Не выдержав нескончаемой тишины, Ф. Джэсмин направилась к двери, но, когда она проходила мимо солдата, он вдруг вскочил и схватил ее за руку. Следующая минута была как минута, пережитая в ярмарочном балагане ужасов или в настоящем сумасшедшем доме. Ф. Джэсмин почувствовала, не помня себя от страха, как солдат обнял ее, почувствовала запах пота от его рубашки. Он не был груб, но происходящее стало бы понятнее, будь солдат груб. От страха Ф. Джэсмин не могла шевельнуться, не могла оттолкнуть сумасшедшего солдата и изо всех сил укусила его. Он закричал и отпустил ее, потом бросился к ней; на его лице застыло изумленное выражение боли. Ф. Джэсмин схватила с комода графин и ударила солдата по голове. Он качнулся, потом его ноги стали медленно подгибаться, и он медленно опустился на пол, раскинув руки. Удар прозвучал глухо, как звук удара молотка по кокосовому ореху, и наконец нарушил тишину. Солдат лежал неподвижно, на его побелевшем веснушчатом лице застыло изумленное выражение, на губах выступила капелька крови. Но его голова не была разбита вдребезги, на ней не было видно даже трещины, и Ф. Джэсмин не знала, жив он или умер.
Тишина была нарушена так же, как в дни, проведенные на кухне, когда после первых мгновений страха она понимала причину тревоги и слышала, что настольные часы перестали тикать. Но сейчас у нее не было часов, которые можно потрясти и поднести к уху, перед тем как завести, и почувствовать от этого облегчение. Капли воды из графина попали на стену; солдат лежал на полу среди мусора, как сломанная кукла. Ф. Джэсмин мысленно приказала себе: "Уходи!" Сначала она бросилась к двери, но потом повернулась, вылезла в окно на пожарную лестницу и быстро спустилась на землю.
Она бежала так, будто за ней гнались, подобно беглецам из сумасшедшего дома в Милджвилле, не глядя по сторонам, а добежав до угла своей улицы, она увидела Джона Генри Уэста и обрадовалась. Он ждал, не мелькнет ли под уличным фонарем летучая мышь, и эта привычная картина подействовала на нее успокаивающе.
- Дядя Ройал тебя давно ищет, - сказал мальчик. - Почему ты так дрожишь, Фрэнки?
- Я только что разбила голову одному сумасшедшему, - ответила она, отдышавшись. - Я разбила ему голову и не знаю, жив он или умер. Это был сумасшедший.
Джон Генри посмотрел на нее без удивления.
- А как он себя вел? - Она ничего не ответила, и он продолжал: - Ползал по земле, стонал и пускал слюни? (Все это как-то проделала прежняя Фрэнки, чтобы подшутить над Беренис и повеселиться, но провести Беренис не удалось.) Да?
- Нет, - ответила Ф. Джэсмин, - он…
Но, посмотрев в эти холодные детские глаза, она почувствовала, что не сумеет ничего объяснить. Джон Генри не понял бы, а от взгляда его зеленых глаз ей стало не по себе. Иногда его мысли уподоблялись картинкам, которые он рисовал цветными карандашами в блокноте. Совсем недавно он показал ей такую картинку. Он изобразил монтера на телеграфном столбе. Монтер висел на спасательном поясе, и все было нарисовано очень подробно, даже "кошки". Картинка была сделана очень тщательно, но оставила у нее какое-то неприятное ощущение.
Она еще раз посмотрела на рисунок и наконец поняла, что в нем не так. Монтер был нарисован в профиль, но с двумя глазами - одним над переносицей, вторым чуть ниже. И это была не случайная ошибка - ресницы, зрачки и веки обоих глаз были нарисованы с большим старанием. От этого двойного лица, изображенного в профиль, ей стало не по себе. Но попробуй что-нибудь доказать Джону Генри, спорить с ним бесполезно - все равно что с каменной стеной. Почему он так нарисовал? Почему? Потому что это монтер. Что? Потому что он лезет вверх по столбу. Понять его точку зрения было невозможно. А он не понимал, чего хочет от него она.
