Если бы Дора вспомнила о Пиранделло, она бы с самого начала пришла кавтору, чтобы упрекнуть его в невежестве или в непрестанном лицемерии. Носегодня я иду к ней, чтобы наконец раскрыть карты. Дора не знает, кто авторрассказа, и ее критические замечания - это точка зрения человека, видевшегособытия изнутри, ибо она была их участником; но пусть все происшедшее -только текст, а Дора - один из персонажей написанного, она тоже имееттекстовое право вторгаться в описание событий там, где оно покажется ейнедостаточным или лживым.
Итак, голос Доры время от времени перебивает первоначальный текст - заисключением малозначащих подробностей и повторяющихся мест, которые я убрал,- тот самый, что был написан мною в "Пансионе дожей" в 1954 году. Читательнайдет там все, что мне не нравится в нем по форме, а Доре - по содержанию,и это, пожалуй, может принести нам взаимную пользу.
Туризм насмехается над любителями путешествий, дарит им обманчивуюсезонность, а потом во Франции они достают из карманов оставшиеся английскиемонетки, а в Голландии напрасно ищут некий привкус, который бывает только вПуатье. Для Валентины маленький римский бар на улице Четвертого Фонтана весьуместился в Адриано, в рюмке нежного мартини и в выражении лица Адриано,который извинился, задев ее у стойки. Она почти не помнила, была ли Дора сней в то утро, наверняка была, поскольку Рим они "делали" вместе,объединившись в некое товарищество, которое началось самым дурацким образом,как и все подобные затеи, в конторе "Кук и Америкэн экспресс".
Конечно, я была. Она с самого начала притворялась, что не видит меня,отведя мне роль статиста, то удобного, то назойливого.
Так или иначе, тот бар около площади Барберини заключался в Адриано,еще одном беззаботном путешественнике, шатающемся по городу, как всетуристы, эти призраки среди нормальных людей, которые ходят на работу,приходят домой, у которых есть семьи, которые говорят на одном языке икоторые знают о том, что происходит сейчас, а не в период археологическойстарины, описанной в "Голубом путеводителе".
Она тут же забыла, какие у Адриано глаза, волосы, как он одет; помнилатолько рот, большой и чувственный, губы, которые чуточку дрожали, когда онзамолкал и слушал собеседника. "Слушает ртом", - подумала Валентина, когдаон впервые заговорил с ней и предложил выпить по коктейлю в баре, которыйему нравился и где Беппо, взболтав коктейли, покрывшиеся серебристой пеной,назвал их жемчужинами Рима, Тирренским морем, уместившимся в рюмке, со всемиего тритонами и морскими коньками. В тот день Дора и Валентина нашли Адрианосимпатичным;
Гм…
он не был похож на туриста (он считал себя путешественником, и егоулыбка подчеркивала эту разницу), и их полуденный разговор был самым большимочарованием апрельского Рима. Дора тут же забыла о нем,
Неверно. Надо отличать способность к пониманию от глупости. Никто, втом числе и я (или, само собой, Валентина), не может вот так запросто взятьи забыть такого, как Адриано; но я считаю себя человеком разумным и с самогоначала чувствовала, что у нас с ним разная длина волны. Я имею в виду чистодружеские отношения, а не что-то иное, в этом смысле вообще не приходитсяговорить ни о каких волнах. А поскольку это совершенно невозможно, зачемтерять время?
озабоченная посещением Латерано, Сан-Клементе, и все за один вечер,поскольку через два дня они уезжали, - программа, предложенная Куком, быладо предела насыщена; Валентина же, под предлогом каких-то покупок, наследующее утро снова оказалась в баре Беппо. Когда она увидела Адриано,жившего в отеле по соседству, ни он, ни она удивления не выразили. Черезнеделю Адриано отправлялся во Флоренцию, и они поговорили о маршрутах,пересадках, гостиницах, путеводителях. Валентина доверяла междугороднымавтобусам, Адриано стоял за поезда; обсуждение этого вопроса они продолжилив пригородной траттории "Ла Субурра", где заказали рыбу; траттория выгляделаочень живописно, особенно на первый взгляд.
