Слившись с ней, он сбрасывает с запястья часы. Она тоже стряхивает свою браслетку. Время исключено из их встречи. Страсть приобретает форму ритмических движений. Как сказал один футурист по имени Иван Аксенов "не знаю, есть ли во Вселенной красота, но ритм в ней есть". Они не произносят ни одного слова. Она слегка стонет, он чуть-чуть рычит. Когда приходит апофеоз, время хитренько пробирается между телами, образует своего рода прослойку, но изгоняется оттуда снова и снова, пока, наконец, полностью не включается. Они держат друг друга в объятиях, гладят по волосам, слизывают пот со щек и клавикул, будто хотят утешить: ты не виноват, и ты не виновата.
Она уходит в душ, а он закуривает. Когда она возвращается, он спрашивает: "Ты придешь вечером на посиделки?"
"Приду", - отвечает она.
"Ну, до вечера".
Он вышел из литерного корпуса, парк был по-прежнему пуст. Посмотрел на часы: прошло всего тридцать пять минут. Где я был? Что со мной?
1968, август
Посиделки
"Посиделки" все еще связывали Коктебель с его литературной историей. Чаще всего они возникали спонтанно: то возле киоска, где продавали коньяк, то на площади возле столовой, то в самой столовой, где к какому-нибудь столу начинали стаскиваться стулья и в конце концов собиралась шумная компания. Однако настоящие посиделки готовились за несколько дней. Намечалась чья-нибудь терраса и оповещались приглашенные. Каждый приносил какую-нибудь выпивку и купленные на рынке закуски: огурчики, скумбрию горячего копчения, черешню, орехи и так далее. Поэты являлись с листками только что написанных стихов. Барды приходили с гитарами. Возбужденная солнцем и морем публика петь начинала с самого начала, и пели кто во что горазд. Вот, например, московские скульпторы Филин и Ламбург с большим успехом всегда исполняли неизвестно откуда взявшиеся куплеты: "Ты возьми мои деньги, возьми мой скот. Возьми, если хочешь, и мой яхтинг-боат! Ит воз э лав, лав, лав, э лав, оф коарс. Так вам расскажет, эх, любой матрос!"
Беда возникала, если представитель более серьезных жанров, прозаик или, скажем, драматург, начинал читать свежезавершенное произведение страниц под сотню. Вот тут народ начинал потихоньку "линять", а оставшимся ничего не оставалось, как только с важностью кивать, кивать, кивать, ну и иногда падать со стульев. Скандалов в таких случаях почти нельзя было избежать. Однажды после чтения на террасе у одного сценариста Ваксон поинтересовался, нет ли у того таза. Да зачем тебе таз-то, любезный Ваксон? - спросил чтец-хозяин. А вот мы в таз твое сочинение положим и сожжем, предложил романист от лица всех подвыпивших товарищей.
Нынешние посиделки могли стать особым событием, учитывая то, что на Киммерийских холмах в этот сезон собралось столько выдающихся личностей. Для задуманного сборища не хватило бы ни одной террасы в корпусах, не говоря уже об основательно подгнившей за последние годы веранде в Доме Волошина. Решено было устроиться на лужайке между тремя "бунгало", в одном из которых жили Эры, в другом семья Октавы, а в третьем Тушинские. Буфет был устроен на террасе Октавы, и оттуда в случае надобности можно было читать стихи и петь песни. Проза и драма были запрещены самым решительным образом.
Собрались, собственно говоря, все дамы, перечисленные при описании пляжа. Колокольцева и Человекова привели с собой Влада Вертикалова со страдальческим лицом, но в чистой рубашке. Явилась гордая Ралисса Кочевая, она была неотразима в белом оверолле на помочах и в черной маечке; волосы забраны вверх и перевязаны пестрой лентой, что весьма способствовало стройной шее. Подошла и поцеловалась с Татьяной Тушинской и Нэллой Аххо; были, оказывается, в дружеских отношениях. К Анне Эр и Мирре Ваксон мадам Кочевая не приблизилась, и не по каким-нибудь там причинам, а просто были незнакомы.
Роберта она вроде бы не замечала, во всяком случае, ни разу в его сторону не посмотрела. Тот сидел в темных очках и дымил сигаретой. Он видел, что Анка то и дело бросает на Ралиссу испепеляющие взгляды. Она обладает исключительным чутьем на баб, которые посягают на ее бедного Робика. Ралисса на этого Робика не посягает. Она просто любит трахаться с ним. Как, впрочем, и с некоторыми другими представителями тестостерона. Ходит, например, миф, что она поддерживает связь с водопроводчиками. Тут он от ярости задохнулся. Это ложь! Она любит только меня! Она просто мне ничего не говорит, потому что я ничего ей не говорю. Я берегу свою главную женщину, Анку. Никогда от нее не откажусь! Ралиска это понимает и просто молчит. "Говорим на ты", вот и все. На самом деле, возможно, страдает. Но никогда ни за кем не поползет. Посмотрите, как эта леди сидит на крыльце. И как она курит. И все вокруг курят. Но не так, как она, не классно. Многие курят как-то по-шоферски. Иные курят, потому что полагается курить. Некурящий человек считается ханжой. Реально ли она курит? Не фантазирует ли?
