Спальня совсем не изменилась с того момента, как я покинул ее вчера. Те же смятые простыни, та же никотиновая дымка, протянувшаяся от пепельницы на полу к высокому окну. Добавился столик на лилипутских ножках, на котором – две чашки и маленький керамический чайник.
– Будете чай? – вдруг предлагает Алиса.
Я соглашаюсь – из интереса.
– Ничего, если из моей чашки?
– Нет проблем.
Она протягивает мне чай, я делаю глоток. Жасминовый. Терпеть не могу жасминовый.
– Я слушал твой диск сегодня, – обращаюсь я к Яблонской.
– Тебе такая музыка не нравится, – предположила она.
– Да, не нравится. Но мне понравилось, как ты поешь.
– Мне она тоже не нравится. Я пишу сейчас другую.
– Пишешь музыку?
– Да, – кивает в сторону компьютера, который я раньше не заметил. – А Алиса рисует.
Звонит телефон – Яблонская уходит в другую комнату с трубкой, зажатой между плечом и ухом.
– Ты художница? – спрашиваю я Алису.
– Ага. А ты кто?
Возвращается Яблонская.
– Ты хотел сыграть в шахматы.
– Я хотел поговорить о шахматах, – уточняю я формулировку.
– Что же ты хотел мне сообщить?
Яблонская замечает, что я покосился на ее подружку, и успокаивает меня:
– Алису это все не интересует. Ты можешь спокойно говорить при ней.
– Откуда ты можешь знать, что меня интересует? – девочка берет мою чашку, собирается сделать глоток, не делает, ставит на стол.
– Алиса, моя девочка, ты ведь даже не знаешь, о чем мы говорим! – говорит Татьяна чуть громче, чем этого требует небольшая комната.
– Не называй меня так, как ее! – Алиса вскакивает с кровати, в два шага оказывается у двери и, прежде, чем выйти, передразнивает: "Моя де-воч-ка!"
"Раз, два, три, четыре…" – считаю я удары сердца, заполняя пустоту паузы пузатыми секундами.
– Не обращай внимания, – говорит Яблонская. – Она ревнует. В том числе, и к тебе. Что там насчет шахмат?
Я задумываюсь на секунду. Голова соображает не совсем четко. Что я собирался ей сказать? Что хотел от нее услышать? Мне приходится выбрать самую простую технологию – откровенность.
На белом пластике столика забытым Алисой угольком я воспроизвожу упоминания о шахматах, которые встретились мне за последние пару дней.
– Слишком много шахмат? – переспрашивает Яблонская, когда я заканчиваю свой рассказ – мне потребовалось минут десять.
– Что ты думаешь об этом?
– Знаешь, сейчас мне кажется, что ты действительно брат Дали. Он тоже любил изображать факты на бумаге.
– Не имеет значения, чей я брат. Два наших общих знакомых покончили с собой. Другие наши общие знакомые думают, что причина самоубийств – это ты. Я ищу подлинную причину, поэтому пришел к тебе.
– Как я могу быть причиной самоубийства? Самоубийство – это то, что человек совершает сам, без посторонней помощи.
– То есть, ты считаешь, что между смертью Дали и Пикассо нет никакой связи?
– Я этого не говорила. Но связующее звено – это понятие, а не человек.
– Кто же? – спросил я. – Или что?
– Тренинг, – ответила Яблонская.
На кухне Алиса разбила тарелку.
– Пикассо не посещал Тренинг, в отличие от Дали, – я достал из кармана сигареты, при этом выпала визитка Малевича, которую я поймал в воздухе и спрятал обратно.
– Откуда тебе это известно, Альбрехт? Ты знаком со списками участников Тренинга?
– Нет.
– Что ты вообще знаешь о Тренинге кроме того, что это слово из восьми букв?
