- Ничего я не вижу. Что я должен видеть? Если ты хочешь, чтобы явоспринимал это как отпускной эпизод, ты все уничтожишь, прихлопнешь, каккомара. Я люблю тебя, Валентина. Любить - это больше, чем помнить илисобираться помнить.
- Не мне это надо говорить. Уж только не мне. Время внушает мне страх,время - это смерть, одна из ее ужасных масок. Тебе не кажется, что наша любовь идет противвремени, что она как бы вне его?
- Да, - сказал Адриано, откидываясь на спину рядом с ней, - и потомупослезавтра ты отправляешься в Болонью, я на следующий день - в Лукку.
- Замолчи.
- Почему? Твое время - это время Кука, как бы ты ни сдабривала егометафизикой. Мое, наоборот, зависит от моей прихоти, моего желания, явыбираю или отвергаю любые расписания поездов.
- Вот видишь, - прошептала Валентина. - Так или иначе, но мы должныспуститься на землю. Что нам еще остается?
- Поехать со мной. Оставь ты свои знаменитые экскурсии, оставь Дору,которая говорит о том, чего не знает. Поедем вместе.
Он намекает на мои рассуждения о живописи, не будем спорить,прав он или нет. Во всяком случае, оба говорят так, будто перед каждым из нихстоит зеркало: прекрасный диалог для бестселлера, чтобы заполнить ерундойпару страниц. Ах да, ах нет, ах время… А для меня все было предельноясно: Валентина ловит момент, чтобы найти себе жениха, она - неврастеничкаи психопатка, двойная доза элениума перед сном, старое-престарое изображениенашей юной эпохи. Я держала пари сама с собой (сейчас я это хорошо помню): издвух зол Валентина выберет меньшее - меня. Со мной никаких проблем (если онаменя выберет): в конце поездки - прощай, дорогая, все было прекрасно изамечательно, прощай, прощай. А вот с Адриано… Мы обе знали: с мужчиной, укоторого такие губы, не играют. Его губы… Мысль о том, что она позволила имузнать каждую клеточку своего тела; есть вещи, которые выводят меня из себя,- понятное дело, это из области либидо, we know, we know, we know.
И все-таки как хорошо было целовать его, уступать его силе, мягкоскользить по волнам наслаждения, которое дарило ей тело, обнимавшее ее; чемотвергать его, намного лучше разделить с ним это согласие, которое он, сновауйдя в наслаждение, переживал будто впервые.
Валентина встала первая. В ванной она долго стояла под сильной струейводы. Когда она, надев халат, вернулась в комнату, Адриано, полусидя впостели и улыбаясь ей, неторопливо курил.
- Хочу посмотреть с балкона на сумерки.
Гостиницу, стоявшую на берегу Арно, освещали последние лучи солнца.Фонари на Старом мосту еще не зажглись, и река была похожа на лиловую ленту,окаймленную светлой бахромой, над которой летали маленькие летучие мыши,охотившиеся за невидимой мошкарой; повыше стрелой проносились ласточки.Валентина удобно устроилась в кресле-качалке, вдыхая посвежевший воздух. Еюовладела приятная усталость, хотелось уснуть; возможно, она даже подремаланесколько минут. Но и в этом междуцарствии забвения она продолжала думать обАдриано и о времени, слова монотонно повторялись, как припев глупой песенки:время - это смерть, одна из масок смерти, время - это смерть. Она смотрелана небо, на ласточек, игравших в свои невинные игры, - они коротковскрикивали, будто разбивали на куски синий фаянс сумерек. И Адриано - этотоже смерть.
Любопытно. Залезать так глубоко, исходя из такой неверной предпосылки.Может быть, так и могло быть (в другой день, в другом контексте). Удивляет,что люди, столь далекие от искренности (Валентина в большей степени, чемАдриано, это ясно), иногда попадают в точку; понятно, что они не отдают себев этом отчета, но так-то и лучше, что и доказывается последующими событиями.(Я имею в виду, лучше для меня, если правильно смотреть на вещи.)