- Забудь о том, что я тебе сейчас сказала, - приказала Ф. Джэсмин и тут же поняла, что глупее поступить не могла. Теперь он наверняка ничего не забудет. Поэтому она взяла Джона Генри за плечи и легонько его встряхнула. - Поклянись, что никому не расскажешь. Клянись: "Если я проговорюсь, пусть Бог зашьет мне рот, зашьет мне глаза и отрежет уши ножницами".
Но Джон Генри не стал давать клятву. Он только втянул свою большую голову в плечи и тихо пробормотал: "Кш-ш".
Она попыталась еще раз.
- Если ты кому-нибудь проговоришься, меня посадят в тюрьму, и тогда мы не поедем на свадьбу, - сказала она.
- Я не проговорюсь, - ответил Джон Генри. Иногда на него можно было положиться, но не всегда. - Я не ябеда.
Войдя в дом, Ф. Джэсмин сразу же заперла входную дверь. Отец, сидя в носках на диване, читал вечернюю газету. Ф. Джэсмин обрадовалась, что между ней и входной дверью сидит отец. Она боялась полицейской машины и тревожно прислушивалась.
- Если бы мы могли прямо сейчас уехать на свадьбу, - сказала она. - Это было бы лучше всего.
Ф. Джэсмин подошла к холодильнику, съела шесть столовых ложек сгущенного молока, и противный привкус во рту начал постепенно проходить. Из-за ожидания она не находила себе места. Собрала библиотечные книги и кучей сложила их на столе в гостиной. Потом написала карандашом на обложке книги, которую не читала (это была книга из отдела взрослых): "Если хотите испытать потрясение, откройте страницу 66". На шестьдесят шестой странице она написала: "Электричество. Ха! Ха!" Постепенно ее тревога улеглась: рядом с отцом она не так боялась.
- Эти книги нужно будет вернуть в библиотеку.
Отец, которому уже исполнился сорок один год, посмотрел на часы и сказал:
- Всем, кому нет сорока одного года, пора спать. Ну-ка быстро и без возражений. Нам завтра вставать в пять.
Ф. Джэсмин остановилась в дверях - уходить ей не хотелось.
- Папа, - спросила она, помолчав, - как ты думаешь, если человека ударили по голове графином и он потерял сознание, убит он или нет?
Ей пришлось повторить свой вопрос, и она почувствовала себя горько обиженной из-за того, что отец относится к ней несерьезно и ей приходится задавать этот вопрос дважды.
- Хм! По правде говоря, мне никогда не приходилось бить людей графином по голове, - сказал он. - А тебе?
Ф. Джэсмин знала, что он задал свой вопрос в шутку, поэтому, выходя из комнаты, она сказала только:
- Скорее бы нам добраться до Уинтер-Хилла. Я буду так рада, когда свадьба кончится и мы уедем. Я буду так рада.
Наверху они с Джоном Генри разделись. Ф. Джэсмин выключила вентилятор и погасила свет; потом они легли, хотя она и сказала, что не сомкнет глаз всю ночь. Однако она закрыла глаза, а когда открыла их, услышала чей-то голос, зовущий ее, и увидела серый рассвет.
Часть III
Без четверти шесть, проходя через прихожую, она сказала:
- Прощай, старый безобразный дом!
