- Какой ты глупый, - говорит Мишель. Вытянутым пальцем онапринимается чертить в воздухе звезды, ромбы, спирали. Естественно, ее матьполагает, что все эти две недели с ней будет верная Бабетта: в пригороде впоследнее время было столько краж и ограблений. Но Бабетта останется вПариже на столько, на сколько они пожелают.
Пьер никогда не бывал у Мишель, не знает, как выглядит ее особняк, новоображение Пьеру так часто его рисовало, что ему кажется, будто он там ужебыл. Вот он входит с Мишель в небольшой холл, заставленный потертой мебелью,и, проведя пальцами по стеклянному шару у самого начала перил, поднимаетсяпо лестнице. Непонятно почему, но дом вызывает у него неприязнь; повинуясьнеосознанному желанию, он хочет выйти в сад, хотя плохо верится, что притаком небольшом особняке может быть сад. С трудом отогнав от себя возникшеевидение, Пьер вдруг обнаруживает, что счастлив, и сидит в кафе с Мишель, иее дом, конечно же, будет совсем не таким, каким он себе его воображает: безнесуразной мебели и блеклых ковров. Нужно одолжить мотоцикл у Хавьера,думает Пьер. Он подождет Мишель после работы, и через полчаса они будут вКламаре: у них будет даже два воскресенья для пикников. Надо раздобытьтермос и купить растворимый кофе.
- На лестнице в твоем доме есть стеклянный шар?
- Нет, - говорит Мишель, - ты путаешь с…
И умолкает, словно у нее запершило в горле… Поудобнее устроившись насиденье, опершись головой о большое зеркало, с помощью которого Эдмоннадеется зрительно увеличить количество столиков в кафе, Пьер думает, чтоМишель похожа на кошку или на незнакомку с портрета. Он познакомился сМишель совсем недавно и, естественно, совсем мало ее знает, быть может, и ейтрудно его понять. Взаимность в любви пока что ничего не может объяснить,равно как ничего не объясняет наличие общих друзей или одинаковыхполитических взглядов. Вначале всегда кажется, что ни в ком тайны нет, ведьтак легко узнать: Мишель Дювернуа, 24 года, волосы каштановые, глаза серые,конторская служащая. А она может сказать: Пьер Жоливе, 23 года, волосысветлые… Но завтра они поедут к ней домой, всего полчаса пути - и они вАнгьене. "Ну и дался же мне этот Ангьен", - думает Пьер, пытаясь отделатьсяот этого названия, как от назойливой мухи. Они целых пятнадцать дней будутвместе, и при доме есть сад, вероятно совсем не такой, каким он себе егопредставляет. А не спросить ли у Мишель, какой он, этот сад? Но Мишель ужеподзывает Эдмона: время к двенадцати, заведующий будет хмуриться, увидев,что она вернулась с опозданием.
- Останься еще на чуть-чуть, - говорит Пьер. - Вон, взгляни, идутРолан и Бабетта. Невероятно, но еще ни разу мы с тобой не были в этом кафеодни.
- Одни? - переспросила Мишель. - Но как раз их мы и поджидаем.
- Да, да, конечно, но все равно…
Мишель пожимает плечами, а Пьер знает: она его понимает и в глубинедуши тоже сожалеет, что друзья так пунктуальны. У Бабетты и Ролана, каквсегда, вид безмятежного счастья, это Пьера раздражает, будит в нем какое-тобеспокойство. Они как бы на каком-то другом берегу, под защитой волнорезавремени. Источником их раздражения и недовольства может быть лишь внешниймир, политика или искусство, но никогда - ни они сами, ни их устоявшиесяотношения.
Их спасают привычка и автоматизм их действий и поведения. Все у нихприлизано, отутюжено, аккуратно уложено и пронумеровано. Довольные поросята,убогие ребята, но друзья хорошие. Пьер уже был готов не подавать рукиРолану, протянувшему свою для рукопожатия; сглатывая слюну, он смотритРолану в глаза, а потом сжимает его пальцы так, словно хотел бы ихрасплющить. Ролан смеется и садится напротив. Он начинает рассказывать окаком-то киноклубе, куда в понедельник обязательно нужно сходить.Самодовольные поросята, жует свою жвачку Пьер. Ну и кретин же он, ведь это- несправедливо. Но надо же, фильм-то Пудовкина: можно же было бы поискатьчто-нибудь новенькое.
- Новенькое? - шутит Бабетта. - Новенькое? А ты сам разве не старый,Пьер?
Нет, абсолютно никакой причины нет, чтобы не подавать руки Ролану.
