Вообще-то я лукавила. Каждый край самобытен, и возвращение в город, в котором ты жил когда-то, сродни возвращению в дом старого друга. А вот люди обезличиваются - одни и те же лица в городах, за тысячи километров друг от друга, одни и те же выражения. Пустые враждебные взгляды чиновников, любопытные взгляды крестьян, скучные скользящие взгляды туристов. Одни и те же влюблённые, матери, нищие, калеки, торговцы, поклонники бега трусцой, дети, полицейские, таксисты, зазывалы. И через некоторое время тебя начинает мучить паранойя - кажется, будто все эти люди тайком следуют за тобой из города в город, в другой одежде, в другом обличье, но по существу те же самые люди. Занимаются своей рутиной, а сами косятся на нас, чужаков, незваных пришельцев. На первых порах тебя распирает чувство превосходства. Мы - раса избранных, путешественники. Ведь мы видели и испытали гораздо больше, чем они, довольствующиеся монотонным существованием: сон - работа - сон, возделыванием своих аккуратных садиков, своими одинаковыми загородными коттеджами и жалкими мечтами. Мы их за это даже чуть-чуть презираем. А потом приходит зависть. Поначалу мы посмеиваемся над собой. Что-то кольнуло вдруг и почти сразу исчезло при виде женщины в парке, склонившейся над малышом в коляске; лица обоих озарены, но не лучами солнца. Потом зависть даёт о себе знать второй раз, третий - двое влюблённых идут по набережной, держась за руки; вот молодые сотрудницы некой фирмы о чём-то весело смеются за столиком, подкрепляясь в обед кофе с круассанами… - и вскоре поселяется в душе ноющей болью. Нет, каждый уголок на земле, куда б ни завели тебя скитания, как был самобытным, так и остаётся. Это сердце через некоторое время начинает разъедать ржа. Смотришь утром на себя в гостиничное зеркало, а твоё лицо будто помутнело, затёрлось от множества вот таких случайных взглядов. К десяти часам простыни будут выстираны, ковёр вычищен. Странствуя, мы регистрируемся в гостиницах под разными именами. Идём по жизни, не оставляя следов, не отбрасывая тени. Как привидения.
Из раздумий меня вывел властный стук в дверь. Жозефина приподнялась, вдавливая кулаки в рёбра. В её глаза закрадывался страх. Мы, конечно, ждали его. Ужин, беседа - это всё было притворство, самоуспокоение. Я встала.
- Не волнуйся. Я его не впущу.
Глаза Жозефины пылают страхом.
- Я не стану с ним разговаривать, - тихо заявила она. - Не могу.
- Поговорить, возможно, придётся, - ответила я. - Но бояться не надо. Сквозь стены он не проникнет.
Она улыбнулась дрожащей улыбкой.
- Я даже голос его слышать не хочу. Ты не знаешь, какой он. Начнёт говорить…
- Я прекрасно знаю, какой он, - решительно оборвала я её, направляясь в неосвещённый торговый зал. - Чтобы ты ни думала, он далеко не уникален. Кочевая жизнь учит разбираться в людях, а они в большинстве своём мало чем отличаются друг от друга.
- Просто я ненавижу сцены, - пробормотала Жозефина мне в спину. Я уже включала свет. - И ненавижу крик.
- Это ненадолго, - пообещала я. Стук возобновился. - Анук нальёт тебе шоколада.
Дверь заперта на цепочку. Я повесила её, когда мы приехали, - в силу привычки, приобретённой в больших городах, где меры безопасности не были лишними, - хотя здесь до сего дня в подобной предосторожности необходимости не возникало. Свет, льющийся из магазина, падает на Муската, и я вижу, что его лицо искажено от ярости.
- Моя жена здесь? - хрипит он пьяным голосом, изрыгая вонючий пивной перегар.
