"Женщина безрассудная, шумливая, глупая и ничего не знающая".
- Да ладно тебе, - бормочет она, - что ты прицепился, в самом деле… мы же для тебя стараемся…
***
- Без Изьки мы не сможем, - говорит Августа. - Он же ясно намекал…
- Дался ему этот паршивец… Долго его ещё ждать, кстати?
- Если он не придёт… ох, я ему…
- Неужто, правда, из лицея выгонишь?
- Зачем - выгоню? Сам уйдёт…
На бульваре приятный, не раздражающий слух, гомон - совокупность плеска голубиных крыльев, возбуждённых голосов туристов и лязг дальних портовых кранов.
И над всем этим шумит листва и солнечные пятна пляшут по залитому зеленоватым сумраком асфальту, как тени по морскому дну. Иногда трудно понять - где солнечные пятна, а где жёлтые опавшие листья.
- Типичный женоненавистник Гершензон этот, - неожиданно говорит Августа. - Все эти его намёки…
- Да просто мы его достали… Лично мы его раздражаем…
- Не скажи… Ага, вот и малый. Со скрипочкой.
Изя приближается к ним, с явной неохотой передвигая ноги.
- Я с уроков сбежал, - укоризненно говорит он.
- Ну и молодец, - непедагогично замечает Августа, - а теперь давай, думай…
- Ещё и думай… - ноет Изя. - А о чём?
- Насчёт колёс с глазами. Какие ассоциации они у тебя вызывают?
- Какие ещё ассоциации? Полный шиз…
- Наркоманил этот Изекииль по-чёрному, - уныло говорит Ленка, - разве нормальному человеку такое в голову придёт? Херувимы на колёсах… Уверена, это какая-то конструкция.
- Космический корабль это, - авторитетно говорит Августа, - космический корабль пришельцев. Я в "Науке и религии" читала.
- Во-первых, это не оно, а птица Гаруда… А во-вторых, нам теперь что, на Байконур ехать?
- Да не наш, а пришельцев…
- Тем хуже. Где мы пришельцев возьмём?
- Музей морского флота? - с надеждой предполагает Изя.
- На модельки посмотреть хочешь, - догадывается Августа.
- Мы же всё равно не знаем, куда идти. Так какая разница?
- Я там была недавно, - печально говорит Ленка, - приятельница из Москвы приезжала, я её водила. Нет там колёс с глазами…
- Что-то новое, неизвестное науке…
- А кому известное?
Они бредут по бульвару. Изя нервничает и поминутно оглядывается.
- Не боись, - утешает Ленка, - ты за Гершензоном, как за каменной стеной…
- Да-а… как же!
- Монетку бросим, - говорит Августа, - если орёл - троллейбусный парк, а если решка - клиника Филатова…
- А музей морского флота? - упорствует Изя.
- Если станет на ребро…
- Маловероятно…
- А совет Девяти - вероятно? А саранча египетская?
- Ну так что? Кидаем?
Августа достаёт из кошелька монетку и широким жестом подбрасывает её в воздух.
Монетка летит по крутой дуге и, вместо того, чтобы упасть обратно в ладонь, падает на землю и откатывается к забору.
- Вот дура неуклюжая, - сокрушается Августа наклоняясь.
- На ребро! - вопит Изя, - что я говорил!
Августа нагибается, подбирает монетку, но, вместо того, чтобы распрямиться, стоит в согнутом положении и таращится на стенку. Рот у неё полуоткрыт.
- Ты что? - беспокоится Ленка, - радикулит прихватил?
Августа издаёт какое-то туманное восклицание и тычет в пространство кулаком, в котором зажата монетка.
- Колёса! - тихо говорит Ленка. - С глазами!
