"А…" - говорит Ролан, чиркая спичкой. Жанна слышит этот звук исловно видит лицо Ролана, делающего первую затяжку - чуть откинув голову иприщурив глаза. Сверкающий поток чешуи словно срывается с рук черноговеликана, и Марку хватает времени ровно на то, чтобы увернуться от сети.Раньше - проконсул это хорошо знает и отворачивается так, чтобы толькоИрина видела, как он улыбается, - ему хватало этого краткого мгновения,слабого места любого ретиария, чтобы, заблокировав щитом грозный трезубец,броситься словно на крыльях - вперед, к незащищенной груди противника. Носегодня Марк не бросается в ближний бой, его ноги чуть согнуты, он готовотпрыгнуть в любую сторону, а нубиец тем временем стремительно подбираетсеть и готовится к новой атаке. "Ему конец", - думает Ирина, не глядя напроконсула, который тем временем роется в груде сладостей на протянутом емуУранией подносе. "Да, он не тот, что раньше", - думает Ликас, уже сожалея опроигранном пари. Марк чуть повернулся на месте, следуя за обходящим егонубийцем; он - единственный, кто пока не знает того, что все предчувствуют,- это что-то, съежившись в нем, ждет очередной попытки, и он лишь чутьобескуражен тем, что ему не удалось выполнить все по предписанию науки. Емубы еще немного времени - из тех долгих часов пиршеств победителя, - чтобыпонять наконец, почему же на этот раз проконсул не заплатит ему золотом.Мрачный, он продолжает ждать следующего удачного момента; может быть, вконце боя, поставив ногу на мертвое тело поверженного ретиария, он сумеетснова поймать посланную ему улыбку жены проконсула; но не об этом он сейчасдумает, а тот, кто думает именно так, уже не верит в то, что нога Маркасможет встать на грудь лежащего с пронзенным горлом нубийца.
"Говорить-то будешь? - спрашивает Ролан. - Если, конечно, ты невознамерилась продержать меня на линии весь вечер, слушая этого типа, чтодиктует свои цифры неизвестно кому. Слышишь его?" - "Да, - говорит Жанна,- словно откуда-то издалека. Триста пятьдесят четыре, двести сорок два". Накакой-то миг в трубке воцаряется тишина - если не считать далекогомонотонного голоса. "По крайней мере, - говорит Ролан, - он используеттелефон хоть с какой-то практической целью". Ответ мог бы быть вполнепредсказуемым - первая жалоба, - но Жанна молчит еще несколько секунд иповторяет: "Соня только что куда-то ушла". Поколебавшись, она добавляет:"Наверное, она к тебе пошла. Вот-вот будет". Ролан мог бы и удивиться: счего это, мол, так, что это Соня вдруг забыла у него? "Не ври", - говоритЖанна, и кошка выскальзывает из-под ее руки с оскорбленным выражением намордочке. "Я не вру, - отвечает Ролан. - Я имел в виду не то, придет лиона вообще или нет, а то, который сейчас час. Соня прекрасно знает, что втакое время меня раздражают любые гости, да и звонки тоже". Восемьдесятпять, - диктует кто-то издалека. Четыреста шестнадцать. Тридцать два. Жанназакрывает глаза и ждет первой паузы в этом потоке, чтобы сказать тоединственное, что еще осталось невысказанным. Если Ролан сейчас положиттрубку, ей еще останется этот голос где-то в глубине линии; она сможет,прижимая трубку к уху, постепенно сползать с дивана, поглаживая кошку,которая уже вернулась и растянулась рядом с ней, лениво поигрывая баночкой стаблетками, и можно будет слушать до тех пор, пока и голос, диктующий цифры,не устанет, и уже не останется ничего, совсем ничего, если не считатьтрубки, которая вдруг станет пугающе тяжело давить на руку, - мертвая вещь,которую нужно отбросить, не глядя. Сто сорок пять, - говорит голос. Игде-то еще дальше, словно легкий набросок карандашом, кто-то, кто, скореевсего, мог бы быть робкой, застенчивой женщиной, спрашивает между двумящелчками: "Алло, это Северный вокзал?"