– Из семи. Я знаю, когда проходил Тренинг. Знаю, как изменилось поведение Сальвадора Дали после того, как занятия закончились…
– "Занятия"? – ее спина выпрямилась, глаза смотрели с еще большей издевкой. – О каких занятиях ты говоришь? Тренинг – это не занятия, которые начинаются в какой-то момент, а потом в какой-то момент заканчиваются. Ты можешь ничего не знать о Тренинге, и тем не менее участвовать в нем. Как ты думаешь, Альбрехт, что происходит с тобой в последнее время? Как бы ты это назвал? Твой сводный брат назвал бы это "Тренинг".
Алиса снова вошла в комнату и неслышно села на кровать возле Яблонской. Расстояние вытянутой руки плюс несколько сантиметров – Алиса еще сердится.
– Тренинг уже идет, – голос Яблонской звучал монотонно и достаточно равнодушно, как если бы она рассказывала о том, что ела на обед. – Участников Тренинга в твоем теперешнем окружении гораздо больше, чем ты думаешь. Ван Гог, Миро, Роден, Шагал, Гойя… Теперь еще и ты, Альбрехт. Все стали тренерами и тренируемыми, что, по сути, одно и то же. Тренинг находится всюду, и это равносильно тому, что его нет вовсе.
Она диктовала в меня слова, словно в диктофон – я и не пытался анализировать сейчас то, что она говорила.
– Кто звонил? – спрашивает Алиса Яблонскую.
– Когда?
– Десять минут назад. Когда ты уходила в другую комнату.
– Шишкин. По работе, – Яблонская меняет позу, в результате чего приближается к Алисе на десять сантиметров белой ткани.
– Я хочу узнать о Тренинге больше, – их флирт не давал мне сосредоточиться.
– Узнаешь, – пообещала Татьяна. – Если останешься здесь.
Я так и не понял, что она называла словом "здесь" – эту комнату, этот город или вообще "здесь".
– Послушай, Альбрехт, кто ты такой? – спросила вдруг Яблонская, и Алиса вздрогнула. – На детектива ты не похож, на брата Дали – еще меньше. Зачем тебе вся эта ситуация? Что ты здесь делаешь?
Она не давала мне ответить.
– Хочешь совет? – это звучало достаточно искренне. – Уезжай отсюда, Альбрехт. Ты сейчас на первой ступени Тренинга, но, судя по всему, скоро перейдешь на вторую. И тогда тебе придется доигрывать до конца. Ты понимаешь, о чем я?
– Что ты имеешь в виду, говоря "судя по всему"? – спросил я.
– Шахматы. Тебя окружили шахматы.
Алиса едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Ее перепачканные углем пальцы уже встретились на поверхности кровати с рукой Татьяны.
– В этой истории действительно много шахмат, – сказал я. – Но ведь это касается не только меня.
– Это – только тебя, – ответила Яблонская. – То, что ты называешь "этой историей" – просто твоя жизнь, здесь и сейчас. Понятие, которое систематически вторгается в твою жизнь – это то, что участники Тренинга называют сигналом. Первая ступень Тренинга учит распознавать сигнал, вторая – его интерпретировать. Именно поэтому я рекомендую тебе прервать Тренинг сейчас, до второй ступени.
– Схожу в душ, – сказала Алиса.
– Опять? – удивилась Яблонская, но Алиса уже вышла.
– Чем угрожает вторая ступень Тренинга? – вернемся к нашим баранам.
– Твоя интерпретация сигнала не зависит от тебя. Она зависит от самого сигнала, – Яблонская запнулась. – Дело в том, что сигнал – это и есть ты… Вернее, ты – это и есть сигнал. Ты не поймешь. Пока не поймешь.
Головная боль, витавшая до этого момента где-то поблизости, теперь уверенно проникла в мой череп. То, за что я не люблю кокаин.
– Знаешь, есть вещь, которая волнует меня сейчас больше, чем все эти сигналы, – произнес я. – Меня по-настоящему волнует, почему покончил с собой Сальвадор Дали.
Купание Алисы, судя по звукам, прекратилось – стих шум душа, резиновые шлепанцы крякнули на мокром кафеле. Яблонская словно заспешила куда-то.
– Я – не твой тренер, – сказала она. – Не знаю, кто твой тренер, но это не я. Я и так с тобой слишком долго болтаю. Уже поздно.