Там, на жёлтой облупленной стене, висит яркая афиша. На фотографии изображена какая-то неопределённая конструкция, ниже, чёрным по белому:
Василь МАКОГОНЕНКО
ЖЕЛЕЗНЫЕ ЛИКИ ВЕКА
выставка работ Одесский художественный музей
все дни, кроме понедельника
***
- Оно, - говорит Ленка, - точно оно…
- Знаю я этого Макогоненко, - холодно говорит Августа. - Пошёл в гору… а ведь бездарность. Эти его метаконструкции - чистейшей воды эпигонство.
- Колёса с глазами уж точно эпигонство. Но нам-то какая разница? Если тебе Иезекииль русским языком сказал…
- Изенька, - говорит Августа, - мы идём на выставку…
- А модельки…
- Ну, после сходим и к моделькам… Сначала - работа. Потом - развлечения.
- Нашли себе работу…
- Изька, - твёрдо говорит Ленка, - закрой рот…
Небольшой выставочный зал подозрительно переполнен народом - сначала Ленка натыкается на журналиста Нюму Дзержинского со своей женой Белозерской-Члек, потомственной дворянкой в первом поколении, потом на психоаналитика Кишинёвского, окружённого кольцом бледных одухотворённых пациенток…
- А ты знаешь, - говорит она удивлённо, - похоже, мы попали на самую презентацию.
- Ох, - Августа смущённо пятится к выходу, - неудобно.
- Брось, мы ведь не халявщики. У нас миссия.
- Да, но…
Изя пытается смыться, но Ленка крепко держит его за локоть.
Августа вдруг охает:
- Гляди! Гляди!
В дверях появляется поэт Добролюбов под руку с Генриеттой. Она в новой блузке - точная копия той, что на Августе, в воздушной полупрозрачной шляпке… На них все оборачиваются. Поэт Добролюбов гордо поглядывает по сторонам…
- Ну, Гершензон, - очумело бормочет Ленка, - ну, даёт!
- Держит марку, - уныло говорит Августа.
- Дамы! - восклицает доцент Нарбут, пробиваясь к ним сквозь толпу, - и вы тут?
В руке у него бокал с шампанским. Ленка делает неуверенное движение по направлению к угловому столику, но Нарбут останавливает её.
- Не торопись, уже всё расхватали.
- Юра! - удивляется Августа, - какими судьбами?
- Да вот, зашёл… А кто этот юноша?
- Это мой племянник, Изя.
- Не знал, что у тебя племянник… Слышали новости? Зяму-то вчера замочили… среди бела дня… Говорят, люди Али-Бабы…
- Надо же! - удивляется Августа.
Интересно, думает Ленка, а вдруг киоски и впрямь перекрасят?
- Понравилась выставка? - благожелательно спрашивает Нарбут.
- Да мы ещё не смотрели, - Ленка озирается вокруг, но из-за обилия народу собственно выставку разглядеть почти невозможно.
- Ну, тогда пардон… Не буду мешать, - и Нарбут исчезает в толпе.
- Вот, - говорит Августа, раскрывая проспект, - "работы молодого скульптора отличаются тонким лиризмом и экспрессией. Им свойственно смелое соединение традиционной пластики и нетрадиционных материалов".
- То есть? - спрашивает Ленка.
- Ну, вот, - Августа кивает в сторону дрейфующей группы с психоаналитиком Кишинёвским в качестве организующего элемента, - видишь, там в углу - куча песка, а из неё торчит целлулоидная рука. Ну, куклу он закопал…
- Подумаешь…
- "Последний призыв" называется.
- Не годится. Нам камни нужны.
- Вон там, - говорит юркий Изя, ныряя за спины собравшихся.
- Вот она… гвоздь программы.
Они боком протискиваются сквозь толпу и оказываются перед огромной непонятной конструкцией, похожей на сцепившиеся в экстазе велосипеды: над четырьмя ржавыми ободьями с намалёванными белой краской глазами возвышаются мрачные фигуры с торчащими наружу рёбрами и чудовищными масками вместо лиц.
