Кузнечики на счастье
Потопа к тридцати стала смелой. Запросто на тридцатилетие зашла в бар и попросила коньяку. Подали.
"Ладно, - думает, - попрошу еще".
Попросила. Дали снова.
"Вот, блин, - думает Потопа, - может еще раз попросить? Или же сразу расплатиться?"
Сдержалась. Попросила еще коньяку и лимона порезать с сахаром. Ничего?
- Ничего, - ответил официант и пошел за коньяком и лимоном.
Между тем коньяк, доложу я вам, не сельтерская. Выпила Потопа еще полконьяка, съела лимон с сахаром из блюдечка и загрустила.
- Вот скажи ты мне, - говорит она официанту, - в детстве кузнечиков ловил?
- Ну ловил, - отвечает тот.
- А на хрена? - говорит Потопа.
- Да не знаю. Ловил и все.
- А надо было их есть, - объяснила Мариша, - ловить и есть. Вот если бы ловил и ел, все было бы сейчас хорошо.
Официант повернулся и ушел. Ему недосуг с пьяной Потопой разговаривать.
Потопа повернулась к окну. Там шел дождь. Деревья в бреду танцевали. Горючие бабьи слезы текли у нее из глаз.
Костянец
Потопа купила огурец и банку майонеза. А голова у нее болела-болела. Пришла домой, села на кухне и смотрит в окно. В окне Гришка Костянец с работы идет.
- Гришка, - кричит Потопа в фортку, - заходи на огурец.
Костянец голову поднял и говорит:
- Ну здравствуй, Потопа.
Костюм
В магазине висели костюмы. Мариша начала прикидывать, хватит ли ей денег. И так, и так - не хватает.
Пошла через дорогу и купила бутылку вина.
Идет домой и думает:
- Ох и чудная я баба, просто прелесть.
Светлый след
Понравился Потопе мужчина. Она мимо пассажирского скорого проходила и в окне увидала его голову.
Остановилась Мариша, горло у ней пересохло, и замахала она ему, мол, выходи сейчас же. Но тут поезд тронулся, и все пропало.
- Ну что б ты ему сказала? - спрашивала старшая Потопа у младшей вечером за чашкой чая.
"Да что б? - задумалась Мариша, - про детство бы свое рассказала, про работу, а потом мы бы в кино пошли или еще куда…"
Потопы помолчали, и старшая, долив себе в чашку кипятка, добавила:
- Да и жильем ты, слава Богу, обеспечена…
О Заболоте
Философия
В некоторых случаях жизни смысла нет. Заболот знал об этом.
Например, ударило его два раза током. Хорошо. Ударило в третий. Он перестал бриться. Помогло.
На нелепые и стихийные приколы природы надо отвечать тем же.
Или полюбила его женщина, но ушла. Полюбила вторая - ушла. Незадача.
Как тут поступить? Можно, конечно, третьей ноги сломать, чтоб ходить не умела, но это трудно. Почему? Потому что ноги имеет смысл ломать только той, которая полюбит, чтобы она, значит, не ушла. Но посудите сами. Тут котенку, за тобой увязавшемуся, готов распоследнее отдать, а полюбившей женщине?
То-то.
Вот поэтому, когда Мария к Заболоту сама ночью в дом постучала, уйдя таким образом от всего отягощающего ее любовь, он заперся в конюшне и занялся членовредительством.
Взял ножовку, по-простому пилу, и решил себе что-нибудь отрезать. В общем, сел он, приготовился.
Однако же и неприятно это. Свою руку-то - пилить.
Херня какая-то. Взял закурил. Открылся. Вышел во двор.
Звезд насыпало - горстями. Луна на юге - полночь.
Выходит на порог Мария полуголая.
- Витенька, - говорит Заболоту, - Витенька, куда ты запропастился, не случилось ли чего?
- Зайди, Мария, в дом, - сказал Заболот, - зайди, не свети ногами.
- Любимый, - говорит она, - может, я тебе в тягость, может, я пойду?
- Я тебе пойду, - сказал Заболот, - ты, Мария, иди в дом, Христа ради, не мешай мужику забор чинить.
- Какой забор, Витенька, какой забор! Ночь, август, я, опять же. Пошли, я тебя поцелую.
- Поцелуешь еще, - сказал Заболот, - а что август - так это излишние придирки. Когда и чинить забор, как не в августе.
- Может, я чем помогу, милый мой, может, гвозди подержу?