Второй раз ему удается выскользнуть из-под сети, но прыжок назадоказался плохо просчитан, и он поскальзывается на влажном песке. С усилием,которое заставляет публику не на шутку поволноваться, Марк отбивает сетькруговым движением меча и одновременно выставляет вперед левую руку, получаязвонкий удар трезубцем в бронзовый щит. Не обращая внимания на восторженныекомментарии Ликаса, проконсул поворачивается к сидящей неподвижно Ирине."Сейчас или никогда", - говорит проконсул. "Никогда", - отвечает Ирина."Да, он уже не тот, что раньше, - повторяет Ликас, - и это ему дорогообойдется. Нубиец не даст ему второго шанса. Тут и смотреть больше не на что". Нанекотором расстоянии от них, почти неподвижный, Марк, похоже, осознаетсовершенную ошибку; подняв щит, он твердо смотрит на уже подобранную сеть,на трезубец, гипнотизирующе мерцающий в двух метрах от его глаз. "Да, тыправ - он уже не тот, - говорит проконсул. - Ирина, ты на негопоставила?" Напряженный, готовый в любой миг к броску, Марк кожей и самымнутром чувствует, что толпа бросила его. Будь у него мгновение покоя, онсумел бы разорвать парализующий его узел, эту невидимую цепь, начинающуюсягде-то далеко позади него, так, чтобы он не знал где, цепь, в какой-то мигпринимающую облик личной заявки проконсула, обещания особой, дополнительнойплаты и того сна с рыбой, а сейчас, когда уже нет времени ни для чего, онаощущается уже как образ из того самого сна - танцующая прямо перед глазамисеть, что притягивает сверкающей чешуей каждый луч, проникающий на аренусквозь дыры в ограде. Все - цепь, ловушка, западня; публика взрываетсяаплодисментами, когда Марк стремительно бросается вперед, заставляяретиария, в первый раз за поединок, отступить на шаг; Марк выбираетединственную дорогу - смятение, пот, запах крови, лик смерти прямо передним, и нужно убить, победить ее; кто-то, кто думает о нем под маской улыбки,кто-то, желавший его, стоявшего над агонизирующим фракийцем. "Яд, - говоритсама себе Ирина, - когда-нибудь я найду яд, но пока - прими от него кубок,будь сильнее, жди своего часа". Пауза в разговоре затягивается, как тянетсяковарная черная галерея, в которой прерывисто бьется далекий голос,диктующий цифры. Жанна всегда верила в то, что самое важное когда-тооказывается ближе, чем любые слова; может быть, эти цифры сейчас важнеелюбого разговора - для того, кто их так внимательно слушает, как для нее -аромат духов Сони, прикосновение ладони Сони к ее плечу, перед тем как уйти,- все это значит куда больше, чем слова Сони. Но вполне естественно, чтоСоня не ограничилась зашифрованным - зацифрованным - сообщением, что онапредпочла сказать все всеми возможными словами, наслаждаясь ими от первогодо последнего. "Я понимаю, что тебе будет тяжело, - повторила Соня, - но яненавижу ложь, терпеть не могу скрывать что-либо и хочу сказать тебе все,как есть". Пятьсот сорок шесть, шестьсот семьдесят два, двести восемьдесятдевять. "Мне наплевать, к тебе она пошла или нет, - говорит Жанна. - Мнетеперь вообще все все равно". Вместо очередной цифры - долгое молчание. "Тыслушаешь?" - спрашивает Жанна. "Да", - говорит Ролан и кладет окурок накрай пепельницы, чтобы не торопясь нашарить на столике коньяк. "Чего я немогу понять…" - начинает Жанна. "Только, пожалуйста, не надо… -перебивает ее Ролан. - В таких делах вообще мало кто что понимает, дорогая,да если и поймешь - что с этого толку? Жаль, что Соня поторопилась, не ейбы следовало говорить тебе это. Да черт побери, перестанет он когда-нибудьталдычить свои цифры?" Далекий, слабый, но четкий голос, наводящий на мысльоб организованном и упорядоченном мире муравьев, продолжает свойпунктуальнейший диктант - сквозь приблизившуюся и сгустившуюся тишину. "Ноты… - безо всякого смысла говорит Жанна. - Значит, ты…"
