Начнем, все же, с того, что общепринято. И для наших западных, и для восточных православных богословов, Сын Божий, конечно, мог бы так никогда и не прийти на землю. С этим все еще согласны. Ничто не принуждало Его явиться среди нас и вести жизнь обычного человека, такого же, как все другие люди. Он добровольно воплотился из любви к нам, чтобы нас спасти. И в этом пункте все по-прежнему согласны. Но с того момента, как Сын Божий пришел на землю, даже чуть раньше, с момента Его зачатия Богородицей, два основных богословских течения, западное и восточное, расходятся. Это не так уж широко известно. Об этом никогда не говорят, потому что большинство наших западных богословов этого расхождения даже не заметили. Их образ мысли представляется им единственно верным. Поэтому они даже не заметили, что богословие древней Церкви было совсем другим, и что наши братья православные сохранили эту традицию и по сей день.
Христос страдал телесно
Очень долго на Западе представляли Христа как бы разделенным надвое. Можно предположить, что это разделение продолжает границу между двумя полюсами, утверждаемыми Символом веры: Христос как истинный Бог и как истинный человек. Но нет! Тут все гораздо сложнее. Человеческий аспект оказался как бы закреплен за жизнью Его тела, а божественный аспект за жизнью Его души.
Итак, для наших западных богословов, как только Сын Божий решил из любви к нам стать человеком, Он словно вышел из Себя: оказавшись во чреве Богородицы, он начал там человеческую жизнь, подчиненную тем же самым физическим законам, которые правят и жизнями всех людей. Сначала Он будет младенцем. Постепенно будет расти. Он будет испытывать голод и жажду. Он будет уставать, обдирать, играя, коленки, Он сможет простыть от сквозняка, у Него будут болеть зубы. Постепенно Он станет стареть и однажды умрет. О! конечно, ничто не принуждало Его умереть на Кресте! Это не вписано в законы, управляющими любой человеческой жизнью. Это как бы вдобавок, если можно так сказать; добавка страдания из-за человеческой злобы; добавка любви со стороны Бога. Чтобы нас спасти, чтобы лучше и надежнее нас спасти.
Ничто не принуждало Бога стать человеком, но, раз уж Он решил стать человеком, то с необходимостью принял вместе с этим и все остальное. Воплощение подразумевало и все остальное. Правда, что иногда в своей земной жизни Он являл особенные дары: сегодня их назвали бы паранормальными. Он читал в человеческих сердцах, как хороший медиум, Он исцелял больных или одержимых, Он совершил удивительные чудеса, вроде тех, что совершали чудотворцы в древности, или совсем недавно знаменитый Саи Баба в Индии.
Отсюда берет свои корни версия наших эзотериков о "великом посвященном". Христос знал определенные "вещи". Он был, конечно, посильнее ярмарочного фокусника, поскольку совершал настоящие чудеса. Он знал природные законы, ведомые только настоящим посвященным и передаваемые втайне из тысячелетия в тысячелетие; у Него были редкие способности, издавна утраченные человечеством: их можно передать лишь тому, кто до конца и безупречно прошел долгий путь инициации.
Наши западные богословы отнеслись к этим экстраординарным способностям с излишней серьезностью. Они заподозрили, что они связаны с божественностью. Так же, как Бог некогда позволил своим святым и пророкам совершать чудеса, точно так же и Он Сам затем их совершал уже напрямую. Но эти способности не вырывали святых из человеческой жизни. Эти способности не мешали Христу, по сути своей, вести обычную человеческую жизнь, привычную и знакомую всем людям. Его тело подчинялось тем же законам, что и наши тела.