- Лицо львиное, - комментирует Изя, восхищённо огибая конструкцию, - лицо орлиное… лицо человечье… Как вы думаете, тётя Августа, вот этот - херувим?
- С такой-то будкой? - сомневается Августа.
Скульптура водружена на груду плоских камней.
- Который? - деловито спрашивает Ленка.
- А почему ты думаешь, что тут должен быть только один? Может, тут все они…
- Не ищи простых путей. Точно - один. Но - который?
- Вон тот, - уверенно говорит Изя, - видите, на нём буква "шин"?
- Сейчас я его…
- Господи, что люди-то подумают, - стонет Августа, - мы же как вандалы какие-то…
- Не боись. Зато это безопасно. Никакой тебе мочиловки, никакой мафии - ну, подумает кто-то, что мы слегка не в себе. А мы скажем, это такая акция - обычное дело на таких вот сборищах… отколупнём камень и порядок…
Ленка пытается выдернуть камень из конструкции, но он закреплён на редкость надёжно.
- Ну, как вам понравилась скульптура? - раздаётся доброжелательный голос.
Ленка торопливо прячет руку за спину.
К ним походит художник Макогоненко с початой бутылкой коньяка. За ним, влекомый неодолимым порывом, следует молодой корреспондент Сахаревич из "Южной мысли" с пустой рюмкой в руке.
- Очень экспрессивная композиция, - деловито говорит Августа, - и материал оригинально скомпонован. Скажите, а что символизируют эти камни?
- Канувшую цивилизацию, - уверенно говорит Макогоненко, - мечту о золотом веке, рухнувшую под напором хтонической материи… Я взял их с еврейского кладбища.
По-моему, символично.
- А то, - говорит корреспондент Сахаревич, рассеянно постукивая рюмкой о бутылку.
- "Железные лики века" называется, - продолжает пояснять скульптор. - Буквально вчера последнюю планку припаял.
- Это интрепретация видений Иезекииля? - любезничает Августа.
- Чего? Нет, это моё…
- Ну… - Августа в затруднении переводит глаза на скульптуру. - А… Скажите, пожалуйста, это мобиль?
- Мобиль? Я не делаю мобилей. Впрочем, это мысль…
- Не мобиль? А что там тогда тикает?
В наступившей внезапно тишине слышны отчётливые щелчки часового механизма.
- Бомба! - орёт журналист Сахаревич, - мужики, там, в этой хреновине бомба…
Присутствующие с нездешней скоростью устремляются к выходу, сталкиваясь и застревая в дверях.
Поэт Добролюбов, мужественно сдерживая напор, спасает перепуганную Генриетту.
- А мы-то… - в ужасе бормочет Ленка, блуждая меж скульптурами и натыкаясь спиной на постаменты, - мы-то…
- Скорее! - кричит Августа. - Бежим! Спасаем ребёнка! Где этот чёртов ребёнок?
- Да он давно уже смылся. - Ленка выбирается на открытое пространство. Августа изо всех сил толкает её к двери, но Ленка упирается…
- Да, но камень…
- Плевать на камень!
Доцент Нарбут, застряв в последних рядах отступления, отчаянно машет рукой.
- Дамы! - кричит он, - вы что, под шумок музей решили ограбить?
С улицы доносится вой сирены. Вдоль ограды выстраиваются чёрные машины, из них выскакивают люди, рассыпаясь цепью по периметру здания.
- Всем отойти на безопасное расстояние, - доносится чей-то голос, усиленный рупором.
- Это завистники, - кричит встрёпанный Василь Макогоненко, прижимая к груди какую-то причудливую конструкцию, - пацюки-конкуренты…
- Нет, - задумчиво говорит Изя; он с неменьшей нежностью обнимает футляр от скрипки, - это радикальное крыло УНА УНСО… или нет… это Совет Девяти… или…
- Уберите этого шибздика, - стонет Василь.
