- Моя профессия. Но мне это лестно. Доброе слово и кошке приятно.
Я выразил Валентину Матвеевичу ("Вы помните мое имя-отчество?" Еще бы!) искреннее сочувствие по поводу его затруднений. Досадно, что эти медовые дни отравлены денежными расчетами. Новое время не лучшим образом отразилось на нравах и на характерах. Я посулил ему свою помощь. После этого мы перешли к сути дела, из-за которого я явился.
Я рассказал о журнальном проекте, о благородной цели издания и, наконец, о его учредителях. Тут была кульминация диалога. Некогда Випер и Богушевич, и не подозревая об этом, меня познакомили с Бесфамильным. И вот они вновь нас соединили. Естественно, я не упомянул об этом забавном витке сюжета, но я ни минуты не сомневался, что профессиональная память не подведет моего собеседника. И в самом деле, по легкой улыбке, по цепкому взгляду я сразу понял, что он и вспомнил, и сопоставил, и сразу же оценил ситуацию. Он посмотрел на меня с интересом. Потом задумчиво произнес:
- Я думаю, что лучше меня никто не оценит важности замысла. Ваши друзья безусловно правы. Чтобы переломить обстановку, лучше всего начать с колоний. Все мы побывали в марксистах, знаем, что в основе всего - экономические причины. Но это, так сказать, базисный фон, а есть повседневная конкретика. Именно закрытая зона воспитывает и поставляет преступников. Стало быть, надо ее реформировать.
Я выразил чувство живейшей радости и от того, что он смотрит в корень, и от того, как он формулирует - ясно, скупо, предельно четко. Конечно, и Випер, и Богушевич разделят такое мое впечатление. Особенно ценна его потребность участвовать в гуманистической акции.
Эти слова Бесфамильный принял с признательностью, со скромным достоинством. Пожалуй, он несколько даже расслабился. Тень благородной меланхолии возникла на одутловатом лице. С интонацией, согретой интимностью, он признался, что хоть роптать ему грех - работа в коммерческой структуре дала ему новые возможности, бесспорно, несравнимые с прежними, - но так он воспитан: дела страны всегда для него на первом месте. Такому человеку, как он, мучительно день за днем наблюдать вялость разжатого кулака. Иной раз проходишь по милой Лубянке, болезненно сжимается сердце. Вспомнишь - вздохнешь: хлеб ели не даром. Какие подвижники тут пахали! Титаны, нынешним не чета. А главное - кристальные люди. Утопия требовала романтиков.
- Да, штучный товар, - сказал я с чувством. - Это уж точно - русский кристалл.
Но Бесфамильный не улыбнулся и при названии собственной фирмы. Попав в лирическую струю, он явно не хотел с ней расстаться.
- Помните Афиногена Мокеича? - вздохнул он. - Исполин. Илья Муромец.
- Что и говорить, монумент. Просто матерый человечище. Ладно уж, не рвите мне душу.
- Пять лет, как помер, - сказал Бесфамильный. - Вскоре после Анастасии Михайловны. Так вы и не женились на Нине. Я думал, что вы ее уведете от этого рахита, ан нет… Должно быть, вы сильно переживали.
Я согласился:
- Большая драма.
Он посмотрел на меня внимательно, потом истерически захохотал. Я терпеливо пережидал столь непосредственный взрыв веселья. Отсмеявшись, он покачал головой.
- Здорово схожено. Ну, вы - орел. Зажмурились крепко, когда решались?
Я сказал, что особые обстоятельства встречаю с открытыми глазами. К тому же не следует преувеличивать ни моей сметки, ни моей доблести. Этна не всякому по зубам, но по-своему она притягательна. Что же касается смены эпох, нужно принять ее неизбежность. Валентину Матвеевичу, столь преуспевшему, есть полный смысл смотреть вперед. По грозному закону истории империя всегда центробежна.
- Зато полиция центростремительна, - сказал он с неожиданной жесткостью.
