То, о чем я рассказываю, длилось уже Бог знает сколько, и вдруг всеизменилось в тот день, когда из окна проходившего поезда нам под ноги упалапервая записка. Естественно, все эти статуи и фигуры предназначались нетолько и не столько для нас самих - нам бы это быстро надоело. По правиламвытянувшей жребий полагалось выйти из тени ив, встать у железнодорожнойнасыпи и дожидаться поезда, который ровно в два часа восемь минут проходилмимо нас из Тигре. На нашем отрезке, в Палермо, поезда ходят довольнобыстро, так что мы не стеснялись демонстрировать наши статуи и фигуры. Мы неуспевали разглядеть людей в окнах, но со временем все же научились кое-чторазличать и знали, что пассажиры ждут нашего появления. Один седой сеньор вочках с черепаховой оправой высовывался из окна и махал очередной статуе илифигуре платочком. Мальчишки, которые возвращались из колледжа, сидели наподножках и что-то весело нам кричали. Но были и такие, кто молчал и смотрелна нас серьезно, без улыбки. Сама-то статуя или фигура ничего не видела, всеее силы уходили на то, чтобы сохранять неподвижность, зато остальные двое,спрятавшись под ивами, подробно обсуждали реакцию зрителей: успех илибезразличие. Записку бросили в марте из окна второго вагона. Она упаласовсем рядом с Оландой, изображавшей в тот день Злословие, а потом ееотнесло ко мне. Листок бумаги, сложенный в несколько раз и привязанный кгайке. Мужским довольно корявым почерком было написано: "Статуи оченькрасивые. Я во втором вагоне, третье окно. Ариэль Б.". Послание показалосьнам суховатым - стоило ради такого возиться, привязывать письмо к гайке,кидать… И все-таки мы были очарованы. Бросили жребий, кому игратьследующей, и выпало мне. На другой день никто играть не желал - всемхотелось посмотреть на Ариэля Б., но мы испугались, что он неправильноистолкует перерыв в игре, поэтому опять бросили жребий, и на сей раз выпалоЛетисии. Мы с Оландой порадовались за нее, потому что Летисии, бедняжке,статуи удавались как никому другому. Ее частичный паралич оставалсянезаметным, пока она не двигалась, и к тому же она умела сообщать своимжестам такое благородство! Когда ей доставались фигуры, она, как правило,выбирала Щедрость, Набожность, Самопожертвование или Самоотречение. А чтокасается статуй, тут она старалась походить на Венеру из нашей гостиной,которую тетя Руфь упорно именовала Венерой Милосской. Мы уж постаралисьвыбрать для Летисии наряд, который не оставил бы Ариэля равнодушным. Изкуска зеленого бархата смастерили ей подобие туники, а на голову водрузиливенок из ивовых ветвей. Мы носили платья с короткими рукавами, так что всевыглядело очень даже по-гречески. Летисия немного порепетировала в тени, амы с Оландой решили, что тоже покажемся и поздороваемся с Ариэлем -любезно, но с достоинством.
Летисия была просто великолепна: она не шелохнулась, пока проходилпоезд. Так как повернуть голову Летисия не могла, она ее запрокинула, а рукиопустила и прижала к телу, как будто их вовсе не было, о зеленой тунике яуже не говорю. В общем, вылитая Венера Милосская! В третьем окне мыразглядели белокурого молодого человека со светлыми глазами. Он широкоулыбнулся, заметив, что мы с Оландой ему машем. Миг - и поезд умчал его, нодаже в половине пятого мы все еще обсуждали, в темном он был или в светлом,какого цвета у него галстук, симпатичный он или, наоборот, неприятный. Вчетверг, когда я показывала Уныние, подоспела еще одна записка: "Все троемне очень нравятся. Ариэль Б.". На этот раз он высунул голову и руку в окнои весело помахал нам. Мы сошлись на том, что ему лет восемнадцать (будучиуверены, что на самом деле - не больше шестнадцати), и решили, что онежедневно возвращается этим поездом из своего английского колледжа. В том,что это именно английский колледж, мы не сомневались - не могли же мыпринять в игру Бог знает кого. Ариэль подходил по всем статьям.
