Дрогнули кисточки. Она повернулась и двинулась к Площади, я - за нею.
- Все на пианино играешь, да, Олли?
- Так, иногда. Времени нет, знаешь. А ты все поешь?
- Кто? Я? Больно надо!
Мы дошли до Площади. Эви заглянула туда, потом остановилась, повернулась ко мне.
- Ну а вообще-то ты чего делаешь, Олли?
- Моя дорогая Эви. Слишком долго и нудно было бы объяснять...
Тем не менее я за это взялся. Я заговорил о занимавшей меня идее как об уже доказанной. Криптон - то, что называется инертный газ. Но если его как следует раззадорить посредством давления и температуры, пропустить через него электрический разряд - искра пробьет весьма плотное облако криптона вместе с еще одним элементом. И получится совершенно неестественная субстанция, если допустимо такое определение. Так что криптон...
Эви на меня смотрела квадратными глазами.
- Ой-ей-ей, Олли! Ну ты и умный!
Я был приятно удивлен. Лондон определенно пошел на пользу Эви. У меня мелькнула бредовая идея повести ее в лабораторию, но я ее тут же отринул, ибо статус мой там несколько не соответствовал планке, на которую я намекал. Бред нарастал, однако, и, завидя наш флигель рядом с докторским домом, я ее чуть было не пригласил. Но тотчас возобладал здравый смысл.
- О, не знаю! А вот ты, Эви, - ты изумительно выглядишь!
Она вся лучилась под газовым фонарем.
- Олли! А у тебя девушка есть?
Я, улыбаясь, покачал головой и зажал ладонью щеку там, где, кажется, назревал прыщик. Ответ Эви меня озадачил. Она кивнула значительно.
- Да ты и молодой еще чересчур, правда?
- Я старше тебя!
Я призадумался на секунду, нащупал деньги в кармане и остановился на компромиссе, единственно возможном, если я не хотел сразу терять Эви, ее излучение и восхищение. Пока я раздумывал, Эви повернулась на пятках и обшарила взглядом Площадь. Снова приблизила ко мне лицо.
- Но кто-то должен быть рядом!
- В каком смысле, Эви?
- Скучно же одному на свете!
Смелое выступление, учитывая грохочущую возле нас ярмарку.
- Можно зайти куда-нибудь выпить.
Эви открыла кошелек, заглянула. Я ее успокоил. Я уже получил деньги за следующий семестр. Я был богач, притом не постигший покуда банальной истины, что те же деньги не потратишь дважды. Мы двинулись вместе в "Корону". Я придержал для Эви дверь, и она захлопнулась с тугим стуком, отрезав нас от ярмарочного гама. Тут не было запахов снеди, смазки и пота, вспышек, мигания ламп. И хозяйничал добропорядочный, тусклый, но всепроникающий дух линолеума и пыли. По псевдоручной работы ковру мы прошли во второй зал и уселись у стойки на высоких лакированных табуретах. Миссис Минайвер, скрючившись, уронив на стойку руки, разглядывала смутный вид Эдинбургского замка. Моментально раскрюченная порывом профессионального гостеприимства, она выдала Эви ее виски с содовой, бледное пиво мне и скрючилась вновь. Я огляделся. Последний раз я был в "Короне" тогда, почти два года назад, с мистером де Трейси - памятный случай. Сейчас четверо членов муниципалитета, зажав креслами низенький столик в дальнем углу, что-то обсуждали по поводу предстоящего заседания. В другом углу молчала, уныло созерцая свои стаканы, какая-то пара.
- Ну, давай, Олли!
- Поехали.
Один из членов муниципалитета медленно прошаркал в мужскую уборную.
Да, прыщик действительно назревал. Я теребил его в долгом молчании.
Член муниципалитета медленно пришаркал обратно. Минуя миссис Минайвер, что-то бормотнул касающееся погоды. Она с бодрым смехом раскрючилась и скрючилась вновь.
Эви схватила и залпом осушила стакан.
- Еще, пожалуйста, миссис Минайвер!
- Стой, Эви, - давай я...
- Нет.