Я вдруг подумал, что "Русский кристалл", возможно, своеобразная фирма, имеющая широкий спектр. Но я предпочел поменьше внедряться в столь прихотливые соображения. Тем более что они слишком расплывчаты.
Наш диалог подбирался к финишу. Директор сказал, что он был рад увидеть меня в образцовой форме, в особенности он рад тому, что в новой жизни нашлось мне место. Я подтвердил, что к ней притерся.
Договорились перезвониться и встретиться, так сказать, в полном составе. На прощанье Бесфамильный сказал:
- Вам надо бы повидаться с Ниной. Она сейчас тоже - в серьезной фирме. Вот, кстати, ее визитная карточка. При случае - звякните. Будет рада.
Я вежливо поблагодарил. Но, выйдя на улицу, весь пропахший его пронзительными духами, подумал, что вряд ли я так рискну. Такое решение, в самом деле, потребовало бы известной отваги. Нельзя возвращаться туда, где бражничал, нужно беречь сады своей юности. "Мир памяти - особый мир". Такой элегической строкой начинались какие-то вирши Випера. Особый мир. Запретная зона.
Да что говорить про эту паузу длиной в тридцать лет! Совсем недавно я встретил на улице Сирануш. Боже мой, как она изменилась! И впрямь, южанки быстро седеют. К пленительной серебряной прядке прибавилось еще столько других. Кроме того, Сирануш пополнела.
Она сообщила, что собирается на многомесячные гастроли. Сначала она едет в Австралию, а после - и в Новую Зеландию.
Я сказал, что искренне ей завидую. В Новой Зеландии, как я слышал, на два миллиона населения почти шестьдесят миллионов овец. Она загадочно улыбнулась, спросила, все ли еще я один. Я ответил, что одинок, как памятник. Это доставило ей удовольствие, которого она даже не скрыла. Потом она выразила уверенность, что одиночество мне подходит.
- Асмик мне о тебе сказала: "Ревнив, как Лятиф".
- Мне это лестно.
- Вот как?
- Я и не знал, что так страшен. А где он, Лятиф?
- Бог его знает. Может быть, он погиб в Арцахе. (Она пояснила, что именно так и называется Карабах.) Асмик теперь живет в Гюмри. (Так назван бывший Ленинакан.)
- Спасибо Гришеньке Амбарцумовичу.
- Да, он оказался на высоте. А ведь там было землетрясение.
Помявшись, она все же затронула острую, огнеопасную тему. Речь зашла о разлучнике-виртуозе. Она рассказала, что эта история возникла еще в консерватории и развивалась весьма драматически. Им изначально не повезло, они по характерам оба - лидеры. С печальной улыбкой она спросила:
- Ты думаешь, он меня обольстил? Совсем не он, а его талант. Потом мне стало это понятно.
Мы очень сердечно с ней попрощались. Еще раз скажу: отличная женщина! И все-таки я сожалел, что мы свиделись. Было б приятней ее вспоминать хрупкой пташкой с беломраморным личиком, с белой кудряшкой в черной копне. Как славно тешили мы друг друга.
Да и Мария Гавриловна Плющ тоже разительно изменилась. Стала аудиовизуальной дамой в полном смысле этого слова - ее пригласили на телевидение. Растаяла тайна, пропал секрет - уже не надо было пришпоривать разбуженное воображение и мысленно рисовать портрет. Она предстала недавним слушателям слишком уверенной, слишком шумной, всегда заполнявшей собой пространство.
Нет, я не стану тревожить Нину поздним звонком - поберегусь! Я не хотел бы сегодня встретить даже прекрасную пани Ярмилу - пусть она останется в памяти той шоколадной неистовой львицей, пахнущей солью морской волны, хвоей, прибрежным сырым песком.