От путеводителей они перешли к рассказу о себе: Адриано узнал о разводеВалентины в Монтевидео, а она о том, что его семья живет в деревенскойусадьбе близ Осорно. Они поделились впечатлениями о Лондоне, Париже,Неаполе. Валентина взглянула раз и другой на губы Адриано и в упорпосмотрела на его рот как раз в тот момент, когда он подносил вилку ко рту,чтобы проглотить очередной кусок, - когда на человека смотреть неполагается. И он это почувствовал и сжал зубами кусок жареного кальмара,будто это был язык женщины, будто он целовал Валентину.
Неверно вследствие неведения: Валентина смотрела так не только наАдриано, но на любого человека, который ее интересовал; она точно так жесмотрела на меня, едва мы познакомились в конторе "Америкэн экспресс", и яподумала, может, все дело во мне; эта манера буравить взглядом широковатопоставленных глаз… Я-то почти сразу поняла, что нет, мне совершенно непомешает ее общество, когда рядом не будет никого, с кем можно перекинутьсясловом, но, когда мы оказались в одном отеле, я по-другому истолковала этуее манеру: в ее взгляде было нечто рожденное не то страхом, не тонастойчивым желанием что-то забыть. Болтовня, сопровождаемая простодушнымиулыбками, шампунь и туристские радости; однако позднее… Во всяком случае,Адриано посчитал за комплимент то, что до него доставалось и любомулюбезному бармену, и продавщице сумок… Сказано мимоходом, есть в этомтакже и плагиат, списанный со знаменитой сцены из фильма о Томе Джонсе.
В тот вечер он поцеловал ее, в гостинице на улице Национале, где онжил, после того как Валентина позвонила Доре и сказала, что не пойдет с нейк термам Каракаллы.
Лучше бы уж не звонила!
Адриано заказал в номер охлажденного вина, в комнате были английскиежурналы, большое окно выходило на восток. Вот только кровать показалась имнеудобной, слишком узкой, впрочем, мужчины типа Адриано всегда занимаютсялюбовью на узких кроватях, а у Валентины еще сохранились весьма скверныевоспоминания о супружеской постели, и потому перемена не могла ее нерадовать.
Если Дора и подозревала что-то, она молчала об этом.
Неверно: я это знала. Точнее, мне лучше было об этом молчать.
Валентина сказала в ту ночь, что встретила его случайно и что, пожалуй,увиделась бы с ним во Флоренции; когда через три дня они с Дорой встретилиего у Орсанмикеле, Дора казалась самой радостной из всех троих.
В подобных случаях лучше притвориться дурой, чтобы тебя не приняли задуру.
Неожиданно для себя Адриано плохо перенес расставание. Он очень скоропонял, что ему не хватает Валентины, что обещания скоро увидеться -недостаточно, как недостаточно для него тех часов, что они провели вместе.Он ревновал к Доре и едва скрывал это, пока ока - которая была прощеВалентины и не такая красивая - повторяла ему все то, что прилежно вычиталав путеводителе "Туринг клуб итальяно".
Я никогда не читаю путеводители "Туринг клуб итальяно", потому чтоничего в них не понимаю. Мне вполне достаточно "Мишлин" на французском. Обостальном умолчим.
Когда они встретились вечером у него в гостинице, Валентина отметиларазницу между этим свиданием и первой встречей в Риме: были соблюденыпредосторожности, кровать была великолепной, на столике, затейливоинкрустированном, ее ждала маленькая коробочка, завернутая в голубую бумагу,а в ней - прелестная флорентийская камея, которую она - много позже, когдаони вместе сидели у окна и пили вино, - прикрепила к платью такиместественным, почти привычным движением, каким поворачивают ключ в дверяхсвоей квартиры.
Я, конечно, не знаю, что за движения были у Валентины в тот момент, нов любом случае они не могли быть естественными: она вся была зажата,скованна, все делала будто из-под палки. По вечерам, лежа в постели, ясмотрела, как она ходит взад-вперед, прежде чем лечь спать, - то берет, тоставит на место духи, или туалетную воду, или тюбик с таблетками, топодходит к окну, услышав якобы какой-то необычный шум; а потом, когда оназасыпала, - эта манера всхлипывать во сне, отчего я резко просыпалась,должна была вставать с постели, давать ей воды, гладить ее по голове, покаона не успокаивалась и на засыпала снова. А эта упреки и обиды в первую ночьв Риме, когда она села на край моей постели: ты не знаешь меня, Дора, тыпонятия не имеешь, что у меня на душе - пустота, заполненная зеркалами, вкаждом из которых отражается улица Пунта-дель-Эсте, маленький сын, которыйплачет, потому что меня, нет рядом с ним. Естественные ее движения? Мне, покрайней мере, с самого начала было дано понять, что в плане привязанности отнее нечего ждать, кроме обычных приятельских отношений. С трудом представляюсебе, как Адриано, пусть даже он и был слеп от любви, не смог угадать, чтоВалентина целует его, будто пустое место, и что до и после любви она всеравно всхлипывает во сне.
