* * *
Серый моросящий воздух налип на окна.
Среди избранной публики сидел Влас. Дикими глазами смотрел он вокруг. Если бы кто шевельнулся во время этого рондо, Влас бы подошел к нему и молча оторвал голову. На счастье, все сидели недвижимо. Только в самом конце, не дослушав семнадцатой доли секунды еще звучавшей музыки, быстро поднялся и бесшумно истек из залы седой мрачный старик в истертом от времени костюме.
Влас было расстроился, но Грушенька смотрела счастливыми глазами на своего лоховатого избранника, млела от волнения и глухоты, и это искупало все мелкие недочеты мироздания.
Дома Влас и Грушенька объелись мороженого и безе, что, кстати, было совершенно напрасно. К вечеру у ней началась лихорадка, которую не удалось успокоить ни доктору, вызванному назавтра, ни чаю с малиной, пахнущему на весь дом.
* * *
Серый моросящий воздух налип на окна.
Лет так двадцать тому Грушенька, еще не носившая тонких золотых серег и красной итальянской блузки с кружавчиками, ехала с мамой через Дон на поезде. Вообще, где там был Дон, Грушенька так и не поняла. Везде шли водные широкие рукава, от горизонта до горизонта там и сям были какие-то странноватые поселенья. Особенно же ей запомнился внизу, где-то под, между каким-то и каким-то берегом, грандиозный и неясный полуразрушенный мост.
Поезд шел высоко над Доном сначала по насыпи, потом по мосту, которого, конечно, видно не было, потому что он был новенький и сильный тут, прямо под ногами. Тот, старый, умирающий остов висел глубоко внизу между каким-то и каким-то берегом. В его разломе было застывшее движение опустившегося на колени человека. В его умирании было что-то такое, чего нет во всех, блин, самых распрекрасных мостах.
Все это схватилось в ее душе разом, вмиг.
Потом все пропало. Потом и Дон проехали.
Больше ничего в той поездке и не было. Только звенели ложки в стаканах чая, аккомпанируя мельканию станций и городов.
Казаки
Смелость нужна всем. Вот, например, у Николая она была. Взять свечу и пойти в оплывший от осени лес нелегко. К тому же и просто страшно. А волки, скажем? Или, допустим, сила нечистая?
Так что не скажите. На это в душе философию иметь надобно. А тут в лес, ночью, в первые, притихшие перед основательной непогодой ноябрьские часы.
Не знаю как Вы, я пошел бы вряд ли.
Свеча, она что? Огонек, и вся недолга. Горит, горит - потух. Фу - на него ветер, и потух. Тут вся слепь и выморочь в глаза набьется. Руки спички по карманам ищут, чтобы, значит, зажечь. Да поди ж ты!
Очень легко и голову разбить, если в случайный овраг скатишься.
Я знаю случаи, когда человек на ровном месте шел и умирал. Потом все говорили, что судьба.
Про альпинистов, врать не буду, не знаю ничего. Это их дело.
А Николай, как стемнело, встал тихонько, чтоб жену не разбудить, оделся, взял свечу, початый коробок спичек и двинул.
Как дворами шел - еще ничего. Но потом же в лес пора стало заходить. Что, впрочем, совсем не удивительно…
А что, интересно было бы посмотреть, как шел он с зажженной свечой между темных и мокрых деревьев.
Коромысло
Превеликое блаженство, государи мои, заключается в умении говорить понятно.
К примеру, Заболот утруждал себя в этом мало, но в душе своей часто и часто страдал от неумения выразить, где горбыль, а где лопата по существу, без экивоков и странностей.
Чума была на его дурную голову, и как-то, сильно принявши, пошел из самых дач в город к своим старинным друзьям. По-научному если мерить, так там всего километров шесть. Шел, однако, часа четыре по весенней распутице, с ружьем, да еще, видимо, какое-то время не в ту сторону.
А у нас ведь что удумали в последнее время. В некоторых домах особо приличного населения на подъезды замки вешают.
Замки замками - пусть хоть собак дохлых себе на двери повесят, но ведь к ним в европах еще и звонки ставят или, там, другие сообщительные устройства.
В прошлые времена в домах хоть дворники были. Говорят, удобно было страсть. Как в метро. Ты ему по таксе, он - со всем возможным радушием.
Однако это все к делу не идет, потому что до города он так и не дошел. Пришел на немецкий хутор. Два дома, три коровы. Даже собаки спят.
Прислонился к воротам, стоит и думает, как попонятней хозяевам рассказать, что у него на душе всю жизнь творилось.
Нет чтобы взять и всандалить им по окнам. Небось сразу бы состраданием прониклись. А он же нет. Интеллигент хренов.