Пришаркавший из уборной откинулся в кресле, ладонь рупором к уху.
- А? Громче, Джим!
- ... Пока мы не упустили контракт!
- А-а. Да.
Эви уперла подбородок в ладони, тряхнула гривой, повернулась ко мне.
- А неплохо мы жили, да, Олли?
Я механически хохотнул. Эви выпила еще виски с содовой и сказала, как бы набравшись храбрости:
- Да. Неплохо. Хорошо жили. И теперь вот... Как вспомнишь...
Я допил свое бледное пиво и оглядел ножки Эви в чулках. Очень ничего себе ножки. Я протянул пустой стакан миссис Минайвер, она мне опять налила. Бледное пиво было очень ничего себе.
Эви продолжала:
- Все же, кто вместе рос - мальчишки, девчонки...
И послала в мою сторону луч - лукавый и томный одновременно. Я засмеялся и хлебнул как следует бледного пламени. Я тоже кое-что вспомнил и зябко почувствовал, что нельзя пускать события на самотек.
- А Роберт, Эви! Про Роберта не забудь.
Томность утонула в лукавстве.
- Бобби! Моя первая любовь!
Я хлебнул еще, вспомнил малолитражку мисс Долиш и поперхнулся.
- Еще, миссис Минайвер, пожалуйста!
- И мне.
Эви примолкла, глядясь в зеркало за стойкой. Она была очень ничего себе.
- Во вторник.
- Что, Эви?
- Во вторник уезжаю. - Искоса сверкнула на меня улыбкой. - Пока что - передышка. - Схватила стакан, опрокинула. - Еще, пожалуйста!
- Поехали!
- Сперва надо кой-кого повидать, конечно.
- Тебе?! Кого это?
Меня осенила блистательная идея. Я осклабился.
- Кстати, а как Фредди Уилмот?
Эви некоторое время молчала, глядя в стакан. Потом выпила, поставила стакан со стуком.
- Я только из Швейцарии, с боссом своим туда ездила.
Я сверхзначительно осклабился.
- Ну а этот - как?
- Патрик - лапочка. Все говорят. Я его обожаю.
Она вдруг захихикала. Десять секунд - и куда подевалось томное лукавство. Передо мной сидел бесенок. Эви Старого моста.
- Он - все отдать, да мало. Ну прям замечательный!
Высокий табурет качнулся, она уцепилась за стойку.
- Поехали!
- Вздрогнем!
- Пошли заглянем к твоим родителям.
- Ты это брось, Эви.
- Или к доктору Джонсу. Вот мужчина! Надо к ним заглянуть.
- Не думаю.
- Оно и понятно, что в Стилборне столько баров. А то как бы... Жалко, тут Патрика нет. Еще, пожалуйста!
- Прям замечательного.
Эви хихикнула громко.
- Он в постели замечательный. Все говорят.
Разгоряченный жидким бледным пламенем, я не мог уступить ей пальму первенства в нашем состязании остроумии.
- А на самом деле?
Но я, оказывается, плохо знал Эви.
- И на самом деле, - сказала она. - Получше тебя будет.
Урчанье беседы смолкло в углу. Все стихло. Я привстал с табурета и сделал несколько нелепых па возле стойки.
- Мы в постели никогда не лежали, - сказал я с хохотом, естественным, как дерматин. - Никогда! Ты это брось, Эви!
- В постели никогда не лежали, - подхватила она, кивая. - И без постели позже полвосьмого никогда. Ни разу, ни-ни! Ну, давай!
Я с хохотом поднял стакан. И совершил свою грубейшую стилборнскую ошибку.
- Опрокинули - жопки вверх!
Эви - очень осторожно - поставила на стойку пустой стакан. Заглянула в него, будто ожидала увидеть там муху или что похуже. Мрачная пара, обменявшись кивками, быстро поднялась и удалилась без единого слова. Эви подняла было руку, будто хотела откинуть волосы, но опять уронила. Посмотрела на меня искоса через стойку, оглядела молчащий бар, глянула сквозь стены на город. Выступила кривая усмешка.
