Уткнувшись носом в матрас, Илья ответил себе, что счастье было и у него. Было и в юношестве, и на закате дней. Только обрывалось оно трагедией всегда, тогда как у других просто и незаметно растворялось бесследно, оставляя, может быть, грусть одну.
Вероятно, я тот человек, решил Илья, который за других страдает. У меня много раз погибала женщина, которую я любил безмерно, вороны растерзали моих детей на моих же глазах, мне отрубили ногу, замучили мою привязанность – сомика… Да, уверился татарин, я страдаю за других. Но не я выбрал эти муки, кто-то распорядился за меня, не спрашивая, хочу ли я брать страдания других на себя и способен ли вынести их…
Эти вопросы он обдумывал долго, но никак не находил ответа ни на один из них.
Через некоторое время Илья заснул и снились ему корни деревьев, которые переплелись под черной землей, присосавшись друг к другу отростками. Сон не был страшным, но тем не менее татарин проснулся, сел на диванчике и долго-долго глубоко дышал. Потом он поднялся и поскакал на одной ноге в ванную, где включил свет, распугивая прыснувшими лучами больших коричневых тараканов, которые в мгновение ока исчезли во всяческих щелях, оставляя белый кафель в точечках своих мизерных испражнений.
В дверь зазвонили. Илья вздрогнул, неловко повернулся, здоровая нога скользнула, татарин попытался было удержать равновесие, но ослабленное тело уже раскачалось, и он с высоты своего роста упал затылком на край ванны, но не скончался, а весь скукожился в мгновение, потемнел и превратился в огромного, с ладонь величиной, черного таракана.
В дверь уже не звонили, а стучали.
– Открой, Ильясов! – услышал он голос соседа Митрохина. – Я знаю, что ты там!
Таракан зашевелил длиннющими усами и не торопясь ушел под ванну.
Барабанящий снаружи сосед совершенно вышел из себя, когда ему пришло в голову просто нажать дверную ручку, и обитая дерматином дверь запросто открылась.
Ведь это не я содрал пломбу, справедливо решил Митрохин и смело вошел в квартиру.
– Эй, Ильясов! Это сосед твой! Я знаю, что ты здесь! Елизавета тебя видела! Поговорим?..
Ответом ему была тишина, и квартирная пустота давила на уши. Лишь необычайно большой таракан наполовину вылез из-под ванны, пошевелил усами, а когда Митрохин попытался было ухлопать его подошвой ботинка, резво скрылся восвояси, разозлив соседа неудачей.
– Черт бы тебя подрал! – выругался Митрохин и подумал о своей дочери Елизавете, которая выдала на сей раз ему ложную информацию. А может, и в прошлом она не видела татарина живым, а привиделся он ей просто.
И тут Митрохин всерьез задумался о том, не попала ли его дочь под чужое тлетворное влияние и не травит ли она свой организм какой-нибудь ядреной химией, от которой ей мерещится всякое?..
Надо выбираться из квартиры, решил Митрохин, а то не дай Бог милиция нагрянет. Он толкнул дверь на лестничную площадку и тотчас почувствовал сильнейший удар в лицо. Вернее, кулак нападающего попал в самую переносицу, ломая ее сразу в двух местах и заставляя потерпевшего с трудом удерживать сознание. Слезы прыснули из глаз Митрохина на добрых два метра, но не успел он раскрыть глаз, чтобы рассмотреть нападающего, как получил удар под дых, отчего сложился пополам, рухнул и закашлял страшным голосом.
– Ну что, козел я? – издалека расслышал Митрохин голос Мыкина. – Козел, да?
Митрохин, конечно же, ожидал ответа Мыкина на свое давешнее выступление, но что отмщение произойдет столь скоро – такого предположить он не мог.
– Не убивай! – попросил Митрохин.
– Ты что там делал? – сквозь зубы поинтересовался тепловик и несильно ткнул мыском ботинка товарища в бок. – А?..
– Елизавета дура!
– Это я и сам знаю, – хихикнул Мыкин. – Каков папаша, такова и дочь!
– Выпить хочешь?
