Два человека, слабых, уязвимых, выбитых из колеи, заполняют жизнь Анны – отец и любовник. Права она или нет в своих настойчивых попытках вырвать их из обыденности? Каким образом альтруизм перерастает в тиранию? Навязывать своим близким образ действий, не соответствующий их душевному складу, – не значит ли это подменять собой Господа Бога?
Впервые роман был опубликован в журнале "Иностранная литература", 1975, № 8.
Содержание:
Анри Труайя - АННА ПРЕДАЙЛЬ 1
Примечания 33
Комментарии 33
Анри Труайя
АННА ПРЕДАЙЛЬ
Отворяя дверь бистро, Анна подумала, что ей ужасно хочется выпить сухого белого вина и увидеть того человека, ради которого она сюда пришла. Его еще не было. Ей налили вина. Почти каждый вечер, возвращаясь с работы, она заглядывала в бистро "Старина Жорж" утолить жажду. Обычно она пила у стойки. Но на этот раз взяла рюмку и села за столик в глубине зала. Попробовала душистое, свежее, прохладное "мюскаде". Выпила залпом. И усталость исчезла. Затем развернула газету, твердо решив: "Если он не появится через десять минут, я уйду". Однако через десять минут она подала знак официантке. Еще сухого вина. Две рюмки - ее обычная норма. С ним она выпьет третью, если у нее хватит терпения его дождаться.
Люди входили, выходили, беседовали с хозяином бистро в роднившей их атмосфере винных запахов. К счастью, это бистро устояло против моды - здесь не было холодного металла, бугристого стекла, неона. Ветхозаветное и пропыленное, с подковообразной стойкой, оно казалось гостеприимным островком в бешеном водовороте городской жизни. Пятнадцать минут седьмого. Наконец, вот и он. Она слегка растерялась, но заставила себя улыбнуться. Он изменился, а она - тоже изменилась? Черты лица остались прежними, и цвет глаз, и форма подбородка, но все это точно поистерлось, одрябло, расплылось. А ведь ему только тридцать четыре года - нет, тридцать пять. На пять лет больше, чем ей. Как она могла забыть об этом? Они поцеловались. Затем он сел рядом, долго ее рассматривал и, наконец, произнес:
- У меня такое впечатление, будто мы с тобой расстались только вчера!
Она солгала:
- У меня тоже, Марк.
- Ты такая же - прелестная, далекая, таинственная.
Анна пожала плечами. Она не переносила этих избитых комплиментов. А Марк расточал их бездумно, точно бросал зерна птицам. Она прекрасно знала, что представляет собой: ни красавица, ни уродка. Тонкая брюнетка с острыми чертами лица, как попало причесанная, без изыска одетая, с огромными черными глазами.
- Как поживает Пьер?
- Хорошо.
- А Эмильенна?
Анна допила вино, поставила рюмку и сказала глухим голосом:
- Мили умирает от рака.
- Что?!
- Да. В прошлом году ее оперировали. Все прошло благополучно, она быстро поправилась. Но вот три месяца назад...
Он нахмурился, и уголки его губ опустились.
- Ужасно! - сказал он. - И она знает об этом?
- К счастью, нет. Ей говорят, что у нее инфекционный гепатит.
- Сильно она страдает?
- Не очень - благодаря лекарствам, которыми ее пичкают с утра до вечера.
- Бедная Эмильенна! Просто не верится. Пьер, наверное, в отчаянии! Ты помнишь, в Риме...
- Я ничего не забыла, - сказала она.
И умолкла. В груди сдавило, свет расплывался перед глазами. Поборов волнение, она спросила с наигранной живостью:
- А ты - как дела у тебя?
- По горло занят промышленной электроникой. Сумасшедшая работа. Если вообще не спать - тогда, возможно, я бы еще справлялся!
- Ты надолго в Париж?
- Надеюсь, насовсем.
- А как же Канада?
- Трех лет в Монреале хватит по горло! Дирекция разрешила мне вернуться во Францию. Отсюда буду немного разъезжать. Я приехал на прошлой неделе. И тут же подумал о тебе.