Шах.
– Я тебе тоже могу рассказать о том, чего ты не знаешь, – предложил я.
– О чем именно?
– Предсмертная записка Пикассо в обмен на информацию о Дали.
– Дай мне ее.
– Сначала расскажи о самоубийстве Дали.
– Довольно! Я говорю сегодня слишком много. Твой ход, Альбрехт. Покажи записку.
Я даю ей кусок туалетной бумаги, на который переписал слова Пикассо: "Огюст Роден".
– Я переписал текст, – объясняю я. – Оригинальный документ пришлось уничтожить. Это была надпись фломастером на крышке коробки для бумаги. Я ее стер.
– Стер надпись? – Яблонскую что-то сильно удивило в моем поступке. – Значит, этот текст больше никто не видел?
– Только ты.
– Альбрехт, – голос Яблонской становится предельно серьезным. – Ты должен обязательно показать этот текст всем остальным. Не спрашивай, почему. Просто сделай это, иначе…
Раскрасневшаяся Алиса снова плюхается на кровать, прямо возле Татьяны.
– Может, музыку включим? – предлагает девочка.
– Уже уходишь, Альбрехт? – интересуется Яблонская.
– Ты не ответила на мой вопрос по поводу смерти Дали, – я прячу записку в карман.
– Ты покажешь записку всем остальным?
– Покажу, договорились. Что с Дали?
Яблонская задумалась, поглаживая близлежащую спину.
– Не могу точно сказать, что с ним произошло. Мне кажется, Дали понял, что может быть именно таким, каким ему хотелось быть в тот или иной момент. И в один из моментов он понял, что хочет быть мертвым. И стал таким. Это то, что я называю "интерпретация сигнала".
32. Заговор
Возле дома Яблонской меня ждал Роден. Он о чем-то разговаривал с Гогеном, но разговор прервался, когда я вышел, и Роден шагнул мне навстречу.
– Как самочувствие, Альбрехт, дружище? – поинтересовался он.
– Бодр и весел, – сказал я. Наверно, при этом у меня было такое выражение лица, словно я увидел покойника.
– Суть дела такая… – произнес Роден через десять минут, когда мы сидели за стойкой какого-то пустынного кабака в мексиканском стиле. Алиса и Татьяна в этот самый момент занимались любовью – я был уверен.
Cуть дела сводилась к тому, что Роден был испуган. Его пугали самоубийства, которые, по его мнению, прямо его касались, а также вещи, не имевшие прямого отношения к Родену. В частности то, как Ван Гог и Миро настроены по отношению к Яблонской.
– Они обвиняют Татьяну во всем, что происходит, – сказал он. – Я знаю ее. Поэтому знаю, что она не могла стать организатором убийств. Самоубийств, – поправил он себя. – Но суть не в этом. Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что Яблонская для них – всего лишь отвлекающий маневр. Они хотят отвлечь внимание от себя.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что если кому и выгодна смерть твоего брата, – он внимательно посмотрел на меня, – то Ван Гогу. Не говоря уже про смерть Пикассо. Ван Гог плюс Миро – думаешь, они просто единомышленники? Это заговор, Альбрехт, обычный заговор.
– Хочешь, расскажу тебе, как все произошло? – Роден подсел ближе. – Сначала Миро и Ван Гог провоцируют Дали на самоубийство. Им важно, чтобы все остальные поверили – за этим самоубийством последуют другие. Поэтому умирает Пикассо. Смерть Пикассо – явный промах, указующий на причастность Ван Гога к самоубийствам.
– Какая связь? – спросил я.
– Как это какая? – удивился Огюст. – Жена Пикассо – любовница Ван Гога. Об этом все знали, даже Пикассо.
– И как он к этому относился?
– Кто?
– Пикассо.