Ралисса достала новую сигарету, и тут к ней приблизилась чья-то рука с огнем в кулаке. Она подняла глаза и увидела того художника, литовца, который по-детски краснеет, когда ловит ее взгляд.
"Привет, Ралисса", - сказал Юстас в той манере, в какой Роберт к ней обращается. Она улыбнулась ему одними губами, глаза чуть-чуть прищурились. "Как поживаете, сударь? Надеюсь, вы ничем не разочарованы?"
Обескураженный, он присел на ступеньку крыльца. Какой еще сударь? Он не знал такого обращения. Нигде никакого сударя не слышал на просторах СССР. Тут кто-то из толпы махнул ему девичьей рукой. Ба, да это та самая волшебная пловчиха из журнала "Декоративное искусство"! Он махнул ей в ответ и стал к ней пробираться. И был вознагражден за свой порыв: немедленно был представлен знаменитой киноактрисе Екатерине Человековой и мрачному парню в чистой, но плохо поглаженной рубашке: как оказалось, легендарному Владу Вертикалову.
Между тем общество утряслось и в общем укомплектовалось. Персон оказалось не менее полусотни. В основном это были люди вокруг тридцати, но имелись, как мы уже знаем, и юные девушки. Присутствовали и поэты фронтового поколения, в частности непрогибающийся Григ Барлахский и Ваня Шейкин, который, будучи подогрет, всем начинал объяснять, что он воевал в батальонной разведке, и в подтверждение вынимал финку и пускал ее в какое-нибудь древо, в которое она (финка) должным образом и вонзалась.
Сидели на пледе и люди, к которым поэты относились с исключительным, чуть ли не трепетным уважением, - реабилитированные зэки сталинских лагерей. Среди них выделялась супружеская чета Капелиовичей, Льва и Раи, которые вместе знали в совершенстве восемнадцать языков. С ними рядом расположилась и научная элита из таинственного города Арзамас-16, обладатели секретных золотых звезд за усовершенствование оружия массового уничтожения, полные академики Габарит, Плоек, Кондотье, Витаминов: с женами или подругами. Были там и физики-лирики помоложе, в частности спасенный недавно из щели Герка Грамматиков, который полностью уже оклемался, если не считать периодически изрыгаемого им крика орла.
Ну все, можно начинать. Кукуш взял гитару и стал тихонько наигрывать и напевать "Возьмемся за руки, друзья!", как будто он поет сам себе, чтобы сидящая в кустах агентура чего не подумала, не приняла рядовой выпивон за какое-нибудь сбор(ищ)е с этим борщеватым суффиксом холодной войны. Публика, однако, подхватила пение Кукуша и завершила камерную штучку громовым триумфальным хором.
Потом, тоже как бы случайно, встал и прислонился к столбу террасы пластически безупречный Ян Тушинский. "Между прочим, братцы и сестрички, вы отдаете себе отчет, что всего лишь через два года наше ударное десятилетие кончится и шестидесятничество отойдет в историю? И нас в дальнейшем будут величать так, как впервые в 1960 году к выходу ваксоновских "Однокурсников" молодой Стас Разгулов предложил называть "шестидесятниками"? Аплодируя Стасу, я бы предложил к этому слову рифму в нашем стиле - "шестидесантники". Не исключено, что мы в этом десятилетии являемся десантом из будущего. Так или иначе, мы выдержали массированную атаку чудища обло, озорно, стозевно и лаяй. Мы не распались, не потеряли дружбы, мы по-прежнему любим друг друга, но нас уже на мякине не проведешь. Давайте выпьем за то, о чем мы сейчас все пели вместе с Кукушем, за наш союз, к которому наша Нэлка испытывает такую "закаменелую нежность"! Все выпиваем по стакану здешнего совхозовского каберне! До дна! Вот так! Посуду не бить! А теперь начнем читать стихи! Пусть первая Нэлка прочтет! Пусть прочтет "Сказку о дожде"! Далеко не все из присутствующих слышали, как она это читает. Нэлка, поднимайся на террасу!" Поэтесса Аххо с ее цветаевской челкой и в деревенском платьице с оборками оторвалась от своей неразлучной подружки Татьяны и с некоторой детской неуклюжестью взошла по крыльцу. Она взялась читать колоратурно, но по мере чтения в голосе ее возникали баритональные лады.