Услышав сегодня по телефону знакомый голос, она на секунду вдруг перенеслась в прошлое.
- По-прежнему не женат? - спросила она весело.
- Нет, а ты?
- Что за вопрос! - ответила она. - Конечно нет!
Они молча обменялись взглядами, довольные друг другом.
- До чего же приятно снова встретиться с тобой, - сказал Марк. - Ты знаешь, я часто думал о тебе там.
- Мог бы и написать!
- Но ты бы не стала читать моих писем!
Она не ответила. Еще рюмку сухого вина для нее и виски без содовой - для него. Сидя вот так бок о бок с Марком, она чувствовала, как ее греет эта дружба без задних мыслей. Он взял ее руку.
Мне пора, - сказала она. - Меня ждет Мили.
Мне бы хотелось проведать ее.
Приходи к нам ужинать в следующий вторник.
Ты считаешь это возможным?
Он вышел вместе с ней. Бледное октябрьское солнце скользило по фасадам домов. Погода стояла теплая, и большинство прохожих были без пальто. Ее дом находился в пяти минутах ходьбы от бистро. Они свернули на улицу Сены и пошли в сторону набережной. Анна шла широким мужским шагом - время от времени она даже спускалась с тротуара, чтобы идти быстрее. Марк не отставал от нее. На углу улицы Жака Калло она остановилась и произнесла:
- Так до вторника, Марк.
Он опять поцеловал ее в обе щеки. Она вновь ощутила - без всякого волнения - знакомый легкий запах табака и туалетной воды. Они обменялись рукопожатием. Открыто, прямо посмотрели друг на друга, совсем как брат и сестра.
Не успев подняться по лестнице, она уже забыла о нем. Три этажа по ступенькам, покрытым красным ковром, протершимся до основы.
Луиза собиралась уходить.
- Я все выгладила, мадемуазель. Утюг почти не греется. Надо будет отнести его в ремонт. Я не нужна вам больше? Тогда до завтра...
Анна толкнула дверь гостиной. За письменным столиком в стиле Людовика XVI сидел ее отец с карандашом в руке и решал кроссворд. Из приемника, стоявшего на комоде, доносилась тихая музыка, транслируемая станцией Франс-Мюзик.
- Как Мили? - спросила Анна.
- Отлично, - рассеянно ответил он. - День прошел спокойно. Она почти все время спит. А что нового на службе?
- Ничего. Заболел Каролюс. Это несколько усложнит мою жизнь. Да, еще звонил Марк. Он снова в Париже.
- В самом деле?
- Я только что виделась с ним...
Пьер просиял, точно по лицу его скользнул луч прожектора. У него всегда были самые дружеские отношения с зятем. Возможно, в душе он даже сожалел о разводе Анны. Он встал и выключил радио. Рассчитывал, что сейчас начнутся излияния? На его крупном гладком лице с голубыми, слегка навыкате глазами застыло выжидательное выражение. Но Анна не стала удовлетворять его любопытство и прошла в спальню. На полу валялись иллюстрированные журналы. Она подняла их. На двухспальной, слишком широкой кровати лежала она, ее мать - совсем крошечная, одни кости да желтая, как воск, кожа, седые растрепанные волосы, черные, лихорадочно блестящие глаза, в которых боль, мольба, нежность. Исхудавшая рука протянулась к ней.
- Ах, наконец-то ты пришла, Анна, милая. Все меня бросили - целый день лежу одна... Звала, звала... Никого...
- Но папа сказал мне...
Твой отец говорит бог знает что! Он меня раздражает. А Луиза... Луиза, правда, тоже заходила, но она так много болтает... Даже в ушах звенит. Только ты одна меня понимаешь...
- Ты немножко почитала?
Нет. Этот роман, который ты дала мне, - такая скучища. А журналы - я их уже выучила наизусть...
Анна знала, чего давно дожидалась мать. Она принесла тазик, кувшин воды, полотенце, губку. И стала потихоньку лить воду на руки больной. Эмильенна, закрыв глаза, улыбалась от удовольствия. Вдруг она приподнялась и отчетливо произнесла:
- Ты должна непременно сказать отцу, чтобы он больше не надевал своего серого костюма. Я его в этом костюме видеть не могу. Он... ну просто смешон!