Она резко выпрямилась. Адриано - это тоже смерть. Об этом онаподумала? Адриано - это тоже смерть. Она не чувствовала этого ни в малейшейстепени, просто перебирала слова, как в припеве детской песенки, а вышлатакая нелепость. Она снова откинулась на спинку кресла, расслабилась и опятьстала смотреть на ласточек. А может, не такая уж нелепость; во всякомслучае, стоило подумать об этом как о метафоре, означающей, что, отказавшисьот Адриано, она что-то убьет в себе, вырвет с корнем то, что родилось в нейза это время, оставит ее наедине с другой Валентиной, Валентиной безАдриано, без любви Адриано, если можно назвать любовью его невнятный лепет втечение этих нескольких дней и яростное соединение тел, от которого она тобудто тонула, то вновь выплывала, истомленная, в одинокие сумерки. Тогда -да, тогда очевидно, что Адриано - это смерть. Все, чем она владеет, - этосмерть, потому что неминуем отказ от обладания и наступление пустоты.Куплеты детской песенки, тра-ля-ля, тра-ля-ля, но она не может изменить своймаршрут и остаться с Адриано. Приближая свою смерть, она могла быотправиться в Лукку; но ведь это все - на время, надолго или ненадолго, новсе равно где-то далеко был Буэнос-Айрес и ее сын, похожий на ласточек,летающих над Арно, которые слабо вскрикивали, будто прося о помощи; асумерки все сгущались и становились похожими на темное вино.
- Я останусь с ним, - прошептала Валентина. - Я люблю его, я люблюего. Я останусь с ним и в один прекрасный день увезу его с собой.
Она знала, что этого не будет, Адриано не станет менять из-за нее своюжизнь, Осорно на Буэнос-Айрес.
Откуда она могла это знать? Тут перепутаны адреса: это Валентинаникогда бы не поменяла Буэнос-Айрес на Осорно, свою устоявшуюся жизнь иповседневную рутину. В глубине души я не думаю, что она мыслила так, как ейприписывают; опять же известно, что трусость всегда стремится переложитьответственность на кого-нибудь другого, и так далее.
Ей казалось, она висит в воздухе, собственное тело ей не принадлежит, ас ней - только страх и что-то похожее на тоску. Она видела стаю ласточек,которые, сбившись в кучу над серединой реки, летали над ней большимикругами. Одна ласточка отделилась от остальных и стала приближаться, теряявысоту. Когда казалось, что она вот-вот снова взмоет ввысь, что-торазладилось в ее совершенном механизме. Похожая на спутанный комок перьев,она несколько раз перевернулась в воздухе, бросилась вниз, быстро пролетелапо диагонали и упала с глухим стуком к ногам Валентины прямо на балкон.
Адриано услышал крик и бросился в комнату. Валентина, забившись в уголбалкона, сильно дрожала, закрыв лицо руками. Адриано увидел мертвую ласточкуи поддал ее ногой. Ласточка упала на улицу.
- Ну что ты, пойдем, - сказал он, обнимая Валентину за плечи. - Этоже ерунда, уже все. А ты испугалась, бедняжка моя дорогая.
Валентина молчала, но когда он убрал ее руку от лица и посмотрел нанее, то испугался. На ее лице был написан такой страх - может быть,предсмертный ужас той самой ласточки, рухнувшей с высоты и мелькнувшей ввоздухе, который так предательски и так жестоко вдруг перестал поддерживатьее!
Дора любила поболтать перед сном, так что целых полчаса онараспространялась о Фьезоле и площади Микеланджело. Валентина слушала еебудто издалека, уйдя в свои ощущения, не располагавшие к спокойнымразмышлениям. Ласточка была мертва - она умерла, высоко взлетев над землей.Предупреждение, знамение. Словно в полусне, до странности ясном, Адриано иласточка соединились в ее сознании, вызывая яростное желание убежать,умчаться куда глаза глядят. За ней, как ей казалось, не было вины, однакоона чувствовала себя виноватой, ее вина была той ласточкой, глухоударившейся об пол у ее ног.