- Да. - Прибегать к уловкам нет причин. Следует сразу поставить его на место. - Боюсь, она ушла от вас, месье Мускат. Я предложила ей пожить у меня несколько дней, пока она не определится. Сочла, что так будет лучше. - Я стараюсь говорить бесстрастно, вежливо. Тип людей, подобных ему, мне хорошо знаком. Мы с мамой встречали их тысячи раз, в тысячах разных мест. Мускат остолбенело вытаращился на меня, а когда смысл сказанного дошёл до него, он злобно сощурился и развёл руками, прикидываясь безвредным, недоумевающим, готовым обратить всё в шутку. Какое-то мгновение он кажется почти обаятельным, но потом делает шаг к двери и обдаёт меня тухлятиной изо рта - смесью пивных паров, дыма и дурного гнева.
- Мадам Роше. - Голос у него мягкий, почти просительный. - Передайте моей жирной корове, чтобы она немедленно подняла свою задницу и выметалась на улицу, пока я сам её не вытащил. И если ты, грудастая стерва, встанешь на моём пути… - Он загремел дверью. - Сними цепь. - Он елейно улыбается, а сам смердит гневом, по запаху смутно напоминающим ядовитые химикаты. - Я сказал: сними эту чёртову цепь, пока я её не сорвал. - Разъярённый, он кричит женским голосом, визжит, как недорезанная свинья. Я медленно, с расстановкой, ещё раз объясняю ему ситуацию. Он бранится и вопит в досаде. Несколько раз пнул дверь с такой силой, что даже петли задрожали.
- Если вы попытаетесь вломиться в мой дом, - ровно говорю я, - я сочту вас опасным злоумышленником и приму соответствующие меры. В ящике кухонного стола я держу газовый баллончик, который обычно носила с собой, когда жила в Париже. Пару раз мне случалось применять его. Очень действенное средство.
Угроза несколько охладила его пыл. Очевидно, он полагал, что запугивание исключительно его прерогатива.
- Ты не понимаешь, - заскулил Мускат. - Она - моя жена. Я люблю её. Не знаю, что она тебе говорила, но…
- Что она мне говорила, месье, не имеет значения. Это её решение. На вашем месте я прекратила бы скандалить и ушла домой.
- Чёрта с два! - Его рот так близко к щели, что до меня долетает фонтан его горячей вонючей слюны. - Это всё ты, стерва, виновата. Ты напичкала её бреднями об эмансипации и прочей чепухе. - Визгливым фальцетом он стал передразнивать Жозефину. - Только и слышишь от неё: "Вианн говорит это. Вианн думает то". Пусть выйдет на минуту, посмотрим, что она сама скажет.
- Не думаю, что…
- Ладно. - Жозефина тихо приблизилась ко мне и встала за спиной, держа в обеих руках чашку с шоколадом, словно грела руки. - Придётся поговорить с ним, а то не уйдёт.
Я посмотрела на неё. Вид у неё спокойный, взгляд просветлел. Я кивнула:
- Что ж, давай.
Я отступила в сторону, и Жозефина подошла к двери. Мускат опять начал что-то реветь, но она перебила его на удивление твёрдым ровным голосом:
- Поль, послушай меня. - От неожиданности он умолк на полуслове. - Уходи. Мне больше нечего сказать тебе. Ясно?
Она дрожит, но голосом не выдаёт своего волнения. Внезапно испытав горячий прилив гордости за Жозефину, я ободряюще сжала её плечо. С минуту Мускат молчал, а когда вновь заговорил, то уже угодливым тоном, хотя я по-прежнему слышу в его голосе гнев, жужжащий, как помехи на линии, передающей далёкий радиосигнал.
- Жози, - вкрадчиво молвит он. - Не глупи. Выйди, и мы всё спокойно обсудим. Ты ведь моя жена, Жози. Неужели это не стоит того, чтобы попытаться сохранить наш брак?
Жозефина тряхнула головой.
- Слишком поздно, Поль, - сказала она, кладя конец разговору. - Извини.
Мягко, но решительно она захлопнула дверь, и, хотя Мускат ещё несколько минут продолжал ломиться в шоколадную, попеременно бранясь, умоляя и угрожая, даже пуская слезу в порыве сентиментальности и увлечения собственной игрой, второй раз мы ему не открыли.
В полночь я услышала, как он кричит на улице. Потом в окно ударился с глухим стуком комок грязи, измазавший чистое стекло. Я встала, желая посмотреть, что происходит. Внизу на площади стоял Мускат, приземистый и злобный, как гоблин. Руки упрятаны глубоко в карманы, из пояса брюк выпирает круглое брюшко. Очевидно, он был пьян.