- Да, конечно, мама.
Вода струилась с шуршанием дождя. Этот фонтан в Риме... Как смеялась мама... Она была такая веселая! Как она подтрунивала над их соседями по столику в ресторане. Марк сказал: "Эмильенна, с вами просто нельзя появляться на людях. Будьте осторожней. Ведь половина итальянцев понимает по-французски!". Он тоже, как и все, подчинялся причудам Эмильенны. До чего же они были счастливы, все четверо, во время их краткого пребывания в Италии! Это у Мили возникла тогда идея отправиться в путешествие, чтобы отмстить двадцать шестую годовщину брака с Пьером... Две пары друзей. И никакой разницы в возрасте. Вместе бегали по музеям. А к вечеру молодые уставали больше, чем старики. Анну забавляла тогда эта образцовая пара, какую составляли ее родители. Никаких ссор. Никакого расхождения в мнениях, в оценках картин, блюд, людей. Они были неразлучны. Казалось, они не могли дышать друг без друга. На улицах шли под руку, бок о бок, нога в ногу. Дома, стоило Эмильенне хоть немного задержаться, Пьер с блуждающим взглядом, неизменно предполагал самое худшее. Она имела на него такое влияние, что он ничего не предпринимал без ее совета. И оттого, что он спрашивал ее мнение по каждому поводу, у нее появилась непререкаемость суждений. Втайне он явно испытывал удовольствие, видя, как она командует им. И в самом деле властность Эмильенны составляла часть ее обаяния. Она всегда знала, чего хотела, но природный юмор и кокетство делали ее упорство менее заметным. Ей уступали не столько потому, что она была права, сколько потому, что невозможно было устоять перед ее решительным и в то же время мягким взглядом.
Сколько раз Анна слышала, как отец спрашивал: "Ну какой же галстук мне надеть, Эмильенна?" Анна всегда смеялась над ним вместе с матерью. Теперь же при воспоминании об этом у нее сжималось сердце.
Она смотрела на исхудавшее лицо с глубоко запавшими глазами и думала о том, как время все меняет. Возможно ли, чтобы за какие-то несколько месяцев такой живой, такой жизнерадостный человек мог настолько измениться, стать таким озлобленным? Постаревшая, высохшая от болезни, Эмильенна забыла, что она была женщиной. Заметив Пьера в проеме дверей, она вся сжималась, точно не могла ему чего-то простить: может быть, хорошего здоровья, или гладкого лица, или его жестов, неизменных в течение тридцати пяти лет. Он снова включил радио. Звуки бравурной музыки проникли в спальню.
- Он мне так надоел! - простонала Эмильенна. - Вели ему прекратить...
- Ты же обычно любишь... Это Вивальди...
- Это - Вивальди? Не может быть, такая какофония...
Анна вынесла тазик, попросила отца убавить звук и, как обычно, в семь часов вечера приготовила шприц и иглу, чтобы сделать укол морфия. Эмильенна с нетерпением ожидала этой минуты. Теперь она могла быть уверена, что спокойно проведет ночь. Она сама откинула одеяло. Анна склонилась над плоским бедром, обтянутым бледной морщинистой кожей, отыскала нужное место, точным движением вонзила иглу. Эмильенна даже бровью не повела. Затем сказала тихо:
- Позвонила бы ты доктору Морэну, чтобы он зашел.
- Зачем? Ты ведь неплохо себя чувствуешь... А других лекарств он тебе все равно не пропишет...
- Ты так думаешь?
Мили произнесла это тоном покорной девочки.
- Пойду приготовлю тебе поесть, - сказала Анна.
- Мне не хочется...
Тем не менее Анна отправилась на кухню и открыла холодильник. Чтобы как-то вызвать аппетит у больной, она готовила для нее каждый вечер маленькие занятные сандвичи: срезала тонкую корочку с белого квадратного хлеба и располагала на каждом ломтике кусочек ветчины, кружочек помидора, листик зеленого салата, а сверху - капельку горчицы. Между делом она снова открыла холодильник, достала бутылку "Мюскаде", налила в стаканчик и неспеша выпила.