Вернувшись, я сел за телефон и сразу же позвонил Богушевичу. И он, и Рена куда-то делись. Тогда я набрал номер поэта, но напоролся на автоответчик. Сначала, как это было заведено, он угостил меня свежими рифмами. Голос Випера с чувством продекламировал: "Большие вокруг перемены, Другие коровы священны", после чего деловито добавил: "Теперь, насладившись стихами хозяина, вы можете сообщить информацию". Я попросил связаться со мною, заметив, что он изыскал возможность продвинуть свое творчество в массы. Жаль, что у масс в распоряжении какая-то жалкая минута.
Он отзвонил мне через часок, я порадовал его новостями. Випер сказал, что он был уверен, что для меня это плевое дело, напрасно хотел я сперва уклониться. Я восхитился тем, как изящно он выразил свою благодарность, и попросил разыскать Богушевича.
Весь день работали телефоны. Бесфамильный предложил пообедать в ресторации "Арлекино" и там не спеша обсудить проект. Но Арина настояла на том, что встреча состоится в их доме, где только что был закончен ремонт. После брака они решили съехаться, и под моим контрольным оком длиннющая череда переездов замкнулась, к общему успокоению, в опустевшей коммуналке на Вспольном. Ее-то оба молодожена драили, красили, обустраивали. Арина вложила в создание Дома всю нескудеющую энергию. Теперь она жаждала продемонстрировать свои беспримерные достижения.
Бесфамильный и не подумал спорить. Мне кажется, он с большим интересом готовился к исторической встрече. Ведь с этими людьми его связывало одностороннее знакомство. Он знал их уже немало лет, они же и слыхом о нем не слыхали. Я продиктовал ему адрес, и он подтвердил, что ровно в четыре приедет со своей нежной подругой - нет никаких проблем с парковкой? Я успокоил его:
- Никаких. Вы - на японце с раскосыми фарами?
- Нет, на "вольво". А вы?
- Приду пешком. Придется выпить.
- Да, вы же один. Зоя всегда меня подменяет, - сказал он с видимым удовольствием.
- Вам хорошо. Ничего не скажешь.
Квартира Випера и Арины, отчищенная, отмытая, выскобленная, сияла, словно над ней трудилась целая орава айсоров. Едва уловимый запах мастики приятно щекотал мои ноздри. Обеденный стол ломился от блюд и пропотевших бутылок с водкой. Впрочем, хватало и коньяку.
Зоя Веская была так же длинна - Бесфамильный был ниже ее на голову - однако уже не угловата, ключицы больше не выпирали, время стесало резкие линии. В общем, смотрелась она неплохо, но настораживал злой огонек, плясавший в ее желтых зрачках (когда-то она с шаловливой ухмылкой называла их своими топазами). И разговаривала она - с вызовом, с напором, с апломбом. Хотелось сказать ей: приди в себя. Передохни. Дыши спокойно.
Зато Бесфамильный был ровен и весел. Он источал доброжелательство и острый запах своих духов. Прозрачные честные глаза сочувственно, с лукавой симпатией, оглаживали гостей и хозяев. Для всех он нашел доброе слово.
Богушевич, явившийся вместе с Реной, несколько выпадал из ансамбля. Он был не в костюме, как все остальные, а в старых джинсах и черном свитере. Арина, без устали всем улыбавшаяся, завидев его, слегка посуровела и даже несколько напряглась. Оплывший бюст угрожающе вздыбился, мучнистое лицо потемнело. Немного осталось от Лорелеи! Я почувствовал, что идейный конфликт еще не исчерпан, что Богушевич подчеркнуто маргинальным обликом выводит Арину из равновесия. Все, что с ним связано - жест или слово, - огнеопасно и может вспыхнуть. Верно, и Рена это заметила - вся она и сникла и сжалась.
Но за столом все подобрели. Сперва чокнулись за успех проекта, потом Бесфамильный поднялся с рюмкой и, преданно уставясь на Зою, потребовал выпить за наших дам. Должно быть, я тоже малость размяк. Я оглядел трех этих женщин, столь не похожих одна на другую, с меланхолической благодарностью. В меру отпущенной им природой способности к самоотдаче каждая из них согревала мою одинокую тахту. Каждая в свое время откликнулась на трубный сигнал моего сейсмографа. Я тут же подумал о Мельхиорове. Это ведь он растолковал мне, что, ощутив колебания почвы, я призывал на выручку дам.