Оланде невероятно везло: она выигрывала три дня подряд и превзошла себяв фигурах Разочарования и Корысти, а также в труднейшей для исполнениястатуе Балерины, простояв на одной ноге с того самого момента, как поездначал к нам заворачивать. На следующий день выиграла я, а потом еще раз.Очередная записка Ариэля чуть не угодила мне в лоб, когда я показывала Ужас.Сначала мы ничего не поняли: "Красивее всех самая неподвижная". Летисиясообразила последней, покраснела и отошла в сторону, а мы с Оландойвозмущенно переглянулись. Сначала мы с ней сгоряча решили, что Ариэль простоидиот, но ведь такого не скажешь вслух, в присутствии Летисии, при ее-точувствительности. Она, бедная, и так несет тяжелый крест. Сама она непроронила ни слова, но, видимо, поняла, что записка по праву принадлежит ей,и сохранила ее. В тот день мы вернулись домой необычно молчаливые и вечеромвместе не играли. За столом Летисия была очень весела, у нее радостноблестели глаза, и мама то и дело обменивалась многозначительными взглядами стетей, словно бы призывая ее в свидетели. Дело в том, что как раз наканунеЛетисии назначили какое-то новое лечение. Видимо, оно-то и подействовало нанее таким чудесным образом.
Перед сном мы с Оландой все обсудили. Вовсе не записка Ариэля насвозмутила. В конце концов, мало ли как все выглядит из окна движущегосяпоезда. Но нам показалось, что Летисия несколько злоупотребляет своим особымположением. Она ведь прекрасно понимает, что ей мы никогда ничего не скажем,знала, что в доме, где есть человек с физическим недостатком, да еще гордый,все, и сам больной в первую очередь, ведут себя так, как будто знать незнают ни о каком изъяне, или, вернее, каждый делает вид, что не знает, чтодругие тоже знают. Но все хорошо в меру, а поведение Летисии за столом и то,как она хранила эту несчастную записку, - это уже чересчур. Той ночью мнеопять снились железнодорожные кошмары: как будто я иду утром по огромномуполю, многократно пересеченному рельсами, и вижу вдалеке приближающиеся огнилокомотивов. Я в ужасе гадаю, пройдет ли поезд слева или справа от меня, асзади между тем надвигается скорый, но самое ужасное, что какой-нибудь изпоездов может в последний момент свернуть на другой путь и задавить меня. Ноутром я мгновенно забыла о своем сне, потому что Летисия проснулась совсембольная и даже одеться сама была не в состоянии. Нам показалось, что ейнемного стыдно за вчерашнее, и мы старались быть добры к ней: сказали, чтоей от того хуже, что она слишком много ходила, и, наверно, сегодня лучшеостаться в своей комнате и почитать. Она в ответ молчала, но к столу вышла ина все расспросы мамы отвечала, что чувствует себя уже хорошо и спина почтине болит. При этом она неотрывно смотрела на нас с Оландой.
На сей раз жребий вытянула я, но тут Бог знает, что на меня нашло, и яуступила свое право Летисии, естественно, не объясняя почему. Что ж, если онпредпочитает ее, пусть насмотрится на нее вдоволь. Сегодня выпало показыватьстатую, и мы выбрали для Летисии наряд попроще, чтобы не осложнять ей жизнь.Она задумала нечто вроде китайской принцессы: стыдливо потупиться и скромно,как это принято у китайских принцесс, сложить ручки. Мы с Оландой отсиживалисьв тени, Оланда вообще отвернулась, когда показался поезд, но я-то смотрела ипоняла, что Ариэль никого, кроме Летисии, не видит. Он не спускал с нее глаздо тех пор, пока поезд не скрылся за поворотом, а Летисия все продолжаластоять неподвижно и не знала, как Ариэль на нее только что смотрел. Правда,когда она наконец отступила в тень отдохнуть, мы поняли, что нет, все-такизнала и что ей очень хотелось бы ходить в этом наряде весь день, до вечера.