- За шляпки, - сказал Заболот и сел в траву у колодца. Положил пилу рядом и оглядел природу.
Мария, завороченная в простыню, возле сгустилась.
- Уйдешь ты от меня, - сказал Заболот, и его стало дергать, - как пить, уйдешь.
- Не уйду, Витенька, не уйду, - сказала Мария.
- А я сказал - уйдешь! - заорал Заболот, вскочил на ноги и скоренько запрыгнул за сарай, где стало его рвать и плакать.
Африка
Заболот купил карту Канады, но считал ее за Австралию.
- Кенгуру, - говорил он интересующимся дачникам, - особенно кишат в пригородах Оттавы.
Больше всего его занимала пальба по зайцам, как он ее понимал.
- Расплодилось их - тьма, - начинал тему Заболот. - Установили, что на одного австрало-канадца приходится семь с половиной зайцев. Что делать? Мильоны нас, их - тьмы и тьмы. И только картечь, друзья мои, только картечь спасает и по сей день государственность страны. Стреляют в упор из дробовых установок "земля - заяц". Кровища льется. Кенгуру мечутся. Кромешный ад.
Заболот притихал, нашаривая глазами новый поворот темы.
- Подобное было только во Вьетнаме. Но и там зайцы не позволяли себе таких мерзостей. До чего дошло. Зайцы требуют равенства, гражданских прав и чтоб браки разрешили между зайцем и белой женщиной. Хуже всего, что Гринпис - за. Говорят, от них волонтеры воюют на стороне зайцев. Но австрало-канадцы - молодцы, наши парни. Огнем и мечом, огнем и мечом. И, понятное дело, картечью.
- Кроме того, - Заболот спускался до шепота, - наши уже там. А наших вы знаете. Наши - это звери. Конечно, никто не афиширует. Зачем? Но народ знает. Народ - сила неимоверная.
Бутылки пустели, начинался закат. Заболот, по мере говорения, становился все более меланхоличен и суров.
- Тяжелее всего полукровкам. Ты представь, Вася, - обращался он к собутыльнику, - каково тебе, если ты полузаяц-получеловек?
Васю крепко кренило, но он пытался представить.
- Представил? То-то. Внешне, вроде, и пух, и лапы толчковые, но росту в тебе человеческого метр семьдесят. И по-русски говоришь отлично, но из любого бара тебя вышвырнут, потому что какого хера! Зайчатиной от тебя несет, да и баб от тебя прятать надо. К тому же глаза красные, на завтрак - морковка, на вечер - капуста. Словом - бред. Ты переживать начинаешь. Оно и понятно. Душа-то у тебя - отцовская, Васек, так ведь? Вот. Но пух-то, пух с тебя летит, и задние лапы - толчковые. Что делать? Ты знаешь, Васек, что делать?
- Нет, - отвечал стеклянный, но честный Васек.
- А в ситуации войны? - закручивал гайки Заболот. - У них же, мы с тобой знаем прекрасно, война грохочет по проселкам. Нивы горят. Смерть и страх. Страх и смерть. За кого ты? - кричал на Васю Заболот. - Ты, ты - псевдозаяц и недочеловек, отверженное существо с белым пухом и задними толчковыми, ты на чью сторону встанешь в грозовых раскатах войны?!!
Вася, молодой штатный слесаренок котельной № 8 дачного городка "Прудистое", качал головой и плакал.
- Нет, ты мне это прекрати, - упрямился Заболот, - плакать за тебя будет твоя мать-зайчиха. Перед тобой лежит выбор, страшный, но неминучий: австрало-канадцы, которые тебя будут презирать, или зайцы, которые тебя будут ненавидеть?!
Заболот останавливался, закуривал, разливал и делал новую затяжку.
- Вот так, Вася… Именно так… Да ты не плачь… Ну не заяц ты, не заяц. А я говорю - не заяц. Успокойся, Василий, ты - не заяц… То есть как это кто? Человек ты, Вася, человек. Не сомневайся. Серьезно. Был бы заяц - ел морковку. Согласен, ешь. Но мало. Да, мало. А глаза у тебя от водки красные. Дня три не попей, сразу побелеют. Точно.
В сторожку у въезда в "Прудистое" вплывали сумерки. Туман от близких болот медленно лез по равнине. Чиновник Майский спал в углу на кушетке, и завтра ему будет очень и очень плохо.
Заболот обнимал Васю, брал ружье, и выходили они из сторожки на воздух.