До той поры он не влюблялся в женщин, с которыми спал; он достаточнобыстро укладывал их в постель, чтобы создать определенную атмосферу, искомыйостровок таинственности и влечения, чувствуя себя при этом охотником,завладевшим добычей, и иногда это могло называться любовью. С Валентинойбыло точно так же; но когда он расстался с ней, то в последующие два дня вРиме и по дороге во Флоренцию почувствовал, как в нем что-то изменилось. Безудивления или смирения, даже без особенного восхищения он смотрел на нее,когда она появилась в золотистом полумраке Орсанмикеле, выйдя из-за алтаряОрканьи, будто одна из многочисленных каменных фигур отделилась отпамятника, чтобы выйти ему навстречу. Может быть, только тогда он и понял,что влюблен в нее. А может быть, потом, в гостинице, когда Валентина обнялаего, расплакалась неизвестно почему, как девочка, которая в силунеобходимости должна была долго сдерживать себя, а теперь наконец нашлаутешение, отчего она чувствует себя немного виноватой и стыдится этого.
Первая причина слез Валентины, которая напрашивается на объяснение, -необязательность этой встречи. Адриано должен был выехать через несколькодней после нее; они могут и не встретиться больше, этот эпизод простовпишется в обычное расписание отпуска, в рамки отелей, коктейлей иритуальных фраз. Только телу всегда дано получить наслаждение и на мигдостигнуть его полноты, как той собаке, которая оставляет кость и вытягиваетморду к солнцу с довольным ворчанием. Свидание и в самом деле былопрекрасным - два тела, созданные для того, чтобы прижаться друг к другу,переплестись, отдалить или, наоборот, поторопить наслаждение. Но когда онасмотрела на Адриано, сидевшего на краю постели (он тоже смотрел на неесвоими крупными губами), Валентина подумала, что ритуал был выполнен безвсякого внутреннего содержания, что проявления страсти были пусты и непроникнуты духовностью. Все это было бы терпимо и даже приятно в другихслучаях, но в этот раз ей хотелось подольше задержать Адриано, оттянутьмомент, когда надо будет одеваться и уходить, то есть делать все то, что такили иначе могло оказаться прощанием.
Здесь, видимо, хотели что-то сказать, но так ничего и не сказано. Какбудто автор "слышал звон, но не знает, где он". Валентина точно так жесмотрела на меня, когда мы в Риме купались и одевались, еще до Адриано; ятоже чувствовала, что ей было тягостно, когда что-то прекращалось и нужнобыло жить дальше. В первый раз, когда я пыталась в это вникнуть, тосовершила ошибку: подошла к вей, погладила по голове и предложила заказать вномер что-нибудь выпить и посидеть у окна, глядя на сумерки. Ответ был сух:она приехала из Уругвая не для того, чтобы сидеть в гостинице. Я тогдаподумала, что она, может быть, просто не доверяет мне и что она как-то нетак истолковала мои проявления нежности, как я неправильно поняла ее взглядтогда, в туристическом агентстве. Валентина смотрела, точно не зная зачем;можно было и не поддаваться этой зловещей настойчивости, в которой былочто-то от преследования, но преследования, которое вас не касается.
Дора ждала их в кафе на площади Синьории, она только что открыла длясебя Донателло и рассказывала о нем с излишним пылом; ее энтузиазм служил ейчем-то вроде дорожного одеяла, помогая скрыть некоторое раздражение.
- Разумеется, мы посмотрим эти статуи, - сказала Валентина, - тольконе сегодня, сегодня слишком жарко для музеев.
- Стоит торчать здесь, чтобы все принести в жертву солнцу.
Адриано сделал неопределенное движение - он ждал ответа Валентины. Онне очень хорошо представлял себе отношения Доры и Валентины, знал только,что программа у них одна и изменения не предполагаются. Дора снова взяласьза Донателло, бесполезно распространяясь о статуях, которых они не видели;Валентина рассматривала башню Синьории или машинально искала сигареты.