Все оживленно анализировали и взвешивали перспективы журнала. Активнее прочих были Арина в качестве профессионала трибуны и Зоя Веская как публицистка. Мужчины, впрочем, не отставали. Лишь Рена была немногоречива, смотрела грустно и озабоченно.
Площадку захватил Бесфамильный. Сказал о насущной необходимости такого человечного органа (у меня сочетание этих слов вызвало странные ассоциации). Затем генеральный директор с болью вернулся к своей генеральной теме - падению общественных нравов. Больше всего его угнетал не только бесспорный закат духовности, но и агрессия против нее.
- Все изменилось, - сказал он скорбно, - все дозволено и ничто не свято.
Он сказал, что может понять посягательства на банкиров, на учредителей фирм, хотя он сам - деловой человек и подвергается этой опасности. Но как объяснить криминальный поход на представителей культуры? В дом академика Мужчинкина на самой заре вошли подонки. Пока уважаемый старец спал, его супругу едва не зарезали. Позднее академик рассказывал, что сон его был поистине вещим - ему приснилось, что он - вдовец. Потом, увидев жену живой, он попросту испытал потрясение.
Зою Вескую этот сюжет не растрогал. Сказала, что жены бывают разные. Я понял, что это опасная тема. Потом она наклонилась ко мне:
- Знаешь, ты выглядишь молодцом. Как это тебе удается?
Я сказал:
- Благодаря воздержанию. Но и ты не сдаешь своих позиций. Твой друг влюблен в тебя до неприличия.
Она улыбнулась, как Клеопатра.
- Понимает, что ему повезло. Если б ты знал, какая стерва его мадам! Не хватает слов. Хочет его ободрать, как липку. Чтоб он ушел от нее в рваных брюках.
- Бедняга! Каково это выдержать…
- Я очень рассчитываю на тебя. По старой памяти.
- Буду стараться. По старой памяти ты все борешься с институтом наследования?
Она рассмеялась. И вдруг, нахмурясь, повысила голос:
- Валентин Матвеевич, остановись. Ты выпил уже шестую рюмку.
Бесфамильный попробовал было сослаться на свои национальные корни, на веселие русского человека, но это ему не помогло. И вместе с тем ему было приятно вновь убедиться: любимая женщина следит за каждым его движением. Забота Зои его полнила гордостью. Он нежно пожал ее локоток.
Этническая страсть Бесфамильного к высокоградусному нектару подвигнула обсудить за столом самую актуальную тему. Богушевич поделился надеждой, что просвещенный национализм заполнит идеологический вакуум. Подобно большинству неофитов, он обнаружил завидный жар. Он посулил, что в скором времени в родимом журнале "Открытая зона" четко докажет связь криминальности с этой трагической утратой национального самосознания.
- Начал болеть расистской корью? - саркастически осклабился Випер.
Я увидел, что Богушевич напрягся. Это всегда ему было свойственно в слишком горячих точках полемики. Он заявил, что хотя человечеству истина и дается с кровью, именно мы сумеем вернуть этой идее ее чистоту. Когда-нибудь мы еще поделимся не только отрицательным опытом.
- Вправим мозги, - отозвался Випер. Он уже не скрывал раздражения.
Я пересел поближе к Рене. Было тепло, но она отчего-то все куталась в пуховый платок. Я тихо спросил, здорова ль она? Она кивнула.
- Ты все молчишь.
- Просто я устала от споров. Устала от слов. На всю жизнь устала. Ты тоже не больно словоохотлив. Скажешь фразочку, потом отдыхаешь.
Я сказал:
- Ты помнишь стишок про сову? "Чем дольше она молчала, тем больше она замечала".
- "Чем больше она замечала, тем крепче она молчала".
- Вот-вот. Наконец-то ты улыбнулась.
Она озабоченно вздохнула.