– Не виляй!
– Видать, ошиблась Елизавета, – приподнялся на локтях Митрохин. – Все-таки убили мы с тобой татарина!
– А как же тогда она его видела?
– Глюки это.
– С чего бы?
– Можно я встану?
Мыкин посторонился, и Митрохин, чуть слышно подвывая, поднялся на ноги, держа физиономию в руке.
– Ты мне нос сломал.
– Это еще не все, – успокоил тепловик. – Я тебе и шею сверну.
– Она, кажется, наркотики принимает! Я недавно у нее в сумочке таблетки нашел с птичками. Она сказала, что противозачаточные это таблетки! А зачем они ей, когда она девочка еще!.. А по телевизору сказали, что с птичками – наркотики! – Митрохин тяжело вздохнул. – Вот я и думаю, что привиделся ей татарин! Тем более, что менты бы его давно нашли. Как думаешь?
– Черт его знает! – пожал плечами тепловик. – Одно знаю – капнешь на меня в милиции несправедливость, кадык вырву!
– Да я не против тебя! – примирительно заговорил Митрохин. – Сам не знаю, что нашло на меня! Ты же друг мне. А чего между друзьями не бывает…
Митрохин протянул Мыкину руку:
– Дай руку, друг!
Тепловика от такой высокопарности закорежило, но все же он протянул товарищу ладонь.
– Я так считаю, – заявил Мыкин, – нужно с пристрастием допросить Елизавету. Если глюки виноваты в том, что она татарина видела, – это плохо!
– Чего уж хорошего, если у меня дочь наркоманка!
– Подожди! – шикнул тепловик. – А если в здравом сознании рассмотрела Ильясова, есть надежда! Живой он – и нам ничего не грозит! Если только за непреднамеренность какую-нибудь статью пожалуют.
– Мне нельзя сейчас садиться! – завертел головой Митрохин.
– А мне, значит, можно!
– Ладно-ладно, что делать нам?
– А то! Поедем сейчас в техникум к Елизавете и все выясним доподлинно!
– Девочка учится, чего ее отрывать!
– Нет, все-таки ты идиот! Хочешь в камеру?
– На девятом трамвае шесть остановок, – объяснил Митрохин. – До техникума.
Друзья добрались до места через полчаса. Там их долго не пускал вахтер, озабоченный побитыми физиономиями наших героев, но когда Мыкин пригрозил отключить тепло во всем техникуме, а в доказательство потряс неподдельным документом, страж проходной разблокировал турникет и пропустил граждан в лоно образования.
Подельщики изучали доску расписания длительное время, пока не пришли к выводу, что Елизавета сейчас обучается военному делу в спортивном зале.
– Левой, левой! – услышали они из-за двери.
Мыкин смело толканул дверь и с левой ноги вошел в спортивный зал.
По периметру зала вышагивало человек тридцать, с сонными выражениями лиц, и когда дверь открылась, они слаженно устремили на нее внимание, как будто генерал пришел.
Командовал студентами замшелый полковник. За-мшелым он был во всем, начиная от потертого кителя с умершими звездами на погонах и кончая тухлой физиономией, вся правая часть которой покрылась экземой.
– Стой, раз-два! – скомандовал полковник. – Рота – вольно!
Рота расслабилась, полковник подошел к пришедшим и поинтересовался целью их визита.
– Я – отец Елизаветы Митрохиной. Она срочно нужна мне по семейным обстоятельствам!
– Дело в том, – ответствовал полковник, – что девушка, сославшись на естественное недомогание, на занятиях не присутствует.
– А где она может быть? – спросил Мыкин.
– Поди, в туалете курит, – ответил полковник и отправился к своей роте.
– Курит, значит, – расстроился Митрохин. – Значит, и наркоту потребляет…
Друзья прошли по всем женским туалетам и только на пятом этаже обнаружили Елизавету Митрохину, которая вовсе не курила, а сидя на подоконнике, приводила с помощью косметики свое личико в порядок.
– Вы чего здесь? – воззрилась девушка на вошедших так, как будто это были звезды Голливуда.