На ней было платье в горошек, а в руках она несла чемоданчик со свадебным нарядом, чтобы сразу переодеться, когда они приедут в Уинтер-Хилл. В этот тихий час небо было серебряным, как замутненное зеркало, и под ним серый город казался не настоящим, а как бы своим собственным отражением, и с этим ненастоящим городом она тоже попрощалась навсегда. Автобус тронулся в десять минут седьмого, и она гордо, как бывалый путешественник, уселась в стороне от отца, Джона Генри и Беренис. Но через некоторое время ее стали мучить сомнения, которые не смогли полностью рассеять даже ответы шофера. Они должны были ехать на север, но ей казалось, что автобус едет на юг. Небо запылало бледным огнем, и наступил еще один слепящий день. Автобус ехал мимо застывших в безветрии кукурузных полей, которые выглядели голубыми в резком сиянии дня, мимо хлопковых полей с рыжими бороздами, мимо черных сосновых лесов. С каждой милей пейзаж становился все более южным. Автобус проезжал через небольшие городки - Нью-Сити, Ливилл, Чихо, и каждый казался меньше предыдущего, а в девять часов они въехали в самый безобразный из них - Флауэринг-Бранч, где им предстояла пересадка. Хотя название городка означало "Цветущая ветка", в нем не было ни цветов, ни веток, а только деревенская лавка, старая цирковая афиша с истрепанными краями на дощатой стене да еще дерево, под которым стоял пустой фургон и спал мул. Здесь они ждали автобус на Суит-Уэлл, и, несмотря на беспокойство и сомнение, Фрэнсис отнюдь не презрела коробку с завтраком, которой вначале так стыдилась, считая, что коробки эти выдают в них людей, которым редко приходится путешествовать. Автобус тронулся в десять часов, и к одиннадцати они уже приехали в Суит-Уэлл. Следующие часы оказались необъяснимы. Свадьба была похожа на сон, потому что все происходило в мире, ей вовсе не подвластном с той минуты, когда она, чинная и благовоспитанная, поздоровалась за руку со взрослыми, и до той минуты, когда погубленная свадьба окончилась и она смотрела, как брат с невестой уезжают в машине, а потом бросилась на горячую пыль и в последний раз крикнула: "Возьмите меня с собой! Возьмите меня с собой!" От начала до конца она ничего не могла изменить, как в кошмарном сне. К середине дня уже все закончилось, и в четыре часа автобус повез их обратно.
- Представление кончилось, обезьяна сдохла, - процитировал Джон Генри, усаживаясь на предпоследнее сиденье рядом с ее отцом. - Теперь мы поедем домой и ляжем спать.
Фрэнсис хотела одного - чтобы весь мир погиб. Она сидела на заднем сиденье у окна, рядом с Беренис, и, хотя больше не всхлипывала, слезы все текли по ее лицу двумя ручейками и из носа тоже текло. Под сгорбленными плечами ныло опухшее сердце. Свадебное платье она давно сняла. Она сидела рядом с Беренис на скамье для цветных, и, подумав об этом, она впервые произнесла про себя грязное слово "черномазые", которым никогда раньше не пользовалась. Но сейчас она ненавидела всех и каждого и хотела унижать людей и делать все назло. Для Джона Генри Уэста свадьба была всего лишь большим красивым спектаклем, и, когда он подходил к концу, мальчик так же радовался горю Фрэнсис, как и свадебному пирогу. Фрэнсис смертельно ненавидела мальчика, одетого в свой лучший белый костюмчик, который был теперь заляпан клубничным мороженым. И Беренис она ненавидела - ведь для нее поездка в Уинтер-Хилл оказалась простым развлечением. А своего отца, который сказал, что он займется ею, когда они вернутся домой, она готова была убить. Фрэнсис ненавидела всех, даже незнакомых попутчиков в переполненном автобусе, хотя сквозь слезы видела только их расплывчатые очертания. Она мечтала, чтобы автобус свалился в речку или столкнулся с поездом. Но больше всего она ненавидела себя, и ей хотелось, чтобы весь мир погиб.
- Не вешай нос, - сказала Беренис. - Вытри лицо, высморкайся, и тебе станет легче.
У Беренис был голубой носовой платок, в тон голубому платью и голубым шевровым туфлям, его она и протянула Фрэнсис, хотя платок был из прозрачного жоржета и предназначался совсем не для того, чтобы в него сморкаться. Но Фрэнсис на него даже не посмотрела. На сиденье между ней и Беренис лежали три мокрых носовых платка ее отца, и одним из них Беренис начала вытирать ей лицо, но она даже не шевельнулась.
- Фрэнки выставили со свадьбы. - Большая голова Джона Генри возникла над спинкой сиденья впереди, он улыбался, показывая кривые зубы.
Ее отец кашлянул и сказал:
- Довольно, Джон Генри. Оставь Фрэнки в покое.
А Беренис добавила:
- Ну-ка сядь и веди себя как следует.