В среду тянули жребий только мы с Оландой, потому что Летисия сказала,что, по справедливости, она должна на сегодня выйти из игры. Выиграла Оланда- вечно ей везет, - но очередное послание Ариэля упало около меня. Первыммоим побуждением было отдать его Летисии, которая молча стояла рядом, нопотом я подумала, что нельзя же потакать ей во всем, и медленно развернуласложенный листок. Ариэль сообщал, что завтра сойдет на ближайшей станции ипо насыпи доберется к нам - поболтать. Почерк был ужасный, но последняяфраза показалась нам прелестной: "Сердечный привет трем статуям". Подпись -какая-то закорючка, но в ней проступал характер писавшего.
Пока мы снимали с Оланды ее наряд, Летисия несколько раз бросала наменя испытующие взгляды. Я просто прочитала им записку, и никто из них нислова не проронил. Их молчание меня раздражало: в конце концов, Ариэльзавтра придет, надо же все обсудить и решить, как себя вести. Если узнаютдома или кому-нибудь из этих Лоса придет охота шпионить, а ведь они такзавистливы, эти коротышки, тогда уж точно быть скандалу. Да и вообще, воттак молчать, перебирая наряды, было очень неуютно. Мы и домой вернулисьмолча, через все ту же белую дверь. Тетя Руфь попросила нас с Оландойвыкупать Хосе, кота, а сама увела Летисию - новое лечение. Наконец-то мыдали себе волю. Завтрашний визит Ариэля казался чудом, у нас никогда еще небыло друзей-мальчиков, кузен Тито не в счет - малявка, до сих пор играет всолдатики и верит в первое причастие. Мы очень нервничали, и бедняжке Хосепришлось туго. Оланда, будучи посмелее, наконец заговорила о Летисии. Ясовершенно растерялась: с одной стороны, будет ужасно, если Ариэль узнает,но, с другой стороны, лучше бы все раскрылось, потому что это неправильно -обременять других своими бедами. Главное, как бы устроить так, чтобы Летисияне страдала, ей и так несладко, да еще это новое лечение, будь оно неладно.
Вечером мама удивилась, что мы такие тихие, вот чудеса, мыши вам, чтоли, языки отгрызли, потом они с тетей переглянулись, и обе решили, что мынатворили что-нибудь и теперь нас мучает совесть. Летисия ела очень мало,сказала, что плохо себя чувствует, и ушла к себе читать "Рокамболя". Онанехотя разрешила Оланде проводить ее, а я взялась за вязанье, это менявсегда успокаивает. Дважды я порывалась пойти к Летисии, все не моглапонять, что они там застряли, но вот Оланда вернулась, с весьма значительнымвидом уселась рядом со мной и просидела молча, пока мама и тетя Руфь невстали из-за стола. "Она не пойдет. Написала письмо, но сказала, чтобы мыотдали его, только если он несколько раз о ней спросит". Оттопырив карманблузки, она показала мне сиреневый конверт. Потом нас позвали вытиратьтарелки. В ту ночь мы уснули сразу, утомленные переживаниями и купаниемХосе.
На следующее утро меня послали на рынок за покупками и Летисию я невидела. Она не покидала своей комнаты. Перед тем как нас позвали к столу, язашла к ней на минутку. Она сидела у окна, обложенная подушками, с девятымтомом "Рокамболя". Выглядела она неважно, но, через силу смеясь, сталаплести мне что-то о пчеле, которая залетела в комнату, а наружу - никак, апотом еще о том, какой смешной сон ей приснился… Я тоже что-то мямлила,мол, как жаль, что она не сможет пойти с нами, но с каким трудом давалосьмне каждое слово! "Если хочешь, мы объясним Ариэлю, что ты приболела", -предложила я, но она отрицательно покачала головой и снова замолчала. Я ещеуговаривала ее пойти, но недолго, потом собралась с духом и заявила, чтобояться ей нечего, потому что настоящему чувству не страшны никакиепрепятствия, и прибавила еще несколько ценных мыслей, вычитанных нами в"Сокровищнице Юности". Изрекать прописные истины становилось все труднее,потому что Летисия отвернулась к окну и, казалось, вот-вот расплачется. Вконце концов я соврала, что меня ждет мама. Завтрак длился целую вечность, иОланда схлопотала от тети подзатыльник за пролитый на скатерть соус. Как мывытирали посуду - я уже не помню. Я помню все с того момента, когда мынаконец оказались под ивами и, счастливые, обнялись, не чувствуя ни тениревности друг к другу. Оланда все наставляла меня, что говорить о нашейучебе, чтобы у Ариэля сложилось хорошее впечатление, ведь мальчики постаршеобычно презирают младших девчонок, которые только и занимаются что кройкой ишитьем да кулинарией. Промчавшись мимо нас в два часа восемь минут, Ариэльуспел радостно помахать нам обеими руками, а мы ему - платочками изнабивной ткани. Минут через двадцать мы увидели, как он идет по насыпи. Оноказался выше, чем мы думали, и был в сером.