– Поговорить надо, – отчеканил отец.
– Это о чем? – поинтересовалась Елизавета, сковыривая с лобика прыщик. – Дома, что ли, не можем?
– Наркоту принимаешь! – с места в карьер бросился Митрохин.
– Какую такую наркоту? – сделала Елизавета круглые глаза.
– Таблеточки с птичками!
– Это противозачаточные, пап. Я говорила уже тебе.
– А в программе "Здоровье" сказали, что это самый что ни на есть наркотик экстази!
– Прямо так и сказали? – переспросила Елизавета, и в ее девичьем голоске друзья услышали неприкрытую издевку.
Митрохин, не раздумывая, по-отцовски отвесил дочери сочную оплеуху, размазав только что наложенную косметику. Елизавета тотчас завыла:
– Чего вам от меня надо-о!.. Чего припе-ерлись!..
– Какого черта ты сказала утром, что Ильясова видела! – закричал Митрохин. – Никого там не было, в квартире!
– Бы-ыл, – выла девушка громко. – Я сама видела… И в прошлый раз он голый приполз! Чего вы мне не верите!
– Доказательства нужны! – вмешался Мыкин.
– А кто пломбу на квартире сорвал сегодня?
– А черт его знает! – пожал плечами Митрохин.
– Так я вам и говорю, идиоты! Ильясов это был! Голый, без одной ступни, с пробитой головой!..
Прозвенел звонок, и Елизавета, соскочив с подоконника, сказала, что ей надо идти, что она не потребляет наркотиков и что оба друга съехали крышами, припершись в техникум и набив ей физиономию.
– Вот пожалуюсь своему парню, – пригрозила девушка напоследок. – Он вам живо морды раскроит! Он мастер спорта по самбо!..
До дома друзья добирались пешком.
– Кончать его надо! – внезапно проговорил Мыкин.
– Кого? – встрепенулся Митрохин.
– Ильясова. Татарина.
– Зачем?
– Жить не дает спокойно!
– Ты же сам говорил – если жив, то ничего нам не грозит!
– Кончать надо! – повторил Мыкин мрачно и обреченно.
После этих слов Митрохин поразмышлял о том, что не грех кончить самого Мыкина – источник треволнений и смуты. Но тогда придется лишать жизни и татарина Ильясова, чтобы совсем не волноваться.
– Кончать так кончать! – согласился Митрохин. – По пиву?
Друзья остановились возле ларька, набрав по две кружки "Балтики" и с десяточек соленых бараночек.
– Засаду у Ильясова устроим, – сквозь икоту проговорил тепловик. – По очереди дежурить будем. Как-нибудь отловим и голову свернем.
Митрохин одним глотком опустошил кружку и спросил, каким способом убивать будут.
– А твоим ледорубом.
– Это чего ж моим? А чего не топориком по башке? Куда вернее!..
– Можно и топориком, – согласился Мыкин, посасывая бараночку. – Соль крупная! – неожиданно заорал он. – На соли, гады, экономите!
– Не балуй, не балуй! – донеслось из ларька. – Сейчас милицию вызову!
– Ты кому это сказал, морда?!
Мыкин побагровел. Ему необходимо было снять напряжение, скопившееся за последние дни, и он, наклонив голову, словно рогами вперед, двинулся на ларек, в котором восседала жирная туша продавца. Митрохин испытывал ту же потребность, а потому присоединился к другу, и плечо в плечо они дошли до торговой точки и засунули в окошко свои жадные руки, стараясь достать сальную рожу торгаша.
– Э-э-э! – донеслось из окошка. И не было в этом "э" никакого испуга, а лишь предупреждение одно.
– А ну, вылезай подобру-поздорову! – наседал Мыкин и задергал в исступлении за ручку дверь ларька.
– Хуже будет! – заорал Митрохин и шандарахнул в стену пяткой так, что в ней случился пролом.
Неожиданно дверь открылась и из нее появился продавец. Надо сказать, что он действительно обладал жирной физиономией, которая покоилась на короткой шее, а та в свою очередь вырастала из могучих плеч шестидесятого размера, они же были венцом могучего торса с большим, но твердым животом штангиста, а уж о ногах и руках говорить нечего – трехлетние деревья.