Автобус ехал долго, но сейчас направление, в котором они ехали, не интересовало Фрэнсис, ей было все равно. С самого начала свадьба получилась странной, как карточные игры на кухне всю первую неделю июня в этом году. День за днем они играли в бридж, но никому ни разу не пришли хорошие карты, взятки не шли, игра не клеилась, пока наконец Беренис, заподозрив что-то, не сказала: "А ну-ка давайте пересчитаем карты". Они принялись за дело, пересчитали карты, и оказалось, что в колоде не хватает валетов и дам. В конце концов Джон Генри сознался, что сначала вырезал фигурки валетов, а потом, чтобы им не было скучно, и дам. Спрятав испорченные карты в плите, он тайком отнес вырезанные картинки домой. Вот почему игра в карты не получалась. Но почему не получилась свадьба?
С самого начала свадьба шла не так, как нужно, хотя Ф. Джэсмин не могла бы сказать, что, собственно, было не так. Когда она вошла в аккуратный кирпичный особнячок почти на самой окраине маленького, раскаленного солнцем городка, у нее разбежались глаза и все смешалось в одно - розовые бледные розы, запах мастики для пола, мятные леденцы и орехи на серебряных подносах. Все были с ней очень ласковы. На миссис Уильямс было кружевное платье, и она два раза спросила Ф. Джэсмин, в каком классе она учится. Но еще она спросила, не хочет ли она пойти в сад и покачаться на качелях, пока свадьба не началась, и спросила это тоном, каким взрослые разговаривают с детьми. Мистер Уильямс тоже держался с ней очень мило. Это был худой человек с болезненным лицом в глубоких складках, а кожа под глазами видом и цветом напоминала высохшую сердцевину яблока. Он тоже спросил Ф. Джэсмин, в каком классе она учится, - собственно говоря, на свадьбе ее только об этом и спрашивали.
Ф. Джэсмин хотела поговорить с братом и с его невестой, сообщить им свои планы, обсудить, как они втроем уедут и будут вместе. Но вокруг все время находились люди. Джарвис на улице проверял машину, которую ему кто-то одолжил для свадебной поездки, а Дженис одевалась в спальне в окружении красивых взрослых девушек. Ф. Джэсмин то уходила к брату, то возвращалась к его невесте и ничего не могла объяснить. Один раз Дженис обняла ее и сказала, как она рада, что теперь у нее будет сестричка; и когда Дженис поцеловала ее, Ф. Джэсмин почувствовала, что у нее сжимается горло, и не смогла ничего сказать. Когда Ф. Джэсмин вошла в сад поговорить с Джарвисом, он грубовато поднял ее на руки и сказал: "Долговязая Фрэнки ободрала коленки, косолапая, тощая, кривоногая Фрэнки". Потом он подарил ей доллар.
Она стояла в углу комнаты невесты, и ей нестерпимо хотелось сказать: "Я так люблю вас обоих, вы - мое "мы". Пожалуйста, возьмите меня с собой после свадьбы, ведь мы должны быть вместе". Если бы ей удалось сказать: "Пойдемте со мной в соседнюю комнату, мне нужно кое-что сказать вам и Джарвису". Устроить так, чтобы они остались в комнате втроем, и объяснить им все. Если бы она догадалась заранее напечатать все на машинке, чтобы отдать им и они бы прочли! Но дома она об этом не подумала, а теперь ее язык отяжелел и прилип к гортани, дрожащим голосом она сумела спросить только, где фата.
- Быть грозе, - сказала Беренис. - Эти два скрюченных пальца никогда не обманывают.
Но фаты не было - только совсем маленькая вуаль на шляпке, и никто не блистал туалетами. Невеста вышла в дорожном костюме. Лишь одно утешало Ф. Джэсмин - она не надела свадебное платье перед выходом из дома, как собиралась, а потому вовремя поняла, что переодеваться не следует. Она стояла в углу спальни, пока не заиграли свадебный марш. В Уинтер-Хилле все были с ней ласковы, но только называли ее Фрэнки и держались с ней как с маленькой. Все это совсем не соответствовало ее ожиданиям, и как тогда, в июне, за картами, она каждую минуту ощущала, что все самым ужасным образом идет совсем не так.