Она коротко сказала Доре, что планы ее изменились и что она поедетпрямо в Венецию.
- Мы встретимся там в любом случае. Мне надо уехать на несколько дней,я действительно хочу побыть одна.
Дора, казалось, была не слишком удивлена. Жаль, что Валентина не увидитРавенну, Феррару. Разумеется, она понимает, что та предпочитает одна ехатьпрямо в Венецию; лучше как следует посмотреть один город, чем плохо два илитри… Валентина уже не слушала ее, уйдя в свои мысли, стараясь убежать отнастоящего, от балкона над рекой Арно.
Здесь, как почти везде, наблюдается попадание, исходящее из невернойпредпосылки, в этом есть ирония, но это в то же время и забавно. Я согласнас тем, что не слишком удивилась и что изобразила все необходимые любезности,чтобы успокоить Валентину. Однако здесь не написано, почему я не удивилась:голос и выражение лица Валентины так не соответствовали тому, что онарассказывала об эпизоде на балконе, если воспринимать его так, как она, -то есть как знамение и потому как нечто непреодолимое. Кроме того, у менябыло глубокое и сильное подозрение, что Валентина ошибается в причинахсвоего страха, перепутав меня с Адриано. Ее вежливая холодность в тот вечер,проворство, с которым она заняла ванную, не дав мне возможности подойти кзеркалу, священнодействие с душем - французы называют это "промежуток междудвумя рубашками". Адриано, что ж, будем считать, что это Адриано, именноАдриано. Но почему надо, ложась спать, поворачиваться ко мне спиной, закрывлицо рукой и показывая таким образом, что надо поскорее выключить свет идать ей уснуть, не сказав больше ни слова, даже простого пожелания добройночи, своей компаньонке по путешествию?
В поезде ей думалось поспокойнее, но страх не уходил. От чего онабежала? Не так-то легко принять благоразумное решение и похвалить себя зато, что удалось разорвать связь времен. Оставалось только разгадать причинустраха, будто Адриано, бедный Адриано, был дьяволом, будто искушениеполюбить его всерьез - это балкон, открытый в пустоту, с которого тебепредлагают прыгнуть и безоглядно лететь вниз.
Валентина смутно чувствовала, что она бежала скорее от самой себя, чемот Адриано. Даже та быстрота, с которой она пошла на близость с ним,доказывала ее неприятие чего-то серьезного, еще одного основательногоромана. Основательное осталось на другом берегу моря, навсегда разодранное вкуски, и сейчас настало время для приключения без привязанности, как всепрочие до и во время путешествия, для принятия предложенных обстоятельствбез всяких размышлений на темы морали и логики, для временного обществаДоры, как результата посещения туристского агентства, и для Адриано, какдругого результата, настало время коктейлей и разных городов, минут радости,таких же незапоминающихся, как обстановка гостиничных номеров, которыеоставляешь позади.
Временное общество, да. Хочется думать, однако, что в этих отношенияхбыло нечто большее, что я, хотя бы вместе с Адриано, входила в одну изсторон треугольника, где третьей стороной было бюро путешествий.
Однако во Флоренции Адриано рванулся к ней, настойчиво требуя своего,уже не похожий на мимолетного любовника, каким он был в Риме; хуже того, онтребовал взаимности, ждал ее и торопил. Может, страх от этого и был,противный, мелочный страх перед жизненными сложностями, - Буэнос-Айрес,Осорно, люди, дети, устоявшаяся жизнь, которая так отличается от жизнивдвоем. А может быть, и нет: за всем этим постоянно было что-то еще, нечтонеуловимое, будто ласточка в полете. Нечто, способное вдруг стремительнонаброситься на нее, ударившись об пол мертвым телом.
Гм… Почему же все-таки у нее не ладилось с мужчинами? Читая мысли,которые ей приписывают, видишь человека, сбитого с толку, загнанного втупик; на самом деле - это стремление прикрыть ложью скрытый конформизм.Бедная она, бедная.