- Изька, - машинально говорит Ленка, - закрой рот.
- Ложись! - орёт мегафон, - всем - ложись!
- А, чёрт!
Августа с размаху плюхается на землю. Ленка едва успевает укрыться за каменный столбик, как раздаётся глухой чавкающий звук, и из окна вырывается волна горячего воздуха вперемежку со стеклом. Какие-то обломки, грациозно вращаясь в небе, разлетаются по самым причудливым кривым.
- Во даёт! - восторженно бормочет Изя.
Августа медленно поднимается на колени. В волосах у неё запутался строительный мусор.
Публика тоже постепенно встаёт, отряхивается, озираясь по сторонам. Поэт Добролюбов хлопочет рядом с Генриеттой, которой мешает подняться застарелый артрит.
- Пусенька, ты не пострадала?
Деловитые люди опутывают место происшествия яркой жёлтой лентой, оттесняя всех за пределы улицы.
Августа напряжённо смотрит себе под ноги.
- Ты что, - говорит Ленка, - каблук сломала?
- Должен быть здесь, - бормочет Августа. - Ага…
Она наклоняется и поднимает с земли плоский камень.
- Изенька, посмотрите, это та самая буква?
- А то сами не видите, - мрачно говорит Изя, пиная ногой обод - тот откатывается в сторону, мигая белыми глазами.
- Ах ты, - говорит Ленка, укоризненно качая головой и глядя в пространство, - ах ты, злобный сукин сын…
За углом они натыкаются на скульптора Макогоненко. Он отхлёбывает коньяк из бутылки, которую дрожащей рукой поддерживает корреспондент Сахаревич, и стонет:
- Полный абзац! Десять лет! Десять лет бессонного труда.
- Да, - соглашается Сахаревич, - но какая реклама!
- И верно, - задумывается Макогоненко. - Пошли, выпьем, что ли… Я угощаю.
- И как ты думаешь, - горько спрашивает Ленка, - всё затеял этот неупокоенный мерзавец?
- Кто его знает… - уныло отвечает Августа. - Может, наоборот… не вмешайся он, весь одесский бомонд бы сейчас летал по воздуху, как эти дурацкие колёса. А потом, так или иначе, он своего добился - камень-то у нас…
- Да, но где остальные? Если и дальше так пойдёт…
- Вот это, - мрачно говорит Августа, - меня больше всего и пугает…
- Ладно, - вздыхает Ленка, - что поделаешь… пошли отсюда…
- А завтра куда? Опять на Торе гадать придётся?
- Он нам не скажет. Он Изьке скажет. Эй, Изька!
- Фигушки! - кричит Изя, отбегая на безопасное расстояние. - Обойдётесь без меня! Вчера чуть не зарезали, сегодня чуть не взорвали… Мама узнает, её удар хватит!
Августа делает угрожающий шаг в его направлении, но Изя, как затравленный заяц, петляя между деревьями, несётся по бульвару и пропадает из вида.
***
- Не понимаю, - говорит Ленка, - чего ты меня сюда притащила? Тихо ведь всё, спокойно…
Они сидят дома у Августы. На столе горкой навалены роскошные альбомы, тут же - в центре - внутри палехской расписной шкатулки, дремлют во тьме камни, прихлопнутые лаковой крышкой с изображением красной девицы, несущей коромысло.
- Потому что я боюсь, - сухо отвечает Августа.
- Чего?
- Откуда я знаю? Просто боюсь. Я с этим один на один не останусь.
- Да что он тебе сделает? Физически надругается?
- Этого ещё не хватало. Но извести вполне способен. Он нас с тобой терпеть не может.
- Это потому, что мы его потревожили, - уныло говорит Ленка. - Он нас своим мистическим взором в упор бы не видел, а приходится. Вот он и злится. Малый ему нравится. Приличный мальчик, из хорошей семьи, обрезанный. С малым он согласен дело иметь…
- Утром подойдём к лицею и выловим. Куда он денется… Послушай, что это шуршит?