А значит, для Его тела слава Христова пришла лишь после Воскресения. Тут настоящее торжество над смертью, и в то же время начало новой жизни, в другом мире, в мире ином, в котором правят, конечно, уже совсем другие законы. С этого самого момента, с момента Воскресения, Христос жил уже как Человек во славе, избежавший законов этого мира, вырвавшийся за пределы пространства и времени, освободившийся от тяжести нашей материи, появляясь и исчезая в тех местах, где ему угодно, и когда Ему угодно…
Христос не страдал душевно
Но ведь мы, христиане, верим в то, что Христос не только истинный человек, но и истинный Бог. В Нем сошлись в одно целое две природы, человеческая и божественная. Как мы уже заметили, такое единство практически никак не повлияло на Его тело. Но зато почти все наши богословы утверждают, что у Него не было при этом человеческой души. То есть с душою происходит все ровно наоборот. Его душа уже была полностью во славе. Он все знал заранее. Он все видел. Он был Богом, а значит, был совершенно свят, а значит, мог содрогаться от того, что не совершенно, что не совсем чисто, содрогаться от малейшего компромисса, от малейшей слабости. При таких условиях, как вы уже поняли, богословие, которое я начал вам тут излагать, совершенно невозможно. Оно может показаться даже кощунственным. Искушенный Бог? И кто же Его искушал? Бога, Бесконечность, Абсолют, искушает кто-то из твари, Им же самим и сотворенной. Это просто смешно. Он, абсолютная щедрость, совершенная и безусловная Любовь, как можно Его искушать попыткой сохранить хоть что-то для самого Себя.
И все же, даже Евангелия говорят об искушениях Христа. Сначала, после Крещения, в пустыне. Но там, конечно, искушение еще не могло быть слишком глубоким, зайти слишком далеко. Тут я согласен, что этот рассказ имеет скорее символическую ценность. Апостолов, естественно, в этот момент еще не было со Христом. Они могли об этом узнать лишь позднее из нескольких слов, оброненных самим Христом, и истолкованных ими на свой манер. Но этот рассказ, конечно, стал символом настоящей тайны. Это не просто педагогический рассказ, дающий нам хороший пример. Это возможность заметить сквозь символы то, чем должна была стать тайна жизни Христовой. Мистики, как мы увидим дальше, это поняли. То же самое можно сказать и о трех других искушениях Христа, на закате Его жизни, в Гефсиманском саду. Все попытки ослабить смысл того, что там происходило, не доходят до сердцевины тайны Христа, бьют мимо. А именно этим и занимаются наши богословы. По Фоме Аквинскому, Христос в этот момент мог лишь начать печалиться, начать грустить, чтобы затем быстро преодолеть печаль и грусть .
Даже крестная жертва здесь предстает в ослабленном виде. Потому что осталась только физическая боль, но и она не задевает душу Христа. Даже св. Фома Аквинский утверждает, что "душа Христа была в славе с самого момента Его зачатия, благодаря совершенной радости божественности" . В этой фразе вроде бы нет ничего особенного, но на самом деле из нее вырастает целая богословская конструкция, в которую закралась ошибка: тут выходит, что Христос радовался всегда, даже в Гефсиманском саду, даже на Кресте, что Он наслаждался "блаженным видением", то есть блаженством вечной жизни. И тогда непонятно, как же страдание могло глубоко Его задеть. Но самое странное тут то, что ведь, как подразумевается, именно это страдание и стало для Отца той компенсацией, что была необходима ради нашего прощения. В 1943 папа Пий XII еще раз призвал всех католических богословов признать и защитить веру в блаженство Христа, присущее Ему с самого момента Зачатия . Правда, энциклику обычно ценят лишь на протяжении жизни издавшего ее папы. Иногда это, оказывается, не так уж и плохо. После смерти Пия XII это мнение уже никто больше не отстаивает.
Тут, кстати, стоит заметить, насколько далеко расходятся в римском католичестве официальная теология и народное благочестие. Поскольку в то же самое время продолжает расти количество "благочестивых упражнений", призывающих верных к размышлению над страданиями Христа. Лишний раз народное благочестие оказалось тут глубже интеллектуальной эквилибристики богословов. Психология людей, носящих стигматы, вырастает как раз из такого, так называемого народного, благочестия. Эти люди страдали подлинно, и телом, и душою.