- Все началось, - сказала Эви, - когда ты меня ссильничал.
В ушах у меня невыносимо звенело. Все было как в страшном сне. Что тут можно сказать? Простое, решительное, неопровержимое? В самом деле - что я сделал - мы сделали? Четверо членов муниципалитета встали как один и направились к двери мимо раскрючившейся и скрючившейся миссис Минайвер.
- Наверху, на горе, - пояснила Эви громко и обстоятельно. - В зарослях!
- Не правда!
- Добром бы я ни в жисть, - сказала Эви. - Я тебя не хотела. Мне всего пятнадцать было.
Дверь захлопнулась. Мы были одни. Снова меня подхватило теченье Стилборна, но на сей раз не шепоток-хохоток. Воды взревели над самой моей головой. Я бухнул стакан, бросился вон и встал под газовым фонарем на углу ратуши. Эви с хохотом встала рядом. Я еле сдерживался, чтоб не вцепиться ей в горло руками.
- Олли, лапочка!
- Уделала меня, да? Хорошо уделала!
- А то.
- И себя уделала.
Она хихикнула.
- Чего? Сразу обоих?
- Только и умеешь, что смеяться, смеяться, смеяться и...
- Крошка Одри. Вот я кто.
И качнулась ко мне, лучась. Но молодая луна и газовые фонари - вот и все, что ее освещало. Белая как мертвец, глаза и рот черные, как лакрица.
- А пошла ты знаешь куда!
Она на мгновенье застыла. Потом стала серьезно кивать.
- А-а, - сказала. - Так. Хорошо.
Повернулась, пошла, все кивая, остановилась. Повернула обратно.
- Олли!
- Что?
- Ты уж прости. Только...
- Опоздала немного
И сразу, вдруг, она опять стала прачкой, голова выдвинута вперед, сжаты кулачки.
- Ты! Станешь ты когда взрослым, нет? Это место. Ты. Ты и мамка твоя, папка твой. Вы для нас благородные чересчур, да? У вас ванная. "Я еду в Оксфорд!" А про... про тараканов слыхал, и...? Нет? Ладно! Во вторник. И ноги моей больше... Ни за что! Так что болтай себе, смейся. Ясно? Болтай и смейся!
- Черт! Про что мне болтать?
- Болтай-болтай.
- Да про что?
Она с ненавистью выдохнула мне в лицо:
- Про нас с папкой.
Повернулась и нестойко двинулась через Площадь. Только после эркера мисс Долиш снова овладела походкой. Я стоял, смятенный, пристыженный, впервые, несмотря на злость, по-иному увидев Эви в ее ежечасной битве за опрятность и красоту. Будто этот объект разочарованья и страсти вдруг принял атрибуты личности, а не вещи. Будто я - будто мы - могли бы заняться чем-то, музыкой например, вместо неотвратимых, неизбежных сражений. Чувство это было так сильно, несмотря на мою ярость, что я крикнул пустой Площади:
- Эви!
Она опять ровно переступала ножками. И поскольку из-за шума ярмарки она могла не услышать меня, секунду меня подмывало броситься за нею, аж в темную пасть Бакалейного тупика. Но я увидел, как засветилось папино окно, как мамина тень прошла по занавескам. И еще я увидел - или мне показалось - взгляд Эви и взмах расслабленной пятерни над левым плечом. И она ушла. Я потерянно поплелся домой - думать про эту неоткрытую личность и про странную ее оговорку.
II
1
После окончания своего первого оксфордского семестра я поездом поехал в Барчестер, а там сел в автобус до Стилборна. Я проторчал в Барчестере, сам не знаю зачем - бродил вокруг собора, пасся по книжным лавкам, - пока не спохватился, глянув на часы, что, если не потороплюсь, пропущу последний автобус. Я на него успел и зарылся в книжку. Будто пытаясь таким способом что-то продлить. Это "что-то" был никак не Оксфорд. Химия проглотила музыку и, к моей досаде и удивлению, отнимала все время. Я еле выкраивал небольшой досуг для тайного порока музыки, правда весьма увлекательного. Вдобавок я рвался поскорей увидеть родителей, продемонстрировать модную ширину серых брюк, все про все рассказать. Эви уехала, Имоджен вышла замуж. Я был настоящий студент с соответственным пониманием долга и ценностей, без забот и печалей.