Ну и достоялся, финик мартовский. Заснул у ворот, а к утру морозец взялся.
Дальше вы и сами знаете.
Привычки не имею с чужих слов что-нибудь звонить, но, говорят, будто почки ему удалили и мочевой пузырь.
С другой стороны, если разобраться, ну на кой они ему вообще были нужны? А без пузыря, я думаю, и с бабой сподручней, да и не это в человеке главное.
Самогон
Мне уже, видно, никогда не случится побывать в том городе у реки, где мы с моим отцом в Первую мировую самогон варили.
Как сейчас стоит перед глазами маленький ухоженный садик с малиною и десятком каких-то деревьев. Грядочки ровные, клумбочки, синие от васильков и анютиных глазок.
Соседом у нас - дед Иван. Он один раз в столицах был и как раз попал - Толстого хоронили. С тем и приехал.
Передам ли вам сквозь года тот мед и тот яблоневый цвет первой трети двадцатого века? А товарищество наше - я да батька мой, да дед Иван?
Петух у нас один остался со всего нашего курятника, а у деда Ивана, наоборот, куры одни остались, чтоб им пусто было. Так, верите, когда мы того петуха поутру из залы нашей выпускали, он так красиво шел сквозь окна, стены, заборы и засовы, что казалось нам: не петух идет, а счастье наше от нас уходит.
Не буду врать, были в городке и девки. Но об этом и без меня каждый превзошел предостаточно, поэтому я о другом.
Вот возьмем душу человеческую. Она от чего болит? Все болит и болит, окаянная. Ни ей, ни себе от боли этой ладу дать невозможно. Мне скажут - совесть. Положим, что и совесть, не без этого. Ну так совесть, я так полагаю, сама не болит. Это от нее же, каракатицы, вся спина по ночам, как от нагайки, кровоточит, а ей то что?
Нет. Не только тут в совести дело…
А может, и ни к чему я это все растеял с душой, и с совестью, да и с домиком у реки, пожалуй…
Да и наврал много…
Ну так это, с другой стороны, святое дело.
Золото
Санька, Николаева дочка, влюбчива. Последняя любовь ее - Аль Пачино.
Если по справедливости - так он на ней уже тридцать раз жениться должен. Хотя и странно все.
Иной раз, особенно с утра, Санька придет к бабушке, Николаевой теще, и плачет-плачет. Чего плачет - дело темное.
Так что еще неизвестно - вышло бы у них что путное с Аль Пачино или нет.
- Бог с тобой, - говорит Николаева теща, - не плачь, золото мое. Мы с тобой сейчас киселя наварим.
Весна
Бригада строила магазин. Балка упала на голову бригадиру и убила к черту. Вот и весь сказ.
Теперь каждую весну пятнадцать сильных и молодых мужиков, как лунатики, где бы ни находились, собираются на старом зеленом кладбище в поминальный день.
Колбаска, яички, кто-то все время котлеты носит.
Пьют водку, говорят.
Ну хрен его знает, к родственнику на могилку нету времени пойти, а тут к бригадиру. И магазинов они больше не строят. Вообще ничего не строят, да и видятся редко.
Такое впечатление, что так теперь и будут ходить до самой смерти. Будут умирать по одному, как пушкинские лицеисты. А когда-нибудь придет один со своими котлетами и бутылкой холодной водки, а больше никто и не придет.
Тогда тоже будет весна.
Могилку обновит, где подкрасит, а где подчистит. Разложит еду, нальет водки стакан, до краев. Но ни есть, ни пить не будет сразу. Закурит.
Липы тридцатилетние его стол обступят, шиповник какой-нибудь ближе подлезет, оса на мясо прилетит и завозится, деловая и желтая…
Ну что еще? Да вот, пожалуй, и все.
Дилетанты
Мы встречались в бане. На первом этаже у парикмахера Шуры стриглись. На втором - раздевались и шли в парилку.
В парилке стоял сухой и плотный жар.
Садились на самый верх и молча сидели минут сорок. Голые, в вязаных шапочках.
Обычно делали три-четыре ходки. Больше выдержать было трудно. Веники нас почему-то особо не прельщали, а посему старые банщики смотрели на нас снисходительно.
За три часа произносилось полтора десятка слов. Потели мы обильно, и после парилки январский оттепельный воздух казался необычайно вкусным.
Два раза, нарушая традиции, ходили пить холодное шампанское с орехами.
Выжатое тело с благодарностью принимало красные потоки вина, и опьянение было легким и славным.
На остановке прощались, и я шел пешком, похрустывая подтаявшим снегом.