- Ты, Вася, одно пойми, - устало договаривал Заболот, нащупывая ногой тропинку, - в Африке живут не только японцы…
Белоголов
- Мне гадалка в детстве нагадала, - рассказывал Заболот, - будто я от медведя помру с белой головой. Ну, понятно, есть медведи целиком белые. Так это другое. Мой должен быть сам по себе бурый, причем больше к черному. А вот голова у него - это то, по чем я его узнаю.
- Да таких не бывает, - говорил Вася недоверчиво, - точно говорю, - нет таких.
Заболот бросал косу, клал точило в карман.
- Ну садись, покурим… В чем ты, Вася, всю жизнь ошибался, так это в медведях. Поехал я как-то по молодости за золотом в тайгу. Удалой я был и отчаянный. Приехал на место, а там от станции далеко, километров пятьсот. Взял ружье - пошел.
Шел неделю, другую, запалил костер. Сальца нарезал, картошки напек, выпивку достал, в общем - все как положено. Уже весь на ужин настроился. А как раз завечерело. Да вдруг слышу - кто-то ломится по лесу. Думаю: видимо, геологи. Их в тех местах тогда целыми экспедициями носило.
- Да ну? - говорит Вася.
- Точно тебе говорю. Оленей пасли, мед гнали по пасекам, промышленно шишки получали, а все потом директории за водку, патроны и деньги сдавали. Сдаст такой геолог партию шишек, и в салун. В салуне же водка, бабы, накурено - страсть. Регтаймы играют, джаз по-нашему. В общем, этот Джонни после своего леса зайдет и сразу охреневает. Случается, что и все деньги за ночь спустит. А как тогда к своим в лес идти? Совестно. Вот и ходит такой геолог-одиночка по лесу без пары. Его все живое боится в тайге… Ну так сижу я, значит, у костра. И вдруг вываливает из лесу…
- Геолог, - напрягается Вася.
- Нет, - говорит Заболот, - медведь. Тот самый, с белой головой.
Заболот тушит окурок, встает, берет косу и достает точило. Трогает лезвие рукой.
- Ты гляди, затупилась. А ведь недавно правил.
- Ну а дальше? - просит Вася.
- Дальше, Вася, бой был. Я с медведем бился.
- Ну, и кто кого?
- А никто никого, Вася. Силы были равные. Ты становись за мной, в обратку погоним. Нам до вечера управиться надо.
- Да как же вы дальше?
- Да как, - задумывается Заболот, - договорились после встретиться, когда времени больше будет.
Колыбель
На дачах повесился учитель письма.
Снимать пригласили Заболота. Ну, значит, пришел, посмотрел.
- Высоко, - говорит, - повесился. Стремянку ставить надо. Так не достану.
Принесли стремянку. Налили Заболоту стакан водки.
- Нет, - говорит, - пить после будем, как вниз спустимся. А сейчас - на облака.
Залез на стремянку вровень с учителем. Задумался.
- Если веревку резать - вниз упадет. Вы не удержите. А так не снять - хорошо затянуло.
- Удивительно, - говорят снизу.
- Чего удивляться, - толкует Заболот, - веревка - шелк, и мыло в доме было, а стерва Клавка к хахалю ушла.
- Лидия, - поправляют снизу, - Лидия зовут жену. Второй год на сторону ходила. Вот и доходилась.
- Зараза, - сказал Заболот и слез вниз. - По морде бы ей этим покойником. Ну, что делать будем? Васю надо звать.
- Так он в городе до вечера, - говорят, - уехал.
- Ну что же, - сказал Заболот, - будем висеть до вечера.
- Как до вечера? - заволновалась округа. - Разложение и вообще.
- Кто сказал? - засуровел Заболот. - Он что, по-вашему, внизу разлагаться не будет?
- Но мухи же, - ответили снизу.
- Да - мухи, - согласился Заболот. - А мы его марлей, как таранку, обвяжем. Повисит.
Вечером пришли с Васей. Народ зачем-то собрался. Лидия в доме кричит.
- Вот, Вася, - говорит Заболот, - это явление называется смерть.
Сняли. Положили. Вышли во двор.
- А водка? - интересуются заинтересованные.
- Водка, - сказал Заболот, - мне уже не поможет, а Васю беречь надо.
Повернулись и пошли.
Лидия черная вышла и сказала спасибо.
- Вам спасибо, - сказал Вася.
Заболот же вышел на дорогу, сплюнул и сказал:
- Нет уж, не хотел бы я быть учителем. Тетради по ночам проверять надо, а ночью, Вася, в доме, как в колыбели, жутко одному.