И - вот поди ж ты - углубился в книжку.
После старых обвалов
Новый идет водопад.
Протяженность без шири.
Место без меры,
Молитва без слез.
Нет, увольте, это не для меня, как он ни прекрасен. Я был ученый с одним тайным пороком. Зря я замахнулся на второй - он был мне уже не по зубам. Я отложил книжку, приготовившись ко всему, а меж тем автобус, по-коровьи качаясь, одолевал в темноте Старый мост. Я пронес два своих чемодана от остановки к нашему флигелю и обнаружил, что там темно. Нашаривая под ковриком ключ, я услышал несущийся через Площадь от ратуши мамин голос. Она меня крепко и нежно расцеловала. Мы не успели еще расположиться, а я уже понимал, что происходит, ибо увидел папу со скрипкой в черном деревянном футляре. Я как бы разом снова вступил в ту область, где все ясно без слов, и когда папа включил свет, на маме действительно оказалось парадное серое платье, золотая брошка и легкие розовые пятна под каждой скулой. Она смеялась, сверкала, сияла. И без папиной скрипки и темно-серого костюма я мог догадаться, что SOS - Стилборнский оперный союз - переживает свое ежедвух-, не то трехлетнее воскрешение. Для мамы, по-моему, это был всегда звездный час. Она завладевала пианино. И с капельмейстером офицерского колледжа на тромбоне, бамстедским приходским священником на контрабасе, наборщиком на альте и папой в качестве первой (и единственной) скрипки она задавала тон в театральном оркестре. Скудость этого оркестра не объяснялась просто такими понятиями, как талант - не талант. Будь в Стилборне куда больше людей, владеющих инструментами, для них не нашлось бы места. Та же незадача скрывалась за масштабами труппы. И "Сельская девчонка", "Веселая Англия", "Сирень цветет" и "Чу Чин Чо" исполнялись в весьма стесненных условиях. Но будь у нас, предположим, бездна талантов, гигантская сцена, оркестровая яма и зрительный зал - все равно оставалось бы всепобеждающее ограничение - социальное. Замкнутая среда колледжа была для нас недостижима. И старшина О'Донован помогал нам исключительно потому, что там он был сбоку припека. В свою очередь многие - добрая половина населения Стилборна - отсеивались механически, обитая в таких местах, как Бакалейный тупик и Мельничная, и будучи оборванцами. Хоть Эви пела и могла любого свести с ума, она не имела ни малейшего шанса даже постоять в хоре. Искусство объединяет. Но не до такой же степени. Так что все делалось горсткой людей, обведенных незримой чертой. Никто и не заикался об этой черте, но помнили все.
Наш SOS родился из подспудно бродившего в обществе духа. У нас не было ритуалов, кроме ежегодной процессии мэра. Ни речей, ни парадов. Сами себе трагедия, мы и не подозревали, что нуждаемся в катарсисе. Шоковую терапию нам заменяли "Международные новости". Но время от времени беспокойный дух воспламенялся от сжатия, и мы беспокойно ворочались во сне. SOS, мирно почивший после очередного сезона, пробуждался и зализывал раны. Их было предостаточно. После профессиональных встреч лишь немногие члены труппы не прерывали отношений. С роковой неизбежностью желание играть, увлекать, впечатлять порождало пышно цветущую зависть, ненависть, склоки и обиды, которые приходится таить в обыденной жизни. Постановка изящной оперы уничтожала половину нашего потенциала одним махом, потому что всегда находились двое-трое, столь оскорбленных неполучением роли героя или героини, что категорически просили их более не беспокоить. Или - еще того хуже - мрачно мирились с второсортным жребием и вступали на путь театрального саботажа. К концу длившихся у нас три вечера выступлений добрая половина труппы чувствовала себя столь смертельно обиженной, что клялась в жизни более не подвергать себя подобным унижениям. Вот почему SOS не мог функционировать ежегодно. Какой-то период требовался, чтоб затянулись шрамы. Распри затихали, враги снова раскланивались при встрече. И тогда уж - однако отнюдь не в соответствии с графиком - снова начиналось брожение. Собирался комитет, возрождался союз, анализировался понесенный в прошлый раз урон, а затем объявлялось, что в поддержку такой-то и такой-то благотворительной акции, скажем доктора Барнардо, SOS представит в ратуше такой-то и такой-то мюзикл. И, завидев на маминых скулах эти красные пятна, я сразу понял, что не об Оксфорде сейчас будет речь. Возбужденная мама сама хотела поговорить.