Думаю, было именно так, - и Адриано впервые действительно мучился, виспуге, что туристская программа для меня является святыней, познаниекультуры - долгом, а поезда и гостиницы я всегда бронирую заранее. Но еслибы кто-нибудь спросил его, как он представляет себе дальнейшее развитиесобытий, - только оказавшись рядом с Валентиной, он, может, и стал думать очем-то в этом роде, не имея никаких определенных планов.
На другой день они пошли в Уффици. Понимая, что надо принять какое-торешение, Валентина упрямо цеплялась за присутствие Доры, не оставляя дляАдриано никакой лазейки. Был только один момент, когда Дора задержалась,разглядывая какую-то картину, и он смог прошептать на ухо Валентине:
- Придешь сегодня вечером?
- Да, - сказала Валентина, не глядя на него, - в четыре.
- Я тебя очень люблю, - прошептал Адриано, дотрагиваясь почти робкодо ее плеча. - Я тебя очень люблю, Валентина.
Гнусавый голос гида возвестил о приближении группы американскихтуристов. Их разделили лица, пустые и алчные, якобы интересующиесяживописью, которую они забудут через час, между спагетти и вином "КастеллиРомани". К тому же подошла Дора, листая путеводитель, растерянная, посколькуномера картин в каталоге не совпадали с теми, что висели в залах.
Да уж конечно. Позволять им разговаривать, встречаться, прятаться. Неему, он это уже понял, а ей. Вернее, не прятаться, а, скорее, быть внепрерывной готовности к бегству, в результате чего я все время должна былабыть рядом с ней, но не надоедая, просто быть на всякий случай, даже если отэтого не было никакого толку.
- Я тебя очень люблю, - повторял в тот вечер Адриано, склонившись надВалентиной, которая отдыхала, лежа на спине. - Ты ведь это чувствуешь,правда? Этого не скажешь словами, это невозможно высказать, найти этомуназвание. Скажи мне, что ты чувствуешь то же самое, что не можешь этогообъяснить, но чувствуешь, что…
Прижавшись лицом к ее груди, он покрывал ее долгими поцелуями, будтоутолял жажду, вбирая в себя возбуждение, охватившее Валентину, а она гладилаего волосы отстраненным, рассеянным движением.
Д’Аннунцио жил в Венеции, так ведь? На худой конец, участники подобногодиалога могли быть из Голливуда…
- Да, ты любишь меня, - сказала она. - Но как будто боишься чего-то,не любви, но… Нет, это не страх, скорее тревога. Тебя беспокоит, что извсего этого получится.
- Я не знаю, что из всего этого получится, не имею ни малейшегопредставления. Как можно бояться, не зная чего? Мой страх - это ты, страхконкретный, здесь и сейчас. Ты не любишь меня так, как люблю тебя я,Валентина, или любишь по-другому, ограничивая или сдерживая себя неизвестнопочему.
Валентина слушала его, закрыв глаза. Его слова что-то будили в ней,сначала нечто неопределенное, потом появилось смутное беспокойство. В тотмомент она чувствовала себя слишком счастливой, чтобы позволить малейшейтени набежать на эти прекрасные и чистые минуты, когда они любили друг другас единственной мыслью - не думать ни о чем. Но она не могла помешать себеуслышать и понять слова Адриано. Она вдруг ощутила хрупкость этоготуристского романа под гостиничной крышей, на чужих простынях, которомуугрожают железные дороги, маршруты, несущие их по разным жизненным путям, попричинам неизвестным и, как всегда, враждебным.
- Ты не любишь меня так, как я тебя, - повторил Адриано со злостью.- Просто пользуешься мной, как пользуются столовым ножом или услугамиофицианта, не более того.
- Пожалуйста, - сказала Валентина. - Прошу тебя, - добавила онапо-французски.
Трудно было понять, почему счастье, которое было с ними всего несколькоминут назад, исчезло.
- Я прекрасно знаю, что должна буду вернуться, - сказала Валентина,пальцы которой тихо гладили лицо Адриано, искаженное мучительной тоской ижеланием. - Сын, работа, столько обязанностей. Мой сын такой маленький итакой беззащитный.
- Я тоже должен буду вернуться, - сказал Адриано, глядя в сторону. -У меня тоже есть работа и тысяча дел.
- Вот видишь.