Я сейчас уже не припомню, о чем мы сначала говорили. Он держалсядовольно робко, даром что бросал нам записки и теперь пришел познакомиться.Вел себя очень сдержанно и осторожно. Сначала еще раз похвалил наши статуи ифигуры, потом спросил, как нас зовут и где же третья. Оланда сказала, чтоЛетисия не смогла прийти. Он ответил, что очень жалко, и еще, что Летисия -чудесное имя. Потом рассказал нам о своем промышленном училище, которым, кнесчастью, оказался пресловутый английский колледж, и спросил, нельзя ливзглянуть на наши наряды. Оланда отодвинула камень, и мы ему все показали.Похоже, наряды его очень заинтересовали, то и дело он брал в рукикакую-нибудь вещь и говорил: "Вот это однажды надевала Летисия" или: "Вот вэтом была восточная статуя", вероятно, имея в виду китайскую принцессу. Мывтроем сидели под ивами, Ариэль казался довольным, но несколько рассеянным.Видно было, что он не уходит только из вежливости. Когда разговор замирал,Оланда кидала на меня многозначительные взгляды, и нам обеим становилосьочень неловко: то ли нам поскорее уйти, то ли пусть бы он ушел, а еще лучше- и вообще не приходил. И снова он спросил, не заболела ли Летисия, и сноваОланда посмотрела на меня и еще раз повторила, что Летисия просто не смоглаприйти. Мне-то казалось, что давно пора сказать ему… Ариэль чертил веткойв пыли какие-то геометрические фигуры, время от времени посматривал на белуюдверь, и мы догадывались, что у него на уме. Так что Оланда поступиласовершенно правильно, достав наконец сиреневый конверт. Он застыл отудивления с конвертом в руке, потом сильно покраснел.
Так и стоял, пока мы не объяснили, что письмо - от Летисии. Тогда онположил его во внутренний карман сумки - при нас читать не захотел. Послеэтого почти сразу засобирался, сказал, что был очень рад с намипознакомиться, но пожал наши руки как-то вяло и неприветливо, так что ужлучше было поскорее распрощаться, хотя мы потом еще долго ни о чем думать немогли, кроме как о его серых глазах и печальной улыбке. Еще мы запомнили,как он, уходя, сказал: "Простите и прощайте", дома мы такого никогда неслышали, формула показалась нам такой поэтичной, просто божественной. Всеэто мы передали Летисии, которая ждала во дворике, под лимонным деревом. Такхотелось спросить ее, что же было в письме, но ведь зачем-то она запечаталаконверт, прежде чем отдать его Оланде! Так что я удержалась. Мы толькорассказали ей, какой Ариэль из себя и сколько раз он о ней спросил. Нам былоочень нелегко поддерживать разговор: мы чувствовали, что все складывается ихорошо, и плохо, что Летисия очень счастлива, и в то же время готоварасплакаться. В конце концов мы ей наврали, что нас давно ждет тетя Руфь, иоставили Летисию смотреть на пчел, вьющихся вокруг лимонного дерева.
Перед сном Оланда сказала мне: "Вот увидишь: завтра игре конец". Но онаошиблась, хотя и не намного. На следующий день за десертом Летисия подаланам условный знак. Мы пошли мыть посуду, удивленные и даже слегкараздосадованные: совсем стыд потеряла!