- А надела она оранжевую блузку, которая ей так идет, - рассказываетМишель.
Ролан вытаскивает "Голуаз" и заказывает кофе. Нет, абсолютно никакойпричины нет, чтобы не подавать руки Ролану.
- Да, она умная девочка, - говорит Бабетта. Ролан смотрит на Пьера иподмигивает ему: все нормально, нет проблем. Абсолютно никаких проблем, спокойный тыпоросенок. Пьера тошнит от такого спокойствия, от того, что Мишельрассказывает о какой-то оранжевой юбке и сейчас, как всегда, так далека отнего. У него нет ничего общего с ними. Он пришел к ним последним, и они едваего терпят.
Пока болтают (теперь речь зашла о туфлях), Мишель проводит пальцем покраешку губ. Он даже не способен толком ее поцеловать: причинил ей боль; иМишель это помнит. Но все причиняют боль ему: подмигивают, улыбаются, оченьего любят. А его нестерпимо тянет уйти, уединиться в своей комнате испрашивать самого себя: почему не пришла Мишель, почему Бабетта и Роланунесли пластинку, ничего не сказав ему?
Мишель смотрит на часы и испуганно спохватывается. Они договариваются овстрече в киноклубе, а Пьер платит за кофе. Он уже чувствует себя лучше,даже возникает желание еще немного поболтать с Роланом и Бабеттой, но онсердечно с ними раскланивается. Хорошие вы мои поросята, такие закадычныедрузья Мишель.
Ролан смотрит, как они уходят; вот вышли на улицу, залитую солнцем.Пьет медленно кофе.
- Я спрашиваю себя, - говорит Ролан.
- Я тоже, - говорит Бабетта.
- А почему бы, в конце концов, и нет?
- Вот именно, почему бы и нет. Наверное, это произойдет в первый раз стех пор.
- Мишель пора уже принимать какое-то решение, - говорит Ролан. -Если хочешь знать мое мнение, она по уши влюблена.
- Они оба по уши влюблены. Ролан задумчив.
Встреча с Хавьером была назначена в кафе на площади Сент-Мишель, Пьерприходит туда заранее. Он заказывает пиво и просматривает газету, смутноприпоминая, чем занимался после того, как расстался с Мишель у двериконторы. Последние месяцы вообще смутны, как незакончившееся утро, - смесьложных воспоминаний и недоразумений. В этой неопределенной жизни, которую онведет, Пьер обретает уверенность только тогда, когда он рядом с Мишель,надеется на что-то и понимает, что это еще не все: все так удивительно, но ирасплывчато, - ведь он ничего не знает о Мишель, и в самом деле -абсолютно ничего (у нее серые глаза, пять пальцев на каждой руке, незамужем, прическа как у девочки), действительно - абсолютно ничего. Итак,если ты ничего не знаешь о Мишель, достаточно не видеть ее некоторое время,вакуум от ее отсутствия превратится в тягучую и горькую тоску. Она ведь тебябоится, испытывает к тебе отвращение, а иногда даже отталкивает тебя в самыйсокровенный миг поцелуя, не хочет близости с тобой, ее охватывает ужас передчем-то. Вот и сегодня утром Мишель резко тебя оттолкнула (как очаровательнаона была в ту минуту и все устроила так, чтобы завтра встретиться с тобой ипоехать в Ангьен), а ты на ее губах оставил отметину: целуя, ты ее укусил, иона посетовала, проведя пальцем по губам, посетовала беззлобно, лишьудивленная немного, als alle Knospen sprangen, и ты напевал про себяШумана, кретин несчастный, напевал, кусая ее губы, а сейчас припоминаешь,что поднимался по лестнице, - да, ты поднимался по ней! - проводил рукойпо стеклянному шару, у самого начала перил, но потом Мишель сказала, что вее доме нет никакого стеклянного шара.