Со мной с утра не расставался Дождь.
О, отвяжись! - я говорила грубо.
Он отступал, но преданно и грустно
вновь шел за мной, как маленькая дочь.
……………………………
Обрадованный слабостью моей,
он детским пальцем щекотал мне ухо.
Сгущалась засуха. Все было сухо.
И только я промокла до костей.
……………………………………
Я думала: что делать мне с Дождем?
Ведь он со мной расстаться не захочет.
Он наследит там. Он ковры замочит.
Да с ним меня вообще не пустят в дом.
…………………………………
Хозяин дома оказал мне честь,
которой я не стоила. Однако,
промокшая всей шкурой, как ондатра,
я у дверей звонила ровно в шесть.
……………………………………
Признаться, я любила этот дом.
В нем свой балет всегда вершила легкость.
О, здесь углы не ушибают локоть,
здесь палец не порежется ножом.
………………………………………
Ваш несколько причудлив монолог, -
проговорил хозяин уязвленный.
- Но, впрочем, слава поросли зеленой!
Есть прелесть в поколенье молодом.
………………………………………
Одна из гостий, протянув бокал,
туманная, как голубь над карнизом,
спросила с неприязнью и капризом:
Скажите, правда, что ваш муж богат?
…………………………………………
И - хлынул Дождь! Его ловили в таз.
В него впивались веники и щетки.
Он вырывался. Он летел на щеки,
прозрачной слепотой вставал у глаз.
………………………………………
Дождь с выраженьем ласки и тоски,
паркет марая, полз ко мне на брюхе.
В него мужчины, поднимая брюки,
примерившись, вбивали каблуки.
………………………………………
Хозяин дома прошептал:
Учти, еще ответишь ты за эту встречу!
Я засмеялась: знаю, что отвечу.
Вы безобразны. Дайте мне пройти.
Из шестидесяти семи прочитанных строф мы приводим здесь только десять, но и они, нам кажется, достаточны для выражения курьезно-серьезной трагикомедии 1963-го, именно того года, когда у оскорбленного поэта сложилась эта "Сказка". Нэлла поставила точку и замолчала, опустив голову и взглядом исподлобья блуждая по собранию. И все молчали, было не до аплодисментов, пока академик Габарит, пожилой дядька с мохнатыми бровями, не смахнул слезу и не произнес гулким баском: "Я это знаю по самому себе", что заставило Пролетающего приостановить его полет и зависнуть над этой группой людей в литфондовском парке.
Затем Ян Тушинский пригласил на террасу Антошу Андреотиса. Тот был в великолепной форме - загорелый и ясноглазый юнец в ярком шелковом джемпере, приобретенном, очевидно, в каком-то хорошем американском магазине: в общем, то, что на жаргоне страны таких джемперов называется The Party Boy. За прошедшие годы, после того как он приобрел надежную и красивую подругу Софку Теофилову, он написал огромное количество своих уникальных стихов и утвердился в репутации почти неотразимого покорителя как больших аудиторий, так и отдельно взятых, предпочтительно женских персон. Пока он вставал с травы, его муза Софка, или Фоска, успела напутствовать его пожатием локтя, а Катька Человекова, сунув в рот колечко пальцев, произвела пронзительный свисток.
Перепрыгнув сразу через четыре ступени и повернувшись к публике, он сразу начал орать и показывать руками:
Спасибо, что свечу поставила
в католикосовском лесу,
что не погасла свечка талая
за грешный крест, что я ношу.Я думаю, на что похожая
свеча, снижаясь, догорит
от неба к нашему подножию?
Мне не успеть договорить.
Меж ежедневных Черных речек
я светлую благодарю,
меж тыщи похоронных свечек -
свечу заздравную твою.
И все вздохнули на поляне и посмотрели сначала на Фоску Теофилову, а потом с лаской друг на друга. И зависший над поляной Пролетающий ниспослал им свой собственный неизреченный вздох. Антоша продолжал:
Уважьте пальцы пирогом,
в солонку курицу макая,
но умоляю об одном -
не трожьте музыку руками!Нашарьте огурец со дна
и стан правосидящей дамы,
даже под током провода -
но музыку нельзя руками.Она с душою наравне.
Берите трешницы с рублями,
Но даже вымытыми
не хватайте музыку руками.И прогрессист и супостат,
мы материалисты с вами,
но музыка - иной субстант,
где не губами, а устами…Руками ешьте даже суп,
но с музыкой - беда такая!
Чтоб вам не оторвало рук,
не трожьте музыку руками.
И дальше еще несколько пассажей из недавнего:
Да здравствуют прогулки полвторого,
проселочная лунная дорога,
седые и сухие от мороза
розы черные коровьего навоза!