- Что тебе рассказал Марк? - спросил Пьер, появляясь на пороге.
- Ему очень хотелось повидать тебя и маму. Я пригласила его поужинать у нас во вторник.
- Ты уже говорила об этом Мили?
- Пока еще нет.
- Как ты думаешь, она это примет?
- Мне кажется, ей это будет приятно. Она ведь любила Марка.
- Да, но сейчас она никого не выносит... Кроме тебя и врача. Если бы ты только знала, что было сегодня днем!
- Это все из-за болезни, папа.
- Да, конечно. Но нелегко это терпеть... Тебя-то днем дома нет, потому ты и представить себе не можешь... Мили стала настоящим тираном... Сегодня утром бедная Луиза из-за нее даже плакала... А нам так повезло, что она у нас есть!
Анна машинально налила и отцу стаканчик сухого вина. Он молча поднес его к губам. Они вместе выпили.
- Боже мой, боже мой! - тяжело вздохнул он. - До чего же все печально!
Она разложила сандвичи на тарелке и вымыла руки. Струя воды брызнула на юбку.
- Папа, - сказала она, вытирая руки полотенцем, - тебе надо сменить костюм.
- Почему?
- Ты же знаешь, что он не нравится Мили. И к тому же время года для него неподходящее.
- Это верно. Что же мне тогда надеть?
- Что угодно. Надень шерстяной коричневый жакет.
- Хорошо... сейчас...
На десерт для больной было приготовлено печеное яблоко с желе из красной смородины. Пьер снова появился на кухне - на этот раз в платно облегавшем коричневом шерстяном жакете. Небольшой животик, широкие плечи, наивный и мягкий взгляд.
Анна отнесла матери подносик с едой, взбила ей подушки, помогла сесть. Пьер вошел следом и остановился в ожидании приговора. Эмильенна оглядела его с ног до головы, но ничего не сказала. Возможно, она даже и не заметила, что он переоделся! После укола ей стало легче, и лицо ее приняло умиротворенное выражение. Она поднесла сандвич ко рту и надкусила. Затем затрясла головой, чтобы оторвать надкушенный кусок. Щеки ее порозовели от усилий, и она принялась старательно, долго жевать.
- Тебе нравится? - спросила Анна.
- Да, - ответила Эмильенна. - Очень вкусно.
Пьер присел на край постели. И украдкой с любовью поглядывал на жену - она этого не замечала. Тогда он осторожно прилег с ней рядом, но так неуклюже, что ноги его висели в воздухе, а голова упиралась в подушку. Анна опять подумала, что он, видимо, не понимает, в каком состоянии находится ее мать. По временам ей даже казалось, что он не считает Эмильенну тяжелобольной - просто ей неможется, - и потому он иной раз вел себя с ней как мужчина с женщиной. Вот и сейчас - вдруг взял ее руку и, поднеся к губам, прильнул к ней долгим поцелуем. Совсем как раньше. Эмильенна нахмурилась, и он опустил ее руку на одеяло.
- Анна виделась сегодня с Марком, - сказал он.
На лице Эмильенны не отразилось ничего - точно речь шла о чем-то бесконечно далеком.
- А-а, - протянула она безразлично. - Он в Париже?
- Да, - ответила Анна.
- Ну и как он?
- Как всегда.
- Сколько же лет прошло?.. Три?.. Четыре года?..
- Три года, мама. Я пригласила его к нам поужинать.
Эмильенна с любопытством устремила взгляд на Анну, точно внезапно обрела интерес к жизни своих близких.
- Ты правильно поступила, - сказала она. - Я встану, когда он придет...
И тут же взгляд ее угас. Она снова думала только о себе. Болезнь заменила ей семью. Она оттолкнула тарелку, на которой лежал еще один сандвич. Ее не соблазняло даже печеное яблоко.
- Вам надо поскорее поесть, - сказала она, - а то пропустите начало пьесы.