Продавец лениво сгреб в охапку бузотеров, обнял их, сразу обоих, и сжал так, что столкнувшись грудь о грудь, друзья почувствовали хруст своих костей и стремление пережатых внутренностей наверх, дабы найти себе выход изо рта.
Оба заскулили от боли, но мужества не теряли.
– Ты ж, сука, на соли воруешь! – выдавил Мыкин. – А баранки надо нежной солью…
– Чего еще? – поинтересовался ларечник.
– Соду в пиво сыпешь чрезмерно, – добавил Митрохин.
– Обнаглели вы, мужики! – беззлобно заключил продавец, и объятия его сделались крепче.
В эту самую минуту, когда стало совсем плохо и больно, Мыкин изловчился и обеими руками врезал торгашу кулаками по ушам, так что у того в одночасье лопнули барабанные перепонки. Смертельные объятия распались, и озверелые друзья, подпрыгнув с двух сторон, заехали кулаками по пивной роже, каждый по своей скуле, отчего рожа вытянулась огурцом, а глаза ее завращались пери-скопами.
Не ожидая, пока противник придет в себя, Мыкин пустил в ход колено, нащупав им мужское достоинство, не самое большое, но достаточное, чтобы выключить ларечника из сознания на полчаса.
Друзья еще долго пинали распростертую в снегу тушу, пока не услышали песню милицейской сирены, а потому ретировались с места ристалища живо, как подростки.
Прибывший милицейский патруль во главе с майором Погосяном застал следующую картину. В снегу, раскинув здоровенные ручищи в стороны полюсов, с сочащейся из ушей кровью, лежал обладатель мирового рекорда по толканию штанги от груди тяжеловес Зюзин, славная фамилия которого была записана самолично Жечкой Жечковым в Книгу рекордов Гиннесса.
– Не сила нужна! – сделал вывод майор для Зубова. – А умение и наглость!..
Когда друзья удалились от места происшествия на приличное расстояние и отдышались от продолжительного бега, у них вновь состоялся короткий разговор.
– Валим? – спросил Мыкин.
– Куда? – не понял Митрохин.
– Не куда, а кого! Ильясова.
После удачной драки в жилах Митрохина протекал сплошной адреналин, и он без колебаний ответил "да".
– Вот и хорошо. Засаду в квартире устроим.
– А если менты нагрянут?
– А чего им там делать? Они все что надо нарыли.
– А все-таки?
– Отвертишься как-нибудь! – подбодрил тепловик. – Скажешь, что тебе шум у соседа почудился, вот ты и проверить решил.
– Это что ж, я один в квартире сидеть буду? – возмутился Митрохин.
– По очереди, – успокоил Мыкин. – Ты днем преимущественно, я по ночам.
– Тогда ладно. Когда начинаем?
– Сегодня и начнем.
Друзья пожали на прощание друг другу руки, и каждый пошел своей дорогой.
6. РЕКОРД
Участковый Пустырок Володя Синичкин примчался в госпиталь, держа в протянутой руке носовой платок с завернутым в нем кусочком карапетяновского языка.
Первым, кто ему встретился в коридоре, оказался и.о. главврача, который окинул несостоявшегося рекордсмена презрительным взглядом, а вслух спросил:
– Какими судьбами?
– Да вот, – радостно доложил Синичкин. – Язык карапетяновский отыскал.
– Кто такой – Карапетян? – поинтересовался быв-ший ассистент.
– А это лейтенант нашего отделения. Он вчера на дне озера язык себе откусил. Так я его нашел…
– Поздно, – покачал головой и.о.
– То есть как это поздно! – возмутился Володя. – Я по науке язык сохранил! Во льду держал!
– Все равно поздно. Рану ему обработали и зашили.
– Так расшейте! – обозлился Синичкин на такую бюрократию. – Ваше дело произвести все возможное, что зависит от врача! Вы с меня звездочку хотите снять, а я с вас за такое равнодушие к обычным офицерам погоны сниму!