- Это жук…
- Похоже, - угрюмо замечает Августа, - он там не один.
- Ну, бывает у них массовый выплод.
- Ты лучше форточку бы закрыла.
Ленка подходит к окну и вздрагивает. Сначала ей кажется, что на мутный фонарь на углу наползает чёрная пелена, потом она понимает, что с фонарём ничего не происходит - просто по стеклу ползёт шевелящаяся масса.
Она судорожно захлопывает форточку.
- Там…
- Ну, что ещё? - покорно спрашивает Августа.
- Саранча. Или кузнечики. Нет, саранча.
Августа подходит к окну и, прищурившись, вглядывается в сумерки; по мостовой ползёт сплошной поток, он вспучивается, от него отделяются ручейки и водовороты и всё это вместе, медленно и неумолимо, движется к их пятиэтажке.
- О, Господи, - она кидается в кухню, и Ленка слышит, как там захлопывается окно.
- Вот паскуда, - сокрушённо говорит Августа. - Это его штучки.
- Может, свет погасить?
- Ну, гаси…
Они сидят в темноте, вздрагивая от шуршания кожистых надкрыльев и скрежета по стеклу тысяч крохотных ножек. Резкий звонок заставляет их подпрыгнуть.
- Она что, уже умеет звонить в дверь, эта пакость?
- Нет, - говорит Ленка, - это телефон.
Она берёт трубку, потому что Августа сидит неподвижно и кусает ногти.
- Алло?
Молчание.
Длинные гудки, потом кто-то, на другом конце провода, бросает трубку.
- Второй день так, - сокрушённо говорит Августа.
- Думаешь, это Гершензон?
- По телефону? Ему что, делать нечего?
Ленка беспокойно дёргает головой.
- Послушай, - говорит она, - что это так воняет? Рыба, что ли, протухла?
- Откуда у меня рыба? - вдруг раздражается Августа, - у меня кот второй день пельмени жрёт - я до ближайшего магазина дойти не успеваю.
- Может, соседи? Варят?
- Знаю я, что они варят, - угрюмо говорит Августа, - у них спиртовка день и ночь горит - вечный огонь да и только. Нет, это что-то другое…
- Тогда что? Дышать же нечем.
- Да, - соглашается Августа, - верно. И окна ведь не откроешь! Эти твари… они же нас сожрут…
Запах становится всё сильнее.
- Точно, - уверенно говорит Ленка, - рыба. Трёхдневной давности, не меньше.
Августа, признавайся.
- Отстань. И так тошно.
Запах вьётся по комнате, как совершенно материальная субстанция. Ленка ощущает, как он просачивается между пальцами - липкий, тяжёлый. На окно напирает чёрная масса - стекло ощутимо потрескивает.
- Вот, - говорит Августа, - опять.
Ленка берёт трубку, но на этот раз телефон начинает говорить голосом Генриетты.
- Леночка? - щебечет она, ничуть не удивляясь, что застала Ленку в неположенном месте: - Послушайте, милочка, не знаете, что с Борей?
- Что? - изумлённо переспрашивает Ленка.
- С Борей. Погоди, пусик, не приставай. Он мне сегодня не позвонил. Я - к нему, а он дверь не открывает. Я беспокоюсь. И за дверью, Леночка, какая-то странная возня. Насекомые какие-то из щелей лезут… А потом такой грохот, такой грохот…
Трубка продолжает что-то говорить, но Ленка уже не слушает. Она осторожно кладёт её на рычаг.
- Вот, - говорит она, - никакой это не Гершензон. Это я же нутром чую… Это рабби Барух, будь он неладен. Это его акриды.
- Да, но зачем?
- Чёрт его знает.
- А запах? Тоже он?
- Непонятно…
Они сидят, напряжённо глядя во тьму.