Между сыном и Марцилом
У Заболота от чужой ему женщины родился сын.
Как все его сыновья, он попал в мир осенью, в такой холод, что деревья каменели и плакали комнатные собачки.
- Сын у меня родился, - сказал Заболот Марии, - пойду, посмотрю.
- Какой день? - спрашивает Мария.
- Третий, - ответил Заболот и полез в шинель.
Мария собрала в дорогу денег и провизии, дала новую простыню на пеленки.
И Заболот окунулся в непогоду. Дороги развезло.
До больницы восемь верст. Но Заболот, во-первых, трезв, а во-вторых, отец. Пришел.
Спрашивает:
- Такая-то такая-то - поступала?
- Яволь, - отвечает медсестра, - натюрлих.
- Отлично, - говорит он, - можно сына посмотреть? Мне сегодня на фронт, а там - сами знаете, свидимся или нет - неизвестно.
- На какой фронт? - удивилась работница дома.
- На Восточный, - ответил Заболот, - ну так как?
- Хорошо, - решилась тетка, - пойду посмотрю.
- Иди, - благословил Заболот и сел в коридоре на стул.
Пошла. Приходит.
- Сейчас - нельзя.
- Хорошо, а когда будет можно?
- Через час или около того, - примерилась работница.
- Тогда я поем, - сказал Заболот, - в дождь и снег аппетит появляется.
- Может, что жене передать хотите? - спросила тетка.
- Жене? - сказал Заболот. - Нет ничего, а той, что сына родила, поклон передавайте, да вот кефиру я принес четыре бутылки.
Тетка пожала плечами и забрала кефир.
Заболот съел котлетку и выпил рюмашку. Закурил во дворике под дождем, лужи пронаблюдал. Ноябрь.
Зашел. Стучит. Открывает окошко уже другая тетка.
- Здравствуйте, - сказал Заболот, - к вам такая-то такая-то поступала?
- Яволь, - отвечает сонная работница, - поступала, родила, выписали.
- Мне сына посмотреть, - строго заявил Заболот, - час назад обещали.
- С сыном выписали, - говорит меланхоличная тетка.
- С сыном не могли, - сказал Заболот, - я завтра на фронт, мне мальчика в задницу поцеловать надо. Поцелую - уйду.
- Хорошо, - задумалась работница, - пойду посмотрю.
- Я тогда во дворе погуляю, - предупредил Заболот.
Вышел. Из кармана достал. Налил. Выпил. Закурил.
В лужи вгляделся. Темные. В природе смерть клокочет.
Снова зашел. Подумал. Налил. Выпил. Постучал.
- Да, - отвечает третья тетка, - вы с передачей?
- Да нет, - прохрипел Заболот, - мне сына нужно. Иначе - на фронт.
- Пойду, посмотрю, - сказала работница.
- Не надо, - попросил Заболот, - вы мне о нем расскажите.
- Ну что, - начала тетка, - вес - три семьсот, общая длина пятьдесят шесть сантиметров, один зуб, сосательный и прочие рефлексы в рамках, родился в созвездии Скорпиона, будет обезьяной.
- Узнаю, - задумался Заболот, - а что обезьяной, так я всю жизнь свиньей проходил… А что - родственники, что у него за родственники?
- Насчет родных - так… - начала работница. - Мать - Гаврюшина Ирина Константиновна, 1964, среднее специальное…
- Ясно, - кивнул Заболот, - дальше.
- Отец - Бройлер Михаэль Самуилович…
- Понятно, - сказал Заболот.
- Брат у него будет, - задумалась тетка, - через три года. Гришей назовут. Будет подлец и неврастеник. В двенадцать лет влюбится в учительницу географии. Взаимно.
- Молодец, - одобрил Заболот.
- Двадцати лет ваш женится, но ненадолго, и потом уже лет до сорока как отрежет. Умрет в Пензе на Красиковской, дом семнадцать, в той комнате, где сейчас никто не живет.
- Ну, вот и все, - вздохнул Заболот, - вот и все.
Помолчали.
- Добро, - сказал счастливый отец, - пойду я.
- Иди, - согласилась тетка, - иди. Мария уже заждалась.
- Пойду, - еще раз сказал Заболот. - Да, хотите стих? Это один древний грек дружку своему Марцилу написал.
- Валяй, - разрешила тетка.
- Нынче ветрено и волны с перехлестом…