Первые дни в Венеции были пасмурными и почти холодными, но на третийдень с самого утра показалось солнце, и сразу стало тепло, и тут жерадостные туристы высыпали из гостиниц, заполнив площадь Святого Марка иМерсерию веселой толпой, пестрой и разноязыкой.
Валентине нравилось бродить по извилистой улице, которая вела отМерсерии к мосту Риальто. Каждый поворот или мост, будь то Беретьери, илиСан-Сальваторе, или темная громада Фондамента-деи-Тедески, известная попочтовым открыткам, смотрели на нее с отстраненным покоем, присущим Венециипо отношению к своим туристам, так отличающимся от судорожного ожидания, вкотором пребывают Неаполь или Рим, которые, будто уступая вам, предлагают нарассмотрение свои широкие панорамы. Ушедшая в себя, всегда таинственная,Венеция играла с теми, кто приехал полюбоваться ею, пряча свое истинноелицо, загадочно улыбаясь и зная, что в тот день и час, когда она самазахочет, она откроется доброму путешественнику такой, какая она есть, ивознаградит его ожидание своим доверием. С моста Риальто смотрела Валентинана то, как течет жизнь Канале-Гранде, и удивлялась тому, какое неожиданнобольшое расстояние отделяет ее от этой сверкающей воды и скопища гондол. Онауглублялась в переулки, от края до края заполненные храмами и музеями,выходила на набережные, к фасадам огромных дворцов, тронутых временем,свинцово-серых и зеленоватых. Она смотрела на все это и всем восхищалась,чувствуя, однако, что ее реакция весьма условна и почти вымучена, какбеспрерывные хвалебные восклицания по поводу фотографий, которые показываютнам в семейных альбомах. Что-то - кровь, или тоска, или просто желаниежить, - кажется, осталось позади. Валентина вдруг возненавиделавоспоминание об Адриано, который совершил ошибку, влюбившись в нее. Егоотсутствие делало его еще более ненавистным, поскольку ошибка была из тех,за которые можно наказать или простить в личном присутствии. Венеция
Выбор сделан, приходится думать, что он любит Валентину; что доостальных выводов - они возможны, только если иметь в виду, что онапредпочла ехать в Венецию одна. Преувеличенные выражения вроде "ненависть" и"отвращение" - применимы ли они к Адриано? Посмотрим на это так, как оноесть, и увидим, что не об Адриано думала Валентина, когда бродила по улицамВенеции. Поэтому мое вежливое злоупотребление ее доверием во Флоренции былонеобходимо, нужно было поставить Адриано в центр такой ситуации, котораяспровоцировала бы конец путешествия и вернула бы меня к его началу, когда уменя еще были надежды, не потерянные и до сих пор.
казалась ей прекрасной сценой без актеров, не требовавшей от неежизненных сил для участия в игре. Так лучше, но так и намного хуже; бродитьпо переулкам, останавливаться на маленьких мостиках, которые, будто веки,прикрывают дремлющие каналы, и вот начинает казаться, что ты - в кошмарномсне. Просыпаешься, казалось бы, ни с того ни с сего, хотя Валентиначувствовала, что разбудить ее может только что-то похожее на удар бича. Онасогласилась на предложение гондольера отвезти ее до Святого Марка повнутренним каналам; сидя на старом диванчике с красными подушками, онапочувствовала, что Венеция тихо поплыла мимо нее, и не отрываясь смотрела напроплывающий город, однако взгляд ее был прикован к себе самой.
- Золотой дом, - сказал гондольер, нарушив долгое молчание ипоказывая рукой на фасад дворца.
