сожгла, даже не прочитав.
- Вот и умница, - улыбается она и одобрительно пожимает мне руку. - Я знала, что ты придешь в себя. В твоем возрасте не стоит сохнуть понапрасну, впереди еще столько времени и возможностей.
- Будь спокойна. Теперь я буду как ты, - говорю я. - Завтра иду в клуб.
- Вот и правильно. И помни: лучше смерть, чем компромисс.
Вот почему я восхищаюсь Дженни. Потому что она знает себе цену. Она делает что хочет и всегда следует своим решениям. Ей уже за тридцать, но я ни разу не слышала, чтобы она ныла, что ей плохо без мужчины или что ребенка нет, а годы летят. Если в ее возрасте она так уверена в себе, то мне и подавно не о чем беспокоиться.
Я могу быть как она.
Даже лучше.
В сто раз.
В офисе в предвкушении выходных у всех благодушное настроение. Я присоединяюсь ко всеобщему веселью и впервые с тех пор, как вернулась из Греции, чувствую себя замечательно.
В полдвенадцатого Джулиус зовет меня к себе в кабинет. Мы долго обсуждаем мои предложения; похоже, он доволен. Рассказывает, какие перемены планирует провести в фирме, и мне приятно, что наши взгляды во многом совпадают.
Все складывается как нельзя лучше.
- Ну что, перекусим? - спрашивает он. - Я голоден как волк.
Только я собираюсь согласиться, как звонит Энн, жена Джулиуса. Пока я собираю со стола свои бумаги, он говорит в трубку:
- Нет, не выйдет. Я обедаю со своим новым помощником. Договорились. Увидимся позже. Целую.
Почему я не могу себе найти такого, как он? Мужчину, который не стесняется своих чувств, который не обманывает и не изменяет? Ведь бывают же такие на свете. Джулиус - живое тому подтверждение. Где же они все?
Где, где… Дома с женами, вот где.
Когда мы усаживаемся в стильном ресторанчике в Сохо, я еще продолжаю размышлять на эту тему. Официант из кожи вон лезет, чтобы угодить Джулиусу.
- О, мистер Геллер. Не хотите ли чего-нибудь выпить? - спрашивает он.
Джулиус улыбается мне.
- Думаю, мы выпьем по бокалу шампанского, Том.
- А что мы отмечаем? - удивляюсь я.
- Удачное окончание первой недели.
Когда приносят шампанское, Джулиус поудобнее устраивается в кресле и спрашивает:
- Ну и как тебе?
- Здорово, - отвечаю я. - Мне очень нравится. Джулиус расправляет на коленях салфетку.
- Хватит врать, Эми. Я за тобой всю неделю наблюдал.