- Вы не сможете прятаться там вечно! - Я увидела, как в одном из домов за его спиной засветилось окно. - Всё равно когда-нибудь выйдете! И тогда, сучки, уж тогда я вам покажу! - Я машинально выкинула в его сторону пальцы, обращая его злость на него самого. Прочь отсюда, злой дух. Прочь.
Этот рефлекс мне тоже передался от матери. И всё же, как ни странно, я сразу почувствовала себя в безопасности. Я вернулась на кровать и ещё долго лежала без сна, слушая тихое дыхание дочери и глядя на меняющуюся форму луны в просветах листвы. Думаю, я опять пыталась гадать, высматривая в подвижных узорах некий знак, утешительное слово… Ночью, когда снаружи на страже стоит Чёрный человек, а на церковной башне скрипит пронзительно - кри-крии - флюгер, в подобные вещи легче поверить. Но я ничего не увидела, ничего не ощутила, и, когда наконец забылась сном, мне пригрезился Рейно. С крестом в одной руке, со спичками - в другой, он стоял в ногах кровати больничной койки, на которой лежал какой-то старик.
Глава 24
9 марта. Воскресенье
Рано утром пришла Арманда - посплетничать и выпить шоколаду. В новой светлой соломенной шляпке, украшенной красной лентой, она выглядит свежее и бодрее, чем минувшим днём. На свою трость Арманда нацепила красный бантик, сделав из неё вычурный аксессуар, как флаг, возвещающий о непокорном духе её хозяйки. Она заказала chocolat viennois с куском слоёного торта из белого и чёрного шоколада и забралась на табурет. Жозефина, помогавшая мне по магазину, - она согласилась пожить у нас несколько дней, пока не решит, как ей быть дальше, - с опаской поглядывала на старушку из кухни.
- Я слышала, вчера вечером здесь вышел скандал, - с присущей ей прямотой начала Арманда. Её бесцеремонность искупалась добротой, лучившейся из её блестящих чёрных глаз. - Этот выродок Мускат, говорят, орал и дебоширил.
Я сдержанно объяснила, что произошло. Арманда слушала с одобрительным выражением на лице.
- Я только удивляюсь, что она тянула так долго. Давно следовало бросить его, - сказала она, когда я закончила рассказ. - Весь в отца. И языком так же мелет. И руками. - Она доброжелательно кивнула Жозефине, стоявшей в кухонном проёме с горшочком горячего молока в одной руке. - Всегда знала, что когда-нибудь ты образумишься, девонька. И не вздумай теперь поддаться на чьи-либо уговоры. Не возвращайся.
- Не беспокойтесь, - с улыбкой отвечала ей Жозефина. - Не вернусь.
Сегодня утром в "Небесном миндале" гораздо больше посетителей, чем в первое воскресенье после нашего приезда в Ланскне.
В обед появился Гийом вместе с Анук. В суматохе последних двух дней мне лишь пару раз довелось побеседовать с ним, но теперь, когда он вошёл, я поразилась произошедшим в нём переменам. Он больше не кажется съёжившимся и сморщенным. Шаг упругий, яркий красный шарф на шее придаёт его облику почти щегольской вид. Краем глаза я ухватила у его ног расплывчатую тень. Пантуфль. Анук, беспечно размахивая портфелем, промчалась мимо Гийома и, поднырнув под прилавок, бросилась мне на шею.
- Maman! - протрубила она мне в ухо. - Гийом нашёл собаку!
Всё ещё обнимая дочь, я повернулась к Гийому. Тот, раскрасневшийся, стоит у входа. У его ног сидит в умилительной позе маленький беспородный пёс бело-коричневого окраса, совсем ещё щенок.
- Шш, Анук. Это не мой пёс. - На лице Гийома отражаются радость и смущение. - Он бродил возле Марода. Возможно, кто-то хотел избавиться от него.
Анук уже скармливала щенку кусочки сахара.
- Его нашёл Ру, - пискнула она. - Услышал, как пёсик скулит у реки. Он мне сам сказал.
- Вот как? Ты видела Ру?