Весною баню закрыли на ремонт. Лето проползло мимо окон и закончилось в октябре, а с холодами пошла такая жизнь, что какая тут, к черту, баня.
В изгнании
Пушкин стоял на пороге. В соседней комнате спала няня. Она привила Пушкину любовь к народу.
Он и в изгнании оставался русским поэтом. Рано утром вставал и лез в кадку с холодной водой. Затем скакал по полю. В поле прыгали зайцы, и Пушкин часто их догонял, хватая за уши. Зайцы же его любили - они были частью русской природы.
Мечта
Первоклассник Никита обиделся и ушел из школы. Солнце садилось за осенний пустырь. Зябкие листья - оранжевый ветер.
Через дорогу люди собирали картошку. Никита вдохнул запах свежей картофельной ботвы, крепко задумался и пошел по дорогам в поля.
Пикник
Мы плыли на пароходе. Прошлое маячило впереди. Будущее оставалось в кильватере. Ксения Владимировна стояла, держась за поручни, и пыталась плакать в носовой платок.
Женька украл у матроса зажигалку. Матерчатые кресла трепало, как паруса. На какой-то отмели я увидела голую парочку. Мы им махали с палубы, а они - нам.
После прибытия пошел дождь, и мы с Женькой намокли, как свиньи. Это хорошо, что отец у нас один, а матери разные, гораздо лучше, чем когда мать одна и разные отцы.
Слезы
- Дура ты, дура, - жалел Николай жену. Она же сидела на кровати в трусах и заливалась горючими слезами.
- Любишь тебя, любишь, - говорил он, - а толку нету.
В окна залезло раннее утро. Николай сварил кофе и принес жене ветчины.
Она ела ее с кофе и плакала.
В обед под мелким дождиком Николай поволок жену в лес - проветрить. Потаскав ее часа три между сосенок, и сам воспрянул духом.
К вечеру все в доме успокоилось, и он полюбопытствовал об чем были слезы.
- Да так, - ответила задумчиво, - тебя жалко стало.
Мести
На краю земли, за водонапорной башней, на бывшем спортивном стадионе им. Кирова Влас лежал в теплой, согретой закатным солнцем, траве. Лежал он в брюках, пиджаке и галстуке.
Схоронив Грушеньку, жил он тихо и раздумчиво. У родниковых же оврагов жила лягушка. Она была раненая. Рана зажила, но злая память осталась.
Собралась она и решила отомстить. В траве увидала валяющегося Власа. Подошла к нему и говорит:
- Что ты тут валяешься, милый?
- В мое сердце стучит пепел Клааса, - не открывая глаз, ответствовал он.
- Да ну! - сказала лягушка и присела, чтобы послушать его историю.
- Была у меня любимая, - сказал Влас, - купил я ей один раз много вкусного и холодного мороженого. Она наелась и померла.
Влас замолчал и открыл глаза.
- А тебе какого в овраге не сидится? - поинтересовался он.
- Э, милый, - сказала тварь, расхнюпившись, - меня человек велосипедом переехал. Только третий день, как ходить начала, думала, кончусь. Теперь иду, задушить его хочу, паскуду невнимательную.
- Дела, - сказал Влас, приподнявшись на локте. - Так, может, по стаканчику? - предложил он. - Для равновесия.
- А и по стаканчику, - задумалась лягушка, - на мой век велосипедистов хватит.
Часть 2
Мокрые берега
Безумных не орют, не сеют, но сами рождаются.
Даниил Заточник
Для шума выбирают маленьких людей - барабанщиков.
Лихтенберг
Лопату холодного снега
Принесу с вершины Фудзи.
Положу в саду под цветущей сакурой.
Эй, Тойво, Йоко - папа вам
сделал лыжню.Неизвестный автор, конец XX века
О Потопе
Цирк
Мариша Потопа пошла в кино. Кино показывали на втором этаже. Зашла, а свету нету. Усаживалась на ощупь и села на старичка. Тот вскрикнул и завозился под ней. Потопа засмеялась и сказала:
- Не кричите, это я.
Старичок затих, а Потопа встала и говорит:
- Цирк какой-то.
Девушка-женщина
Потопа шла домой, да и напилась по дороге. А женщина она большая - вот и сломала у соседа входную дверь. Тот выходит и говорит:
- Мариша, какого хера.
- Не грусти, Степаныч, - ответила девушка.
Праздники
Потопа наворотила пельменей. Гости собрались. Музыку настроили. А Мариша возьми да и выпади с балкона. Едва не убилась.
Осенью
Запечалилась Мариша, что счастья нету. Накрасила губы, да и пошла в парк. В парке холодрыга, ноябрь, из людей только статуи. Села она на лавочке возле голого отрока с трубой и сказала ему:
- Молодой ты еще на дудке играть.