– Бог его знает, – ответил Роден. – Видно, не обращал внимания – в последнее время его больше интересовала Яблонская. Теперь их задача – заставить нас поверить в то, что во всем виновата Татьяна. Они сделают это любой ценой – ценой третьего самоубийства, четвертого… Пока не останется никого, кто мог бы верить им или не верить. Тогда они убьют Яблонскую, а потом, наверно, и друг друга…
– Слишком много противоречий, – перебил я его. – Ты утверждаешь, что Ван Гог и Миро виновны в двух смертях. Каким образом они убивали? Ведь все экспертизы доказывают, что речь идет о самоубийствах.
– Не хотел бы я узнать на своей шкуре, как они убивали, – Роден поежился. – Не знаю, как. Знаю только, что они это сделали. За самоубийствами действительно стоит Тренинг. Но за Тренингом – не Яблонская, а Миро с Ван Гогом.
– Мы не можем быть в этом уверены, – сказал я.
– Мы будем в этом уверены, когда одного из нас не станет, – Роден затянулся сигарой. – Если мы будем бездействовать, следующее самоубийство произойдет завтра… Может быть, сегодня.
– Что ты предлагаешь?
– Предлагаю действовать. Прямо сейчас, – он поправил кобуру под пиджаком. – У тебя есть пистолет?
– Нет, – признался я.
Роден подозвал своего охранника и что-то сказал ему. Через несколько минут у меня оказалось оружие.
– Ты предлагаешь убить Миро и Ван Гога? – я взвесил пистолет на ладони.
– Одного из них. Это остановит обоих.
– Миро? – предположил я.
Роден отрицательно покачал головой.
– Позвони Ван Гогу, договорись о встрече, – он протянул мне телефон.
33. Улан-Батор – город невест
Знакомых становилось все меньше. Я попал в общество людей с очень короткой продолжительностью жизни.
Ван Гог согласился приехать домой к Родену через час. Он говорил спокойно, и только его последняя фраза прозвучала слегка нервно:
– Это засада, Альбрехт?
– Да, Винсент. Договорились. Без тебя не начинаем.
– Твой? – Роден кивнул на Гогена, который последовал за нами, когда мы направились к выходу. – С нами поедет?
– Нет.
Я подошел к Гогену.
– Я еду к Родену, а ты перезвони Винни.
Гоген кивнул и сел в мерседес. Я залез в машину Родена, за рулем которой сидел угрюмый телохранитель, приносивший мне пистолет. Я понял, что не боюсь смерти – смерти в том ее виде, в каком она вырисовывалась сейчас передо мной.
– Умеешь стрелять? – Роден продолжил мою мысль, угадав ее.
– Нет.
– Вот и научишься, – он оскалился. – Шучу. Без тебя все сделаем. Приехали.
Роден открыл дверь, и охранник первым проскользнул в квартиру.
– Это мы, – прокричал он в темноту гостиной. – Не стрелять!
Темнота ответила неясным шорохом, Роден щелкнул выключателем. В кресле посреди комнаты сидел Марк Шагал с длинноствольным пистолетом в одной руке и бутылкой текилы в другой. Текилу он пил прямо из горла, причем не морщился, а только беззвучно покрякивал.
– Привет, Альбрехт, – кивнул он мне, не вставая. – А где Ван Гог?
– Будет через час, – ответил Роден, и Шагал спрятал пистолет под подушку, лежавшую рядом с ним на кресле.
– Вы знакомы? – спросил Роден у меня.
– Виделись у Миро пару часов назад, – сказал я.
– Может, лучше Миро? – спросил Шагал у Родена.
– Что Миро? – переспросил Роден.
– Убить Миро, а не Ван Гога, – предложил Марк. – Винни – приятный мужик, интеллигентный.
– Из-за этого интеллигента наши друзья умирают, – отрезал Роден. – Учись у него, Марик. Ты так не умеешь.
– Да, самоубийство – это круто, – согласился Шагал. – Интересно, как они это делают?
– Может, Ван Гог нам расскажет, – предположил Роден, жестом предложив мне занять место на диване. – Кстати, о самоубийствах, – он подошел к музыкальному центру и вставил кассету. – Этот разговор происходил в прямом эфире, у нас на радио. Мужской голос – это DJ, который вел эфир. Женский – радиослушательница, позвонившая в студию.