К тому же она ведь так плохо себя чувствует! Летисия ждала нас у двери,мы чуть не умерли со страха, когда, уже под ивами, она достала из карманамамино жемчужное ожерелье и все кольца, что были в доме, даже то большое, срубином, тетино. Если не дай Бог эти Лоса шпионят за нами и увидят у насдрагоценности, мама тут же все узнает и просто убьет нас. Мерзкие коротышки!Но храбрая Летисия успокоила нас, мол, если что, она все берет на себя."Можно, сегодня я?" - спросила она, глядя в сторону. Мы не медля досталинаряды. Нам вдруг захотелось быть очень добрыми к Летисии, исполнять все,что она ни пожелает. Правда, в глубине души мы все еще немного злились.Сегодня выпало изображать статую, и мы выбрали для Летисии чудесный наряд.Он прекрасно гармонировал с украшениями: павлиньи перья - в прическу, мех,который издали мог сойти за чернобурку, розовый легкий шарф - она повязалаего на манер тюрбана. Летисия долго, не двигаясь, обдумывала статую. Когдапоезд наконец появился из-за поворота, она уже стояла у насыпи, идрагоценности сверкали на солнце. Она подняла руки, как будто вместо статуисобралась изобразить фигуру. Воздев руки к небу, она запрокинула голову(единственное, что было доступно бедняжке), и так вся изогнулась, что мыдаже испугались за нее. Получилось чудесно! Никогда еще ей не удаваласьтакая величественная статуя. И тут мы увидели Ариэля: он смотрел на нее,едва не выпадая из окна. Он глаз с нее не сводил, именно с нее, нас он невидел, он медленно поворачивал голову, смотрел и смотрел, пока поезд его неумчал. Мы обе почему-то сразу кинулись к Летисии - поддержать ее. А она таки стояла, с закрытыми глазами, и крупные слезы стекали по ее щекам. Она былоотстранила нас, и все же ей пришлось позволить нам снять с неедрагоценности. Она спрятала их в карман и одна пошла к дому, а мы сложилинаряды в коробку в последний раз. Обе мы уже знали, что будет дальше, и всеже на следующий день пришли под ивы. Тетя Руфь велела нам соблюдать полнуютишину: Летисии нездоровится, ей нужно спать. Мы совсем не удивились, увидевтретье окно пустым. Мы улыбнулись, испытав одновременно и гнев, иоблегчение. Каждая из нас представила себе, как Ариэль спокойно сидит наскамейке с другой стороны вагона и внимательно смотрит на реку.
[Пер. В.Капустиной]
Из книги
"Секретное оружие"
Слюни дьявола
Никто так никогда и не поймет, как следует рассказывать об этом: отпервого лица или от второго, в третьем лице множественного числа или жевообще - постоянно изобретая все новые, ни на что не годные формы. Вот еслибы можно было сказать: я видели как подниматься луна; или: мне больно у насглазное дно; а еще лучше вот так: ты женщина блондинка были облака которыевсе плывут перед моими твоими нашими их вашими лицами. Что за чертовщина!
Ну а раз уж начали, было бы просто идеально, если бы я мог пойти выпитьстаканчик за углом, а машинка продолжала бы стучать сама по себе (обычно япишу на машинке). И это ведь я не для красного словца. Идеала можно было быдостичь с учетом того, что штуковина, из-за которой и получился весь этотсыр-бор, - тоже машинка (хотя и совершенно иного рода - фотокамера"Контакс" 1.1.2), и вполне возможно, что одна машина лучше понимает другую,чем я, ты, она - женщина - блондинка - и облака. Но пусть мне и везет какдураку, я все-таки в состоянии осознать, что стоит мне уйти, как этот"Ремингтон" замрет на столе с подчеркнуто спокойным видом, какой приобретаютобычно подвижные вещи, оставленные в неподвижности. Так что - придетсяписать самому. Кому-то из нас двоих - если, конечно, всему этому сужденобыть рассказанным. Лучше пусть это буду я, уже мертвый и куда меньшезамешанный во всем этом, чем тот, другой; я, ибо я уже не вижу ничего, кромеоблаков, и могу подумать, не отвлекаясь; я, ибо я уже мертв (и жив - тутведь дело не в том, чтобы ввести кого-то в заблуждение, вы сами увидите,когда настанет время, потому что мне все равно нужно как-то начинать, и яначал с этой стороны - с конца ли, с начала, - что, в конце концов, естьлучшее решение, когда хочешь о чем-то рассказать).