Сны
В домике у Потопыной мамы всегда уют.
В садике вишни. На плите чайник чаю.
Когда наступают трудные времена, садятся они чай пить, и мама всегда просит Маришу:
- Расскажи мне, дочка, что тебе в жизни снилось.
Королева
Мариша работала в леспромхозе, а потом ушла на железную дорогу. Здесь хоть и платят меньше, да зато в коллективе. Кроме того, на вокзалах жизни больше.
Потопа губы накрасит, бант нацепит, а лицо у нее большое.
- Как королева иду, - рассказывает она маме, - ну просто как королева.
Зайцы
Зашла Потопа в мужской туалет, да и закрылась там надолго. Мужики у туалета собираться начали. Сначала один, потом два, потом все больше.
Стоят, бедные, плохо им, а туалетов поблизости больше нет.
Достоялись, наконец, выходит Мариша. Они, конечно, в дверь как ломанулись, а она им ласково:
- Не спешите, зайцы мои, на всех места хватит.
Куропатка
Понравилась чем-то Потопа интеллигенту. Туда-сюда - повел он ее в ресторан. Богатый такой очкарик попался. Заказали дичь. Вино. Закурили. Хорошо.
- Ты че, - спрашивает Мариша, - влюбился в меня?
- Ага, - говорит очкарик.
- Молодец, - похвалила она его и съела куропатку.
Медведи
Потопа повела интеллигента в зоопарк на зверей посмотреть. Интересно все-таки.
Купили по мороженому - ходят, смотрят.
- Тебе какой зверь больше нравится, - говорит Мариша, - мне медведи.
- Не знаю, - отвечает интеллигент, - я всех животных люблю.
- Как Гринпис, - обиделась Потопа, - а я всех любить не смогу, а полюблю, так окончательно.
Жалость
Написал человек симфонию. В филармонию приехал. Народ собрал. Раздали скрипки. Сыграли. Порядок.
Потопа выходит из фойе на улицу, домой идти, а там снег. Задумалась.
- Слышишь, - говорит своему интеллигенту, - снег отчего идет?
- Ну, - отвечает тот, - это погодное.
- Сам ты у меня - погодное, - сказала она, - снег от музыки идет, а дождь - от солдатских писем.
Болото
Повез интеллигент Потопу на охоту.
"А че, - думает Мариша, сидя с ним в электричке, - уток к ужину настреляем".
Долго ходили они по болоту и под вечер умаялись.
- Ничего, Мариночка, на природе погуляли, воздухом свежим подышали. И то хорошо, - говорил интеллигент в электричке на обратном пути.
- Так-то оно так, - соглашалась Потопа, - но ехали-то мы на охоту.
Карандаши
Поселился интеллигент у Потопы. Оказался художник и приличный человек. Купила она ему в подарок в магазине карандашей рисовальных пять штук за рубль семьдесят.
Принесла и под подушку спрятала, чтобы, значит, их ему во сне подарить. Он же пришел домой и плюх - на подушку. Они и сломались.
Сняла она его с подушки. Достала карандаши, да и выбросила их в мусорное ведро.
Заходит в комнату, а там сидит интеллигент и плачет:
- Мне, - говорит, - никто никогда в жизни карандашей не дарил.
Кардинал
Потопа ела шоколад и плакала. Второй день, как ушел от нее очкарик. Какой-никакой, а душой привязалась.
Осталось от него в холодильнике три бисквита, сумочка спортивная и одеколон "Кардинал".
- Не густо, - думала Мариша, - но у одеколона название хорошее, да и бисквиты на дороге не валяются.
Чума
Мариша Потопа заболела. С работы звонят и спрашивают:
- Чем заболела?
А Марише так горько было, что сказала она, что больна чумой.
- Ни хрена себе, - ответили в трубке и дали отбой.
Васильки
У Потопы был брат Алеша Потопа. Пошел Алеша на базар и купил большущего мертвого индюка. Принес маме. Взвесили. Двадцать пять килограммов в покойнике. С ума сойти можно. Закопали его скоренько под яблоней, а сверху посеяли васильки.
- Больше дела мне нету, - скандалила старшая Потопа, - как только в саду своем некрещеных индюков хоронить.
Кочан
Вспомнила Потопа, что родилась в июле. Стояла жара, и маленькая Мариша чувствовала ее всем телом.
Когда пришла пора идти Марише в школу, оказалось, что к учению она мало пригодная.
А сейчас она стоит у плиты и варит борщ. В борще плавает картошка и капуста. Кочан капусты потянул на кило сто.
Этот борщ, блин, немало будет весить.