Богословие "человека Иисуса"
Но где-то примерно полвека назад мода изменилась. Наши богословы склеили, наконец, обе половинки человеческой природы Христа. Душа Христа, как и Его тело, оказалась подвержена той же судьбе. Значит ли это, что при таком новом подходе Христос уже весь, целиком, поднимется до уровня обожествленной человеческой природы, на который возвел Его душу предыдущий подход? Вовсе нет. Наоборот, даже Его душа потеряла то привилегированное положение, которым обладала по праву Его божественности. Но как же тогда связаны Его божественная и человеческая природы? А никак. Две природы тогда уже никак во Христе не соединены, они уже не две стороны угла, поднимающиеся к одной вершине. Христос при таком подходе оказывается просто человеком, таким же, как и все остальные. Значит разрыв проходил не по линии "душа" и "тело" Иисуса, а по линии Его божественной и человеческой природы. Похоже, эти две половины воссоединились только после Воскресения. Тогда во славе оказались и душа, и тело Христа одновременно. Заметим по ходу, что большинство наших богословов просто не знали, что же им делать с божественностью Христа. Они видели лишь его человеческую сторону: "человека Иисуса".
В связи с этим, естественно, изменился и сам язык дискурса о Христе. Христос стал для богословов всего лишь человеком, теснее всех во всей истории человечества связанным с Богом, человеком, лучше всех ответившим на любовь Бога, человеком, постепенно обожженным самим Богом, хотя они и не осмеливались употреблять само это слово "обожение", казавшееся им слишком сильным.
Но тогда, даже если Он превосходил значительно любого из нас, даже если Он был добрее и лучше всех, Он, по самой логике такой мысли, конечно, все еще не был совершенным. А значит Он должен был впасть в грех, даже Он. Если бы Христос, по определению, был всего лишь величайшим из святых, то Его любви определенно не хватило бы на то, чтобы освободить нас из сетей эгоизма и ненависти, от их груза, накопившегося за века. Он смог бы всего лишь дать нам хороший пример, и не более того. И вот к этому-то и свелось богословие очень многих католиков .
Я пристально проследил за этим кризисом богословия в своей книге "О Христе по-другому" (Le Christ autrement). Затем, под влиянием папы Бенедикта XVI, нас заставили вернуться к традиции, но, к сожалению, такой возврат произошел в типично католической форме, то есть чаще всего это был возврат к идее о Страстях Христовых как удовлетворении чувства справедливости или умилостивлении гнева Бога-отца. Я дал критический отчет такому возврату в книге "Мои беседы с умершими" (Mes entretiens avec les morts). Бедная наша западная церковь и в самом деле утратила чувство традиции и бредет наощупь, уклоняясь то в одну, то в другую сторону. Она владеет сокровищами духовной мысли в своих святых, но кто согласится принять их всерьез?
Из-за замешательства наших богословов на сцену вышел огромный поток разнообразной эзотерической литературы, подкрепленной свидетельствами, полученными от "высших авторитетов" из мира иного. Христос тут представлен всего лишь как "посвященный", великий, но один из многих. А чтобы еще больше преуменьшить Его значение, Ему находят Учителей, чтобы лишний раз подчеркнуть, что Он просто не мог сам додуматься до всего того, чему нас учил. Его заставляют пройтись по всем египетским храмам, встретиться с персидскими магами и с тибетскими гуру. Некоторые даже считают, что Его на время похитили инопланетяне. Почему бы и нет? Чем эта версия хуже всех остальных? Да ничем, потому что и во всех остальных случаях нет никаких мало-мальски серьезных свидетельств. Но зато! Сколько тут откровений! Данных через медиумов, через автоматическое письмо, астральные путешествия, воспоминания о прошлых жизнях и т. д. Однако, чем больше, тем лучше. Поскольку такие откровения никогда не совпадают, то тем самым они все сами себя нейтрализуют.
Не буду распространяться подробнее о таком богословии "человека Иисуса". В нем мало чего осталось от христианства. Это логическое завершение долгого процесса, начавшегося еще со св. Фомы Аквинского, с XIII века, когда у богословов в голове была одна-единственная мысль: говорить очень разумно и обоснованно, чтобы, не дай Бог, не шокировать неверующих, в надежде, что тогда они станут принимать христианскую веру всерьез. Вышло же все ровно наоборот. В наше время это уже совершенно очевидно.