- Какой пьесы? - спросила Анна.
- Как какой? Я же тебе говорила сегодня утром, что по телевизору будут "Виндзорские проказницы" ... Кажется, это великолепный спектакль...
Телевизор стоял на передвижном столике в углу. Его экран, похожий на огромный, матовый глаз циклопа, отражал свет ночника у постели.
- Не хочешь ли пока посмотреть последние известия? - спросил Пьер.
- Нет, не надо... Анна, милая, дай мне судно...
Пьер вышел из спальни. Через некоторое время Анна пришла к нему на кухню. Они ужинали там за столом, крытым пластмассой, - так было проще. Ветчина и салат. Пьер ел с большим аппетитом. Анна подумала, что корми его одним и тем же триста шестьдесят пять дней в году, он возражать не станет. Сидя перед ней между холодильником и мойкой, он наслаждался этой незамысловатой едой, как изысканнейшим паштетом из гусиной печенки. Да существует ли у него вообще вкус к еде, вкус к жизни? Не слишком ли он следует привычке? Он выпил большой стакан вина и спросил:
- Ты слышала, что сказала Мили? Она собирается встать, когда приедет Марк. У нее такая воля! Вот увидишь - она встанет!
- Нет, папа.
- Но ведь она чувствует себя лучше...
- Это оттого, что с позавчерашнего дня я делаю ей на один укол больше.
Он опустил голову. Прямота дочери была ему явно ни к чему, разрушала его иллюзии. Он мирился с мыслью о болезни Эмильенны, считая, что она поправится. Анна собрала тарелки и сложила их в раковину. Пьер о чем-то думал, прислонившись спиной к холодильнику. Напротив него нараспашку стоял большой белый шкаф. Внутри строго по ранжиру висели кастрюли. Рядом - чайник со вмятиной на крышке. На рычаге батареи болтался забытый Луизой зонт. В квартире было тихо. Анна продолжала убирать со стола, когда из спальни донесся раздраженный голос матери:
- Идите же! Пора...
Отец и дочь тотчас поспешили на ее зов. По пути Анна прихватила в гостиной разноцветную шерсть и канву. Вот уже полгода она занималась ковровой вышивкой - сама придумала узор и выбрала тона. Ничто не успокаивало ее так, как эта работа, требующая большого внимания и точности. Она придвинула к постели матери стул. Пьер включил телевизор и устроился поудобнее в кресле подле жены. На осветившемся экране появились актеры в вычурных костюмах. Их лица были слишком вытянуты.
- Вечно одно и то же! - плаксивым голосом принялась жаловаться Эмильевна. - Опять Луиза расстроила телевизор во время уборки! Она просто невыносима!
- Сейчас я поправлю, - сказал Пьер. И стал наугад крутить кнопки. Изображение расплылось, съежилось, запрыгало и исчезло.
- Ты совершенно не разбираешься в этом, - сказала Эмильенна. - Пусть настроит Анна.
Пьер с огорченным и виноватым видом вернулся на свое место. Теперь за дело взялась Анна - осторожными, точными, как у часовщика, движениями она принялась настраивать телевизор. Изображение вернулось, звук усилился. На сцене появился Фальстаф. Это был грубый хвастун, трусоватый и болтливый, с красной физиономией и изрядным брюхом. Эмильенна внимательно следила за происходившим на экране. Пьер держал се за руку. Он просто не мог смотреть спектакль, если пальцы его не сжимали руку жены. Это вошло у них в привычку, стало ритуалом, который, подумала Анна, теперь был ни к чему. Неверный свет экрана освещал мебель, стоявшую полукругом, - она стояла так уже тридцать лет. Анна всю жизнь помнила этот комод в стиле Людовика XVI с поцарапанным мрамором, эти два больших обтрепанных кресла, кресло со спинкой в форме медальона, обтянутое бежевым бархатом, картину с изображением женщины, причесывающейся перед раскрытым окном.
- Тебе удобно, мама? - спросила она.
- Вполне, - ответила Эмильенна. - Но до чего же кричат эти актеры, из себя выходят...