Дальше они пошли по каналу Сан-Феличе, и гондола погрузилась в темный итихий лабиринт, где пахло плесенью. Как все туристы, Валентина восхищаласьбезупречной ловкостью гребца, умением просчитать все изгибы русла и избежатьвозможных препятствий. Он чувствовал их спиной, невидимые, но существующие,почти бесшумно погружая весло, иногда перебрасываясь короткими фразами скем-нибудь на берегу. Она почти не поднимала на него глаз, он казался ей,как большинство гондольеров, высоким и стройным, на нем были узкие черныебрюки, куртка испанского фасона и соломенная шляпа с красной лентой. Ейбольше запомнился его голос, тихий, но не просительный, когда он говорил:"Гондола, синьорина, гондола, гондола". Она рассеянно согласилась и намаршрут, и на предложенную цену, но сейчас, когда этот человек обратил еевнимание на Золотой дом и ей пришлось обернуться, чтобы его увидеть, онаобратила внимание на сильные черты лица этого парня, властную линию носа инебольшие лукавые глаза: смесь высокомерия и расчета, котораяпросматривалась в несоответствии могучего, без преувеличений, торса инебольшой головы, в посадке которой было что-то змеиное, так же как и в егоразмеренных движениях, когда он управлял гондолой.
Повернувшись снова по ходу движения, Валентина увидела, что ониприближаются к маленькому мостику. Ей говорили раньше, что моментпрохождения под мостом необыкновенно приятен - тебя окутывает еговогнутость, поросшая мхом, и ты представляешь себе, как по нему, над тобой,идут люди; но сейчас она смотрела на приближающийся мост со смутнойтревогой, как на гигантскую крышку ящика, в котором ее вот-вот закроют. Оназаставила себя сидеть с широко открытыми глазами, пока они проплывали подмостом, но сердце сдавила такая тоска, что, когда перед ней снова показаласьузкая полоска сверкающего неба, она испытала неясное ощущение благодарности.Гондольер показал ей на другой дворец, из тех, что видны только со сторонывнутренних каналов и о которых не подозревают праздношатающиеся туристы,поскольку видят их только с черного хода, где они так похожи на все прочие.Валентине доставляло удовольствие делать какие-то замечания, задаватьнесложные вопросы гондольеру; она вдруг почувствовала необходимость, чтобырядом был кто-то живой и чужой одновременно, чтобы можно было уйти вразговор, который уведет ее от этого отсутствующего состояния, от этойпустоты, которая портила ей день и все, что бы она ни делала. Выпрямившись,она пересела на легкую перекладину поближе к носовой части. Гондолакачнулась,
Если это "отсутствующее состояние" касается Адриано, то не вижусоответствия между предыдущим поведением Валентины и "тревогой", котораяпортила ей прогулку на гондоле, кстати совсем не дешевую. Я никогда неузнаю, как проходили у нее вечера в венецианской гостинице, в комнате, гденет никаких слов и подсчетов, сколько истрачено за день; так что Валентинапреувеличила значение для себя Адриано, - здесь опять-таки речь идет одругом отсутствии, о другой нехватке, которую она не видела и не хотелавидеть даже в упор. (Wishful thinking, может быть; мысли, полныежеланий; но где же знаменитейшая женская интуиция? В тот вечер, когда мы сней одновременно взялись за баночку с кремом, и я прижалась к ее руке своейрукой, и мы посмотрели друг на друга… Почему бы мне было не продлить этуласку, которая началась случайным прикосновением? Между нами так и осталосьчто-то нерешенное, так что прогулки в гондоле есть не что иное, каквоспоминание о полуснах, тоска и запоздалое раскаяние.)
но гребец, казалось, не удивился поведению своей пассажирки. И когдаона, улыбаясь, переспросила, что же он сказал, он повторил все еще раз,только более подробно, довольный интересом, который она проявила.
- А что на другой стороне острова? - спросила Валентина напримитивном итальянском.
- С другой стороны, синьорина? Там, где Фондамента-Нуове?
- Да, кажется, это называется именно так… Я имею в виду, с другойстороны, там, где нет туристов.
- Да, там Фондамента-Нуове, - сказал гондольер, который греб теперьочень медленно. - Оттуда идут лодки к Бурано и Торчелло.
- Я еще не была на этих островах.
- Там есть что посмотреть, синьорина. Кружевную фабрику, например. Аэта сторона не так интересна, потому что Фондамента-Нуове…