Он нажал на "PLAY".
DJ: Алло, алло. Мы Вас слушаем.
Женский голос: Это радио?
DJ: Да, Вы дозвонились. Как Вас зовут?
Женский голос: Я не знаю, зачем я Вам звоню. Я должна, наверно, не вам звонить. Не знаю даже, должна ли я с кем-то разговаривать сейчас… Наверно, нужно все сделать самой, не нужно жалости.
DJ: О чем Вы?
Женский голос: Я собираюсь покончить с собой. Минут через десять.
DJ: Шутите?
Женский голос: Нет, не шучу. Извините, что позвонила вам. Это так глупо.
DJ: Не вешайте трубку, пожалуйста! Оставайтесь на связи. Вы действительно хотите сделать… то, что Вы сказали? Почему?
Женский голос: А какой в этом смысл?
DJ: В чем "в этом"?
Женский голос: Ну, вообще в этом всем? Какой смысл продолжать это?
DJ: Не нужно задавать себе этот вопрос. Нужно просто жить, и все. Сейчас черная полоса твоей жизни. Подожди несколько дней, и черная полоса сменится белой.
Женский голос: Ну и что? Мне плевать на полосы, мне просто скучно.
DJ: Скучно?
Женский голос: Скучно существовать.
DJ: Думаешь, станет веселее, если ты умрешь?
Женский голос: Может. Глупый разговор. Я не знаю, как объяснить, почему я это делаю. Я и не собиралась ничего объяснять. Извините, что позвонила.
DJ: Подождите!
Короткие гудки.
DJ: Да. Такой вот звонок. Надеюсь, она шутила. После рекламы – Мадонна. Все вы знаете эту песню.
– Она шутила? – спросил Шагал, покачивая бутылкой в такт музыке из рекламного ролика.
– Не знаю, – ответил Роден. – Я смотрел милицейскую сводку за ту ночь. В городе произошло восемнадцать самоубийств – нереальная цифра для Киева. Больше половины самоубийц – молодые девушки. Возможно, одна из них и звонила на радио.
– Она не смогла объяснить, почему она это делает, – сказал я.
– У самоубийства нет никакого иного объяснения, кроме как воля самоубийцы, – произнес Роден, выплевывая слова, словно дробинки, попавшие в рот вместе с дичью. – Если у самоубийства есть внешняя мотивация, то это уже не самоубийство в полном смысле этого слова. Как и в нашем случае.
Клак!
Это Шагал поставил на журнальный столик небольшой пузырек из темного стекла.
– Капли для носа? – спросил Роден.
– Для глаз, – ответил Марик. – Новый наркотик. Пару капель в каждый глаз, и все вокруг меняет цвета и очертания. Лучше – вместе с коксом.
– Не хочу больше нюхать, – сказал я.
– Ну и не нюхай, – сказал Шагал. – Просто закапай глаза. Увидишь, тебе станет лучше.
– Работе не помешает? – высказал опасения Роден.
– Я отлично стреляю в любом состоянии, – похвастался Шагал. – Не знаю, как вы.
Я опустил на уголки век по капле маслянистой жидкости из пипетки, приложенной к пузырьку. Окружающий мир на несколько секунд затуманился, а потом проступил сквозь неизвестно откуда взявшиеся слезы и, подрагивая, словно бензиновое пятно на воде, повис передо мной яркой картинкой.
– У тебя есть здесь интернет? – спрашиваю я Родена.
Он кивает в сторону компьютера. Я усаживаюсь за клавиатуру, достаю из кармана полученную сегодня визитку и отправляю сообщение некому Казимиру Малевичу, организатору Тренинга.
– Три кофе! – прокричал Роден в сторону кухни.
– Домработница? – спросил я.
– Телохранитель, – ответил Роден. – Кофе делает – супер!
На несколько минут все замолчали, только сопение неслось от столика со стеклянной столешницей, на котором Шагал рассыпал кокаин. Немного подумав, я к ним присоединился.
Что это за звук? Он всегда существует или возник только сейчас?