- Только бы Саня и Борис не разодрались необратимо.
Я грустно вздохнул:
- Люди, как церкви. Не слишком склонны к экуменизму.
Она улыбнулась, потом нахмурилась. И с той восхитительной обстоятельностью, что постоянно меня умиляла, сообщила, что существуют, однако, и вдохновляющие примеры. Некто Баха-Улла, последний пророк, создал столетие назад объединяющее учение. Баха собрал под единым куполом все лидирующие религии - христианский крест, индуистскую свастику, а также исламский полумесяц и иудейский могендовид. Ни единая вера не отрицается. Число бахаитов все время растет.
- Дай-то Бог, - сказал я. - Давно пора.
- Валентин Матвеевич, - крикнула Зоя. - Прощайся с хозяевами. Опаздываем.
Этим она дала понять, что магната призывают обязанности.
Мы пожелали друг другу удачи. Бесфамильный шепнул мне, что он доволен. Богушевич произвел впечатление. Трогают и его увлеченность и патриотическое чувство. В общем, он очень ему понравился. Я сказал: "Лучше поздно, чем никогда". Бесфамильный подумал и громко прыснул. Зоя вновь попросила его поторапливаться.
Мы вернулись из прихожей в столовую, обмениваясь на ходу ощущениями от обеда и от новых знакомых.
- Живой человек, - сказал Богушевич.
Випер добавил:
- Все же отрадно, что появляются люди дела. В этом примета иной России. Раньше я видел одних симулянтов.
Этот антисоциалистический выпад предназначался для Богушевича. Но тот не успел на него возразить. Я авторитетно заметил:
- Хорошая лубянская школа.
- Что ты сказал? - спросил Богушевич.
Вскочил и Випер:
- Ты имеешь в виду…
- Имею в виду, что прежде чем стать украшением нового славянства, Валентин Матвеевич трудился в органах. При этом не за страх, а за совесть. Такой уж характер. Русский кристалл.
- И ты привел его к нам? - произнес Богушевич грозным шепотом.
- Черт знает что, - сказал и Випер. - О чем ты думал?..
Но Арина остудила их гнев:
- Думать надо прежде всего о журнале.
- Браво, женщина! - Я кивнул одобрительно. - Истинно мужской интеллект. Не то что эти трагики в брюках с их ложноклассической декламацией. Я уж не говорю о том, что Бесфамильный не меньше прочих имеет право на покаяние. Дайте Бесфамильному шанс.
- Вадим прав, - негромко сказала Рена.
Я с чувством поцеловал ее руку. Можно было только представить, как бы они оба взвились, если бы я им рассказал, какой персональный интерес они вызывали у мецената в далекие шестидесятые годы.
Випер наморщил свое чело. Я понял, что являюсь свидетелем мощного творческого процесса. Наконец он одарил нас экспромтом:
- Страна прошла немалый путь. От Колчака до Собчака. Теперь пора и отдохнуть Под теплым крылышком Чека.
Арина, сочась материнской гордостью, взъерошила кудри озорника. Так она отдавала должное моцартианским шалостям мужа.
- Ну, Випер, - сказал я, - разодолжил. Вечно молодое перо.
- Совсем молодое, - кивнул Богушевич. - В постмодернисты примут с восторгом.
Випер покраснел и набычился. Чтобы не дать разгореться искре, я быстро сказал:
- Борис, ты не прав. Отнюдь не жанр и не объем определяют место в поэзии. Сошлюсь на нашего Мельхиорова. Его поэтическое наследие и вовсе состоит из двух строк, но это не умаляет их ценности. Однажды после четвертой рюмки он сообщил их мне между делом. И что же? Я их запомнил навек. Послушайте, что сотворил наш учитель: "Как хорошо сбежать от мира В мистический уют сортира". Лучшего я не читал в своей жизни. И тем не менее, милый Саня, стоит прислушаться и к Богушевичу. В твои годы пора подумать об эпосе.
Випер небрежно пожал плечами.