Глава IX. Тайна Христа
И все же, стоит вас предупредить. Поверить в то, о чем теперь у нас пойдет речь, не так-то просто. И все-таки сам я в это верю, и не только я (поскольку моя скромная персона вряд ли очень уж вас убедит), но и тысячи святых, как западных, так и восточных. Это поняли и богословы древней Церкви, первых веков христианства, те, кого теперь принято называть "отцами Церкви". И это к тому же живая традиция, сохраненная православием.
Но, это правда, то, о чем я вам теперь расскажу, и в самом деле далеко ушло от привычных для западного христианства богословских рассуждений о Христе. Каждый год появляются все новые и новые книги о жизни Христа, которые пытаются учитывать самые последние и новейшие данные. Я не буду их тут цитировать, потому что там просто нет ничего интересного. Но сама тенденция уже стала катастрофической. Там объясняется, что значение имеют вовсе не реальные факты, а только их значение. Не так важно, в самом ли деле Христос превратил воду в вино на брачном пире в Кане Галилейской (что, к тому же, маловероятно). Важно, что этим рассказом евангелист дает нам понять, что тем самым свершился брак Бога со своим народом. Не так важно, в самом ли деле Святое Семейство бежало в Египет (что, к тому же, маловероятно). Важно, что тем самым Христос отождествил Себя со своим народом, вышедшим из Египта. Не так важно, совершил ли Христос на самом деле умножение хлебов или нет (к тому же, это маловероятно). Важно, что с помощью этого символа евангелист показывает нам смысл евхаристического преломления хлеба. Ряд можно продолжить: не так важно, родился ли в самом деле Христос от Девы, воскресил ли Он Лазаря, явился ли Он после смерти апостолам…
Проблема в том, что ведь на самом деле Евангелия – совсем не об этом. Конечно, если апостолы постепенно уверовали в то, что Христос был Богом, то все это во многом благодаря Его учению и Его исключительно духовному поведению, которые произвели на них сильное впечатление. Но для некоторых из них это все стало возможным еще и благодаря тем чудесным знакам, которые Он перед ними сотворил. И если все описанные в Евангелиях знаки были всего лишь условным языком для нашего пользования, то каковы же тогда были реальные знаки, сумевшие их убедить? И почему они тогда не донесли их до нас? Были ли они слишком утонченными, слишком натянутыми, слишком субъективными? Или, может, они решили, что этих знаков недостаточно, чтобы и нас в свою очередь тоже убедить, и поэтому решили, что предусмотрительнее будет придумать другие, более зрелищные и запоминающиеся?
Но тогда, по какому праву вообще мы можем утверждать или хотя бы просто подозревать, что они не передали нам подлинные знаки, побудившие их самих поверить во Христа? Я вам скажу. Просто для всех наших экзегетов было очевидно, что Дева не может родить ребенка, что невозможно ходить по воде или исцелить слепорожденного с помощью слюны; что мертвые не могу предстать перед живыми, потому что они мертвы. Вся проблема только в этом. Все остальное в их доказательствах лишь обычный профессионализм риторики.
Евангелисты нам говорят, что апостолы нашли могилу Христа пустой и сразу уверовали. Тогда как для большинства наших экзегетов очевидно, что апостолы просто почувствовали (неведомо как), что каким-то образом (непонятно, каким) Христос жив и будет всегда живым, и, чтобы и мы тоже смогли в это поверить, они и выдумали всю эту шитую белыми нитками историю про пустую могилу. Но чего тогда стоит вся их убежденность, если они не могут дать нам в ней отчета? Я, конечно, сильно упрощаю, но корень проблемы именно в этом.
Ведь, как я вам уже говорил, и жизни святых тоже наполнены схожими феноменами. Тут нередко бывает много свидетелей, да еще таких, кому вполне можно доверять. И в их случае уже речи нет о языке, пытающемся внушить нам что-то, не совпадающее с реальностью. Кроме того, такие феномены встречаются и в других религиях, а порой даже совсем вне религиозного контекста.
Очистив Евангелия от присущих им "чудесных" элементов, наши экзегеты тем самым очистили их заодно и от всей конкретики. Их Бог уже никак не связан с этим миром. Он отошел от дел, по крайней мере, до конца времен. В итоге, такое исповедание веры оказалось всего лишь еще одним философским учением наряду с множеством других и никому уже не интересно.