- Ну и что же у нас на сей раз, мама?
- Можно, наверное, чайку попить, - сказала мама. - Поставишь чайник, папочка, да? Господи, я совершенно... Это такая прелесть, знаешь, Оливер. У нас никогда еще такой прелести не бывало!
Она напела несколько тактов, расхохоталась.
- Я спрашиваю, как это на сей раз называется?
- "Червонный король". Местами упоительная музыка. Ты оценишь.
- Я не пойду. Не волнуйся.
- Ну, мы это еще обсудим, - сказала мама. - Знаешь, детка, у нас ведь сейчас профессиональный режиссер. Ты, наверное, слышал про него в Оксфорде. Мистер де Трейси. Мистер Ивлин де Трейси. Я уверена, ты про него слышал.
- Ни сном ни духом.
- Он очарователен. Сразу преодолел все сложности. Подумай - профессиональный...
- Сложности?
- Ну, с приемной мэра. Мистер де Трейси взял и сказал: "Ребятки, нам просто придется изменить маршрут. Вот и все". Папочка, ты ситечко забыл!
- Так что там с этой приемной?
- Ты не поверишь. Он заявил: "Нет". И с тех пор она стоит запертая.
- Но не можете же вы...
- Мистер де Трейси повесил циклораму на полметра дальше и устроил так, чтоб труппа ходила там.
- Но почему же?..
- Вот-вот, ты спрашиваешь. Естественно. Папочка, я надеюсь, ты поставил чайник? Понимаешь, Оливер. Это из-за дочки. Ее просто оставили с носом.
- Не может быть!
- Представь!
- Нет!
- А я тебе говорю, Оливер. Так что ты понимаешь.
Я понял. Без дочери мэра миссис Андерхилл труппа была непредставима. Много лет назад она сезон продержалась на профессиональной сцене, и у нее был поставлен голос. С тех пор она сделалась нашей бессменной инженю, что многое упрощало. Я видывал ее в персидских шальварах, японском кимоно, елизаветинских фижмах. Голос ее был создан для "Друри-лейн", а нашу бедную ратушу сотрясал как обувную коробку. Выйдя как-то из лесу, спускаясь к Стилборну и услышав ее верхнее до, я даже погрешил на пациента из соседней больницы. Если комитет отверг услуги миссис Андерхилл - логично, что престарелый родитель запретил SOSy пользоваться приемной и, естественно, тянул с этим извещением, пока оно не сделалось роковым.
- И как же вы?..
- С черного хода, конечно. Мне говорили - жуткая теснота. На арьерсцену слева, - сказала мама, гордо смакуя терминологию. - Только так. Каждый, кто зайдет справа, задевает циклораму. Даже видно иногда, как она колышется.
- Какое "иногда", - сказал папа. - Младший Джонсон сегодня чуть ее локтем не проткнул.
- Но как же... То есть?
Мама поняла.
- Ну, ей уже под шестьдесят, детка, а все на свете имеет конец, правда? Пришлось уступить место кой-кому помоложе.
- И какую же она теперь играет роль? Ведьмы?
- Уж не думаешь ли ты, что Элси Андерхилл станет играть кого-то, кроме героини? Мой дорогой Оливер! Она просто хлопнула дверью! Да, скажу тебе, это было нечто! Некоторые считают, что Клеймор был не совсем тактичен...
- Клеймор? Так он еще в героях?