Анук кивнула рассеянно и принялась щекотать щенка. Тот с радостным тявканьем перевернулся на спину.
- Такая лапочка, - говорит Анук. - Вы его возьмёте?
Гийом печально улыбнулся.
- Вряд ли, милая. Знаешь, после Чарли…
- Но ведь он потерялся, ему некуда больше…
- Уверен, много найдётся людей, которые пожелают дать приют такому чудному щенку. - Гийом нагнулся и ласково потрепал пса за уши. - Дружелюбный малыш, жизнерадостный.
- А как вы его назовёте? - не унимается Анук.
Гийом качает головой.
- Я не буду давать ему кличку, ma mie. He думаю, что он задержится у меня надолго.
Анук бросает на меня смешливый взгляд, и я качаю головой, беззвучно предостерегая её.
- Я подумал, может, вы повесите объявление в вашей витрине, - говорит Гийом, усаживаясь за прилавок. - Вдруг отыщется хозяин.
Я налила в чашку кофейного шоколада и подала ему с двумя вафельками в шоколаде на блюдце.
- Конечно. - Я улыбнулась.
Глянув на Гийома минутой позже, я увидела, что щенок уже сидит у него на коленях и жуёт вафли. Я перехватила взгляд дочери. Она подмигнула мне.
Нарсисс принёс мне корзину эндивия из своего питомника. Увидев Жозефину, он вытащил из кармана букетик анемонов и вручил ей. "Чтоб веселее у вас здесь было", - пробормотал он. Жозефина покраснела от удовольствия и попыталась выразить свою признательность. Смущённый Нарсисс грубовато отказался от благодарности и зашаркал прочь.
Вслед за доброжелательными посетителями повалили любопытные. Во время утренней службы прошёл слух, что Жозефина Мускат переселилась в "Небесный миндаль", и потому всё утро мы не знали отбоя от клиентов. Пришли Жолин Дру и Каролина Клэрмон, обе в весенних костюмах-двойках и шёлковых шарфах, с приглашением на благотворительное чаепитие, устраиваемое в Вербное воскресенье. Арманда при виде дочери и её приятельницы довольно хохотнула.
- Ба, да сегодня у нас прямо воскресный парад мод! - воскликнула она.
Каро с раздражением посмотрела на мать.
- Вообще-то, maman, тебе здесь нечего делать, - укоризненно произнесла она. - Или ты забыла, что сказал врач?
- Я-то не забыла, - отвечала Арманда. - Не пойму только, зачем нужно портить мне утро, присылая это убожество. Ждёте не дождётесь моей смерти?
Напудренные щёки Каро стали пунцовыми.
- Maman, как ты можешь так говорить…
- Не лезь не в своё дело и не услышишь того, что не нравится, - отчитала дочь Арманда, и Каро поспешила ретироваться из шоколадной, второпях едва не разбивая напольную плитку своими острыми каблучками.
Потом заглянула Дениз Арнольд, спросила, не нужно ли нам что из её магазина.
- Я так, на всякий случай интересуюсь, - объяснила она с горящими от любопытства глазами. - Как-никак у вас теперь гостья и всё такое.
Я заверила её, что в случае нужды мы знаем, куда обратиться.
Следом явились Шарлотта Эдуард, Лидия Перрен и Жорж Дюмулен. Одна решила заранее купить подарок на день рождения, второй захотелось узнать поподробнее о празднике шоколада - какая оригинальная затея, мадам! - третий выронил кошелёк где-то у церкви и спрашивал, не находила ли я его. Жозефину я поставила за прилавок, повязав ей один из своих чистых жёлтых передников, чтобы она не запачкала одежду в шоколаде, и она управлялась на удивление хорошо. Сегодня она позаботилась о своей внешности. Красный свитер и чёрная юбка смотрятся на ней безукоризненно, по-деловому; тёмные волосы аккуратно уложены и перетянуты лентой. Покупателей она, как и полагается, встречает приветливой улыбкой, голову держит высоко, и, хотя взгляд её в тревожном ожидании время от времени обращается на дверь, в её облике и намёка нет на то, что она боится за себя или за свою репутацию.