Ролан делает глоток коньяка. Ему всегда нравилось отбирать слова,избегать поверхностных разговоров. Жанна повторит и дважды, и трижды каждуюфразу - всякий раз с новым ударением; пусть говорит, пусть мелет одно и тоже, а он тем временем подготовит минимум веских ответов, которые приведут вдолжный порядок этот жалкий хаос. Тяжело дыша, он выпрямляется послеочередного обманного движения и резкого шага в сторону, что-то подсказываетему, что на этот раз нубиец будет атаковать иначе, что удар трезубцемпоследует до, а не после броска сети. "Смотри внимательно, - поясняет Ликассвоей жене, - я уже видел, как это бывает, в Апта Юлии, удачный отвлекающийманевр". Почти не защищенный, рискуя оказаться под вовремя брошенной сетью,Марк бросается вперед и только затем поднимает щит, чтобы прикрыться отсверкающей реки, которая молнией слетает с руки нубийца. Сеть отбита кромкойщита, но трезубец срывается вниз - и кровь фонтаном хлещет из бедра Марка,короткий меч которого лишь без толку бьет по древку оружия противника. "Я жетебе говорил!" - кричит Ликас. Проконсул внимательно смотрит на рану вбедре гладиатора, на кровь, стекающую под позолоченные поножи; едва ли не сгрустью думает он о том, как Ирина хотела бы погладить это бедро, ощутитьего тепло и крепость, постанывая, как стонет она, когда он сдавливает ее изовсех сил, чтобы сделать ей больно. Нужно будет сказать ей это сегодня женочью, сказать - и посмотреть ей в глаза, выискивая в лице Ирины, в этойсовершенной маске, едва заметные признаки уязвимости; под своей маской онабудет до последнего притворяться безразличной к его словам, как сейчас онаизо всех сил изображает благородный интерес к схватке, заставляющей плебсвыть от восторга в предчувствии неизбежного скорого конца. "Удачаотвернулась от него, - говорит проконсул супруге. - Я чувствую себя едвали не виноватым в том, что привез его сюда, на эту провинциальную арену.Нет, точно, какая-то его часть осталась там, в Риме". - "А остальное -останется здесь, вместе с деньгами, которые я на него поставил", - смеетсяЛикас. "Ну прошу тебя, не надо так, - говорит Ро-лан, - глупо продолжатьговорить по телефону, если мы можем увидеться сегодня же вечером. Я тебеповторяю: Соня поторопилась, поступила опрометчиво, а я бы хотел смягчитьдля тебя этот удар". Муравей перестал диктовать числа, и слова Жанны звучатсовсем иначе; в ее голосе не слышно слез, что удивляет Ролана: он-тозаготовил ответ в расчете на лавину жалобных упреков. "Смягчить удар? Дляменя? - уточняет Жанна. - Ну конечно - изворачиваясь, обманывая меня вочередной раз". Ролан вздыхает, заставляет себя пропустить ответы, которыемогли бы затянуть до полной тоски этот безрадостный диалог. "Извини, но еслиты будешь продолжать в том же духе, я предпочел бы прервать разговор, -говорит он, и в первый раз в его голосе появляется приветливаязаинтересованность. - Лучше всего, я думаю, будет, если я завтра зайду ктебе. В конце концов, мы же цивилизованные люди, какого черта!" Откуда-тоиздалека слышен муравьиный голос: восемьсот восемьдесят восемь. "Не приходи,- говорит Жанна, и забавно слышать слова, перемешанные с цифрами: невосемьсот приходи восемьдесят восемь, - не приходи больше никогда, Ролан".Драма, весьма вероятные угрозы свести счеты с жизнью, тоска - как сМари-Жозе, как со всеми теми, кто принимает это так близко к сердцу. "Неглупи, - советует Ролан, - завтра сама поймешь, что так лучше для обоих".