Синичкин сам похолодел от слов, неожиданно из него выпрыгнувших. Но продолжал сохранять мужественное выражение лица и орлом смотрел на бывшего ассистента.
В свою очередь ассистент решил не рисковать, так как через три дня должно было прийти решение об утверждении его в качестве главного врача госпиталя, а потому он сказал, что сделает все возможное, взял из рук Синичкина платок с куском языка и скрылся в ординаторской.
Капитан постучался в закрытую перед ним дверь и попросился навестить Карапетяна в палате.
– Навещайте, – позволил и.о.
Через пять минут Володя сидел над постелью лейтенанта и восторженно сообщал, что не все в жизни сослуживца еще потеряно, что отыскался его армянский язык и сегодня же его пришьют на место.
В глазах Карапетяна просветлело, он приподнялся в кровати и приобнял Синичкина, отчего участковый едва не прослезился, но лишь хлюпнул от высоких чувств носом.
– Не стоит, не стоит! – приговаривал он. – Все мы в одной команде, помогать друг другу должны…
Неожиданно Карапетян схватил с тумбочки лист бумаги, карандаш и стал что-то шибко писать, пока на листочке хватило места. После этого он особенным взглядом посмотрел на Синичкина и сунул ему исписанную бумагу в руки.
– Здесь прочитать? – спросил Володя.
Карапетян кивнул головой.
В бумаге сообщалось то, что Синичкин уже читал в письме Погосяну. А в частности, лейтенант писал, что на него напали экзотические рыбы, что они сожрали его бакенбарды и откусили язык. Далее Карапетян сообщал, что обнаружил на дне озерном икряную кладку, икринки которой достигали теннисного мяча в диаметре, и на просвет в них обнаружились человеческие зародыши. Еще лейтенанту показалось, что икра готова вот-вот лопнуть, и именно в этот момент на него напали хищные рыбы.
Карапетян смотрел на Синичкина, и заключался в его глазах немой вопрос – веришь?
– Верю, – с твердостью в голосе ответил капитан.
В этот момент в палате появились санитары с коляской и забрали лейтенанта на операцию.
Синичкин помахал сослуживцу на прощание рукой, а сам задумался о карапетяновском сочинении.
Пойду еще раз схожу на карьер, решил Владимир.
Он поспешал на свою территорию, насколько позволяли ему жирные ляжки, впрочем, шел быстро и через полчаса был на месте. Часы показывали восемь тридцать утра. На берегу Синичкин увидел совершенно странную и ужасающую картину. Весь берег, вернее снег, покрывающий берег, был густо обагрен кровью. Вдобавок к этому Синичкин насчитал сотни мелких косточек с остатками красного, уже успевшего подмерзнуть мяса.
Ах! – стал клясть себя Синичкин. – Почему я не поверил Карапетяну! Правду писал увечный. За правду пострадал горемычный!
Подойдя поближе, он с содроганием сердца обнаружил, что останки принадлежат новорожденным младенцам и что убиты они были каких-то полтора часа назад, как раз тогда, когда он помчался доставлять в госпиталь язык.
– Да здесь целый родильный дом полег! – закричал капитан. – Господи, да что же это такое!
Он выхватил из кобуры пистолет и стал стрелять из него в воздух, пока не кончились патроны. Потом забегал среди останков и, глядя на обглоданные черепа новорожденных, прижав руки к сердцу, причитал:
– Ах вы детки мои милые!.. Котятки!..
Через минуту Синичкин разглядел фигуру прохожего, идущего как раз в сторону побоища.
– Не подходить сюда! – заорал он во все горло.
– А что случилось? – спросил прохожий издалека. – Я слышал выстрелы!
– Проходите стороной! Милиция! Дойдете до телефонного автомата, вызовите наряд! Понятно?..
– Понятно, – ответил любопытный, развернулся и побежал в сторону новостроек.
Участковый Синичкин заплакал. У него не было детей, и он тяжело воспринимал пейзаж с мертвыми новорожденными, клацая в бессилии зубами.
– Звери! Звери! – приговаривал Володя. – Какие звери!..