- Бесстыдница, - прошипела Жолин Дру Каро Клэрмон, когда они вдвоём торопливо покидали шоколадную. - Ни грамма совести. Как подумаю, что этому бедняге пришлось вытерпеть…
Жозефина стояла спиной к залу, но я заметила, как она вся напряглась. В шоколадной в это время наступило минутное затишье, и потому слова Жолин прозвучали отчётливо. Гийом поспешил кашлянуть, чтобы заглушить их, но я знала, что Жозефина всё равно услышала.
Воцарилось неловкое молчание.
Первой нарушила тишину Арманда.
- Что ж, девонька, - оживлённо проговорила она, - считай, что добилась своего, раз те двое не одобряют. Добро пожаловать в лагерь диссидентов!
Жозефина подозрительно глянула на старушку и, убедившись, что язвительная шутка направлена не в её адрес, рассмеялась - непринуждённо, беззаботно. Потом, удивлённая своей реакцией, прикрыла рот рукой, словно хотела удостовериться, что это и впрямь она смеялась. Отчего и вовсе расхохоталась. Остальные поддержали её. Мы всё ещё дружно смеялись, когда звякнул дверной колокольчик и в шоколадную тихо вошёл Рейно.
- Monsieur le cure. - Я заметила, как Жозефина изменилась в лице, - на нём появилось неприязненное тупое выражение, - прежде чем увидела самого священника. Её руки вернулись на своё привычное место у подложечной ямки.
Рейно степенно кивнул.
- Madame Мускат. - Он сделал ударение на первом слове. - Я был очень огорчён, не увидев вас в церкви сегодня утром.
Жозефина буркнула что-то маловразумительное. Рейно шагнул к прилавку, и она встала боком, будто собираясь скрыться в кухне. Но потом передумала и развернулась к нему лицом.
- Молодец, девонька, - одобрительно прокомментировала Арманда. - Не позволяй, чтобы он морочил тебе голову своей болтовнёй. - Она открыто посмотрела на Рейно и решительно взмахнула куском торта в руке. - Оставь эту девушку в покое, Франсис. Ей от тебя если что и требуется, так только благословение.
Рейно проигнорировал её.
- Послушай меня, ma fills, - важным тоном обратился он к Жозефине. - Нам нужно поговорить. - Его взгляд метнулся к красному саше-талисману, висящему у двери. - Но не здесь.
Жозефина покачала головой:
- Прошу прощения, но я занята. Да и не хочу ничего слышать от вас.
Губы Рейно упрямо сжаты.
- Теперь ты нуждаешься в помощи церкви как никогда. - Холодный быстрый взгляд в мою сторону. - Ты поддалась слабости. Позволила, чтобы тебя ввели в заблуждение. Брачный обет священен…
- Брачный обет священен? - насмешливо перебила его Арманда. - Где ты откопал эту чушь? Уж кто-кто, а ты…
- Прошу вас, мадам Вуазен… - Наконец-то в его невыразительном голосе зазвучали хоть какие-то интонации. Он обдал старушку ледяным взглядом. - Я был бы вам очень признателен, если бы…
- Разговаривай, как тебя учили родители, - вспылила Арманда. - Будто картошки в рот напихал. Разве мать не объясняла тебе, что нормальные люди так не говорят? - Она фыркнула. - Всё избранного из себя строишь, а? Забыл, какие мы, в той своей модной школе?
Рейно весь напружинился. Я чувствовала, как от него волнами исходит напряжение. Он заметно похудел за последние несколько недель, потемневшая кожа на висках натянута, как барабан, под заострившимся подбородком обозначились сухожилия. Падающая на лоб жидкая прямая прядь волос придаёт ему обманчиво простодушный вид, но всё остальное в его внешности - сплошь спесь и претенциозность.
- Жозефина. - Тон у него проникновенный и повелительный, заведомо пресекающий любое вмешательство со стороны. Он ведёт себя так, будто, кроме них двоих, в шоколадной никого нет. - Я знаю, ты хочешь, чтобы я помог тебе. Я беседовал с Полем-Мари. Он говорит, что ты переутомилась. Говорит…
Жозефина тряхнула головой:
- Mon pere. - Туповатое выражение исчезло с её лица, к ней вернулось спокойствие. - Я знаю, вы желаете мне добра. Но я не изменю своего решения.