Пьер ерзает на стуле, ищет сигареты. В конце концов, и Мишель мало чтознает о нем. Она совсем не любопытна, хотя внимательно и серьезновыслушивает откровения и способна сопереживать, - будь то умилениекотенком, вдруг появившимся из-под ворот, восхищение грозой над Сите,любование листком клевера или восторг от пластинки Джерри Маллигана.Заряженная энергией энтузиазма, Мишель может быть и внимательной, исерьезной, в равной степени умея и слушать, и рассказывать. Именно поэтомуот встречи к встрече, от беседы к беседе они все более уединялись, и этоуединение становилось одиночеством двоих среди толпы. Пусть их общениескладывалось из немногих разговоров о политике, о прочитанных романах и изпоходов в кино, с каждым разом их поцелуи становились все более страстными,и ему было позволено гладить ее шею, проводить рукой по телу, касатьсягрудей и бесконечно повторять вопрос, который оставался без ответа. Идетдождь, спрячемся в парадном; солнце припекает, войдем в этот книжныймагазин, завтра я тебя представлю Бабетте, это моя старая подруга, она тебепонравится. А потом окажется, что у Бабетты друг - давнишний приятельХавьера, который Пьеру - лучший друг, и круг начнет замыкаться: иногда уБабетты и Ролана дома, порой на работе у Хавьера или по вечерам в кафеЛатинского квартала. Пьер испытывает чувство благодарности - за то, чтоБабетта и Ролан такие хорошие друзья Мишель, за то, что они тактично ееопекают, хотя сама Мишель в этом не нуждается. Здесь никто не судачит одругих, предпочтение отдается серьезным темам - политике или судебнымпроцессам, ну а больше всего им нравится с удовольствием поглядывать друг надруга, обмениваться сигаретами, просиживать в кафе и просто жить, чувствуясебя в окружении друзей. Ему повезло, что его приняли и позволили бывать уних; они непросты: знают самые надежные способы отшить чужаков. "Они мненравятся", - говорит сам себе Пьер, допивая пиво. Быть может, они думают,что он уже любовник Мишель, по крайней мере Хавьер, видимо, так думает, и унего не уложилось бы в голове, что все это время Мишель может отказыватьПьеру, без явных причин, просто отказывать, но продолжать с ним встречаться,вместе гулять, выслушивать Пьера и говорить сама. Даже к странности можнопривыкнуть, можно поверить, что тайна сама собой объяснится, ведь не всякийвпустит к себе в душу; можно принять и неприемлемое: прощаться на углу или вкафе, когда все так просто, и лестница со стеклянным шаром у самого началаперил, она ведет к встрече, к истинной встрече. Но Мишель сказала: никакогостеклянного шара нет.
На лице высокого и худого Хавьера - бесконечная усталость.Рассматривая палец с желтым пятном, он рассказывает о каких-тоэкспериментах, о биологии как источнике скептицизма.
Пьер спрашивает:
- С тобой не случается так, что вдруг ты начинаешь думать о вещах,совершенно не связанных с тем, о чем думал?
- Они бывают совершенно не связаны с моей рабочей гипотезой, и только,- говорит Хавьер.
- В последние дни я чувствую себя очень странно. Ты должен дать мнечто-нибудь, что-то наподобие объективатора.
- Объективатора? - говорит Хавьер. - Такого не существует, старина.
- Я слишком много думаю о самом себе, - говорит Пьер. - Это какое-тоидиотское наваждение.
- А Мишель тебя не объективирует?
- Как раз вчера… мне пришло в голову, что…
Он слышит свой голос, видит Хавьера, смотрящего на него, видитотражение Хавьера в зеркале - затылок Хавьера, - видит самого себя,говорящего с Хавьером (но почему мне должно было прийти в голову, чтосуществует стеклянный шар у начала перил?), который время от времени кивает:это профессиональный жест, кажущийся столь смешным вне стен рабочегокабинета, когда на враче нет халата, который придает ему вес и облекаетиными правами.
- Ангьен, - говорит Хавьер. - Об этом ты не волнуйся, я всегда путаюЛе-Ман с Мантоном. Это, наверное, вина какой-нибудь учительницы, оттуда, издалекого детства.
"Im wunderschönen Monat Mai…" - звучит в памяти Пьера.
- Если будешь плохо спать, скажи мне, и я тебе чего-нибудь дам, -говорит Хавьер. - Как бы то ни было, этих пятнадцати дней в раю, я уверен,тебе будет достаточно. Нет ничего лучше, чем разделить ложе, это полностьюпроясняет мысли, иной раз даже помогает покончить с ними, - что означаетспокойствие.
Может быть, если бы он больше работал, больше уставал, занялся быобустройством своей комнаты или ходил бы до факультета пешком, а не садилсяв автобус. Если бы он должен был зарабатывать эти семьдесят тысяч франков,которые присылают родители. Опершись о парапет Нового моста, Пьер наблюдает,как проплывают баркасы, и ощущает на шее и плечах тепло летнего солнца.Какие-то девушки смеются, играя во что-то; слышится цокот скачущей лошади,рыжеволосый велосипедист протяжно свистит, проезжая мимо девушек, онисмеются еще сильнее, и вдруг словно взметнулся смерч сухих листьев и в одномгновение стер его лицо, как будто опрокинув в какую-то ужасную и чернуюбездну.