- Перестань киснуть, - сказала Беренис. - Я придумала для тебя сюрприз. Вот прямо сейчас. Хочешь знать, что это такое?
Фрэнсис даже не посмотрела в ее сторону. Свадьба была как сон, в который она не могла вмешаться, либо как спектакль, в котором она ничего не могла изменить и в котором ей не дали роли.
В гостиной было полно гостей из Уинтер-Хилла, брат и его невеста стояли у камина в глубине комнаты. И, глядя на них двоих, она ощущала их как песню, а не как образ, который видели ее затуманенные глаза. Она смотрела на них сердцем, но все время думала;
"Я ничего им не сказала, они так и не знают". И эта мысль была тяжелой, как проглоченный камень. А потом, когда целовали новобрачную, когда в столовой подали завтрак, в праздничной суматохе и суете она все время держалась около молодоженов, но ничего не могла сказать. "Они не возьмут меня с собой", - думала она, и это было невыносимо.
Когда мистер Уильямс вынес багаж молодоженов, Фрэнсис поспешила за ними со своим чемоданчиком. А дальше все было как в каком-то кошмарном спектакле, где обезумевшая девочка выскочила на сцену из зала, чтобы сыграть непредусмотренную роль, которая даже не была написана и вообще не нужна. "Вы - мое "мы"", - повторяло сердце, но вслух она смогла только произнести: "Возьмите меня!" Ее убеждали, упрашивали, но она уже забралась в машину. Потом она вцепилась в руль, и в конце концов отец с чьей-то помощью вытащил ее из машины, и она смогла только крикнуть, лежа в пыли на опустевшей мостовой: "Возьмите меня! Возьмите меня с собой!" Но ее слышали только гости, потому что Джарвис и Дженис уже уехали.
- До начала занятий в школе осталось всего три недели, - сказала Беренис. - Ты теперь будешь учиться в старшем классе, познакомишься с новыми учениками и с кем-нибудь подружишься, как с Эвелин Оуэн, которую ты так любила.
Ее ласковый тон взбесил Фрэнсис.
- Я вовсе и не хотела уезжать с ними! - сказала она. - Я просто шутила. Они сказали, что пригласят меня погостить, когда обзаведутся своим домом, только я к ним ни за что не поеду!
- Мы все это знаем, - ответила Беренис. - А теперь послушай, какой я придумала сюрприз. Когда у тебя в школе начнутся занятия и ты заведешь новых друзей, мы устроим для них вечер. Настоящий вечер в гостиной, с бриджем, картофельным салатом и маленькими сандвичами с маслинами, - помнишь, какие тетя Пет готовила к заседанию своего клуба и которые тебе так понравились? Такие круглые, с дырочкой в середине, откуда выглядывает маслина. Настоящий вечер с бриджем и отличное угощение. Ну как, нравится?
Фрэнсис стало противно, что ее уговаривают, как маленькую. Ее никому не нужное сердце болело, и, скрестив над ним руки, она слегка раскачивалась. Это было нечестно, карты подтасованы. С самого начала подтасованы.
- Играть в бридж можно будет в гостиной, а во дворе устроим маскарад и подадим горячие сосиски. Там будет светский прием, а здесь попроще. И назначим призы: один для победителя в бридж, а другой для того, у кого будет самый смешной костюм. Ну, что скажешь?
Фрэнсис по-прежнему не смотрела на Беренис и не отвечала.
- Можно будет пригласить редактора хроники "Ивнинг джорнал", и он в газете напишет статью о нашем вечере. Тогда твое имя в четвертый раз попадет в газету.
Конечно, попадет, но это больше не интересовало Фрэнсис. Однажды, когда она ехала на велосипеде и столкнулась с автомобилем, в газете ее назвали Фэнки Адамс. Фэнки! Впрочем, сейчас ей было все равно.
- Не надо кукситься, - сказала Беренис, - все это пустяки.
- Не плачь, Фрэнки, - сказал Джон Генри. - Мы приедем домой, построим вигвам и будем в нем играть.
Но Фрэнсис не могла унять слезы, ее душили рыдания, и она выдавила:
- Да замолчи ты!
- Ну послушай меня. Скажи, чего тебе хочется, и я, если смогу, сделаю.