Жанна молчит, муравей диктует круглые числа: сто, четыреста, тысяча. "Ну, дозавтра", - говорит Ролан, радостно-удивленно разглядывая платье Сони,только что появившейся в дверях и остановившейся сполувопросительным-полунасмешливым выражением на лице. "Быстро она тебявызвонила", - говорит Соня, положив на стол сумку и журнал. "До завтра,Жанна", - повторяет Ролан. Тишина тетивой натянутого лука повисает втрубке, пока ее сухо не обрывает далекая цифра - девятьсот четыре. "Хватитталдычить эти идиотские числа!" - изо всех сил кричит Ролан и, прежде чемотодвинуть трубку от уха, слышит щелчок на другом конце линии - луквыстреливает свою безобидную стрелу. Почти неподвижный, понимающийневозможность увернуться от вот-вот накроющей его сети, Марк стоит лицом клицу с великаном нубийцем - слишком короткий меч сжат в выставленной впередруке. Нубиец ослабляет туго сложенную сеть, еще немного, снова подбирает ее,подыскивая самое удачное положение; он крутит ею, словно желая подразнитьпублику, призывающую его покончить с уже раненным противником. Чтобы бросоксети получился как можно более стремительным, он чуть опускает трезубец иповорачивается боком. Марк бросается навстречу сети, подняв высоко щит, он- словно башня, рассыпающаяся на части, ударившись о черную скалу; мечвонзается во что-то, отвечающее диким воем еще выше; в глаза и в ротнабивается песок, бесполезная сеть падает на задыхающуюся рыбу.
Она безразлично принимает ласки - неспособная почувствовать, что рукаЖанны слегка дрожит и начинает холодеть. Когда пальцы в последний разсоскальзывают с шерсти и замирают неподвижно, кошка требовательно жалуетсяна безразличие; затем кошка заваливается на спину и выжидательно шевелитлапками, что неизменно приводит Жанну в восторг, но на этот раз - нет, еерука по-прежнему неподвижна, едва заметным движением один лишь палец тычетсяв шерсть, словно пытается нащупать живое тепло, и снова замирает междумягким дышащим боком и упаковкой с таблетками, докатившейся прямо сюда,совсем близко. Меч вонзается ему в живот, и нубиец по-звериному взвывает,отшатываясь назад, и в этот последний миг, когда боль становится сроднипоследнему зову ненависти, все оставшиеся, еще не ушедшие с кровью из ранысилы нубийца уходят на то, чтобы поднять трезубец и вонзить его в спинулежащего перед ним ничком противника. Он падает на Марка, конвульсиизаставляют его перекатиться на спину и замереть рядом с врагом; медленнодвигается рука Марка, приколотого к песку, словно огромное сверкающеенасекомое.
- Редкий случай, - говорит проконсул, обращаясь к Ирине, - чтобы двагладиатора такого уровня убили в поединке друг друга. Можем поздравить себяс тем, что нам выпало увидеть столь нечастое зрелище. Сегодня же вечеромнапишу об этом брату, чтобы хоть чуть-чуть развеселить его, совсемзаскучавшего в однообразии своего брака!
Ирина видит, как движется рука Марка - медленное, бесполезноедвижение, - словно он пытается вырвать вонзившийся в его внутренноститрезубец. Она представляет себе проконсула, обнаженного, лежащего на пескеарены с тем же трезубцем, вогнанным в спину по самое древко. Нет, проконсулне смог бы шевельнуть рукой с таким же - последним, предсмертным -достоинством; он бы визжал и сучил ногами, как заяц, вымаливая прощение уразгневанной публики. Опираясь на протянутую руку супруга, она еще развыражает свое одобрение; рука перестала шевелиться, единственное, чтоостается, - это улыбаться, искать убежища в разуме. Кошке, похоже, ненравится неподвижность Жанны, она по-прежнему лежит на спине в ожиданииласки; затем, словно ей помешал уткнувшийся в шерсть палец, она нетерпеливомяукает и, отвернувшись, уходит, забытая и уже сонная.