Пьер трет глаза, медленно выпрямляется. Это были не слова и также невидение, а нечто среднее между тем и другим: образ, распавшийся на множествослов, как сухие листья на земле (взметнувшиеся и ударившие прямо в лицо). Онзамечает, что его правая рука, лежащая на парапете, дрожит. Он сжимаетпальцы: борется с дрожью, пока в конце концов не овладевает собой. Хавьер,наверное, ушел уже далеко, и бесполезно бежать за ним, чтобы вписать новуюисторию в его коллекцию нелепостей. "Сухие листья? - сказал бы, вероятно,Хавьер. - Но на Новом мосту нет сухих листьев". Как будто он сам не знает,что на Новом мосту нет сухих листьев: они - в Ан-гьене.
А сейчас, дорогая, я буду думать о тебе, всю ночь только о тебе. Будудумать только о тебе, это - единственный способ почувствовать самого себя,почувствовать тебя в самом центре моего существа, как некое дерево, и,освобождаясь понемногу от ствола, поддерживающего и управляющего мною,осторожно реять вокруг тебя, ощущая воздух каждым листом (зеленые, зеленые,я сам и ты тоже: ствол живительных сил и зеленые листья - зеленые,зеленые), но не улетая далеко от тебя и не допуская, чтобы что-топостороннее вклинилось между мной и тобой, отвлекло меня от тебя хоть насекунду, лишило знания, что эта ночь вращается и движется к восходу, и там,на другой стороне, где ты живешь и сейчас спишь, также будет ночь, когда мывместе приедем и войдем в твой дом, поднимемся по ступенькам крыльца, зажжемсвет, погладим твою собаку, выпьем кофе и так долго-долго будем смотретьдруг другу в глаза, прежде чем я обниму тебя (почувствовать тебя в самомцентре моего существа, как некое дерево) и поведу тебя к лестнице (где нетникакого стеклянного шара), и начнем подниматься, подниматься; дверьзаперта, но ключ у меня в кармане…
Пьер вскакивает с кровати, сует голову под кран. Думать только о тебе,но как же могло случиться, что его мысли - сплошное темное и глухоежелание, где Мишель уже не Мишель (почувствовать тебя в самом центре моегосущества, как дерево), где, поднимаясь по лестнице, не удается почувствоватьее в своих объятиях, потому что, едва ступив па ступеньку, он увиделстеклянный шар и оказался один - один он поднимается по лестнице, а Мишель- наверху, за запертой дверью, и не знает, что у него есть ключ, онподнимается.
Он вытирает лицо, распахивает окно навстречу свежести раннего утра. Наулице какой-то пьяный сам с собой о чем-то дружелюбно рассуждает, его качаетиз стороны в сторону, и кажется, будто он плывет в вязкой воде. Он что-томурлычет, двигаясь туда-сюда, как будто исполняя нечто подобное старинномуцеремониальному танцу в гризайлевых сумерках, которые еще окутываютбрусчатку и закрытые порталы. "Als alle Knospen sprangen", - пересохшиегубы Пьера едва слышно произносят эти слова, которые сливаются с доносящимсяснизу пьяным бормотанием, не имеющим ничего общего с мелодией, но и словатоже ни с чем ничего общего не имеют: они приходят, как и все остальное, намиг сливаясь с жизнью, а потом возникает озлобление, душевное беспокойство икакая-то пустота, обнажающая лохмотья, что, сцепляясь, образуют такие разныевещи, как двуствольное ружье, груда сухих листьев, пьяный, ритмичнотанцующий что-то похожее на павану, делающий реверансы, при которыхпричудливо колышутся полы его одежды, а он сам в конце концов спотыкается иневнятно что-то бормочет.
Мотоцикл стрекочет вдоль улицы Алезия. Пьер чувствует, как пальцыМишель чуть сильнее начинают сжимать его тело всякий раз, когда они почтивплотную обгоняют автобус или заворачивают за угол. Когда красный светостанавливает их, он откидывает голову назад и ждет ласки - поцелуя вволосы.
- Я уже не боюсь, - говорит Мишель. - Ты очень хорошо водишь. Сейчаснужно повернуть направо.
Особняк теряется среди дюжины одинаковых домов, разбросанных по холмунемного дальше - за Кламаром. Слово "особняк" для Пьера звучит как убежище,как уверенность в том, что все будет хорошо и уединенно, будет сад сплетеными стульями, а ночью, возможно, светлячки.
- В твоем саду есть светлячки?
- Не думаю, - говорит Мишель. - Что за нелепые мысли лезут тебе вголову?!