………………………
Зачем в золотом ознобе
ниспосланное с высот
аистовое хобби
женскую душу жмет?
……………………
Гляжу я, ночной прохожий,
На лунный и круглый стог.
Он сверху прикрыт рогожей -
чтоб дождичком не промок.И так же сквозь дождик плещущий
космического сентября,
накинув Россию на плечи,
поеживается Земля.
И все так легко. Так звонко. Так гениально! И на обратном пути с террасы можно так же легко, гениально и звонко поцеловать родную Фоску в щеку и в губы Катю, по дружески и на "ты".
Потом поднялся Григ Барлахский. Он был в одной тельняшке без рукавов, чтоб все любовались лаокооновским сплетением рук. Все ждали очередной артподготовки с последующим штурмом собственных позиций, но вместо этого матерый талантище прочел не то что даже ретро, а историческое, лирику времен первой бесславной блокады.
Я тоже был бы в Оленьку влюблен,
За ней по Малой Офицерской следуя,
Но муж ее, противника преследуя,
Отстаивал Четвертый бастион…
………………………………
У флотских свой устав и свой закон:
Не смей к чужому прикасаться ты!
Иначе не ищи себе кассации,
Пока гремят раскаты Оборон.
………………………………
А ночью, отбивая Южный склон,
Слова прощанья и прощенья комкая,
Он умер на руках у Перекомского,
В жену которого он утром был влюблен.
К концу его чтения мрачнейший едва ли не до посинения Влад Вертикалов прошептал Милке Колокольцевой: "Я умираю, любовь моя. Налей мне чачи". Милка посмотрела на Катю, и та кивнула. Стакан виноградной водки оживил Влада и удалил синеву с его щек.
Теперь очередь дошла до Эра. Он волновался не меньше Влада. Полез на террасу эдаким увальнем. Что читать? Ну ладно, начну с одного из ранних, ну, скажем, то, про "парней с поднятыми воротниками", а кончу одним из недавних, про Лорку. Помахал "домашним богиням". Мирка ответила таким же жестом. Анка на него не смотрела: не сводила глаз с Ралиссы. Откуда в нее влезает эта жужелица-интуиция? Надо надеяться, что она еще не обзавелась пистолетом. Он начал читать стих из ранней книжки, написанный якобы о западных "потерянных", а на самом деле о наших юнцах, мучимых непонятной советской жаждой.
Парни с поднятыми воротниками,
В куртках кожаных, в брюках-джинсах.
Ох, какими словами вас ругают!
И все время удивляются: живы?!
………………………………
Равнодушно меняются столицы -
Я немало повидал их, - и везде,
Посреди любой столицы вы стоите,
Будто памятник обманутой мечте.
………………………………
Я не знаю - почему, но мне кажется:
Вы попали в нечестную игру.
Вам история назначила - каждому -
По свиданию на этом углу.
………………………………
Идиотская, неумная шутка!
Но история думает свое…
И с тех пор неторопливо и жутко
Всё вы ждете, всё ждете ее.Вдруг покажется, вдруг покается,
Вдруг избавит от запойной тоски!
Вы стоите на углу, покачиваясь,
Вызывающе подняв воротники.А она проходит мимо - история, -
Раздавая трехгрошовые истины…
Вы постойте, парни, постойте!
Может быть, что-нибудь и выстоите.
Все слушали очень внимательно. Он понял, что этот стих стал для многих настоящей ностальгией. Увидел задумчивые глаза Милки и вспомнились Чистые пруды. Взаимные магниты. Рядом с ней теперь, положив ей руку на плечи, сидел какой-то парень из тех, что с поднятыми воротниками. Ба, да это не кто иной, как Вертикалов! Шевельнулось что-то похожее на Анкину жужелицу-ревнивицу.
Ралисса не смотрела на него. Опустив голову, она вроде слушала сидевшего с ней рядом одного из арзамасских академиков, а именно Витаминова. Потом хохотнула и махнула на академика рукой: дескать, ладно вам! Роберт начал читать второй стих:
А одна струна - тетива,
Зазвеневшая из темноты.
Вместо стрел в колчане - слова.
А когда захочу - цветы.
А вторая струна - река.
Я дотрагиваюсь до нее.
Я дотрагиваюсь слегка.
И смеется детство мое.
Есть и третья струна - змея.
Не отдергивайте руки:
Это просто придумал я -
Пусть боятся мои враги.
А четвертая в небе живет.
А четвертая схожа с зарей.
Это - радуга, что плывет
Над моею бедной землей.
Вместо пятой струны - лоза.
Поскорее друзей зови!
Начинать без вина нельзя
Ни мелодии, ни любви.
А была и еще одна очень
трепетная струна.
Но ее - такие дела -
Злая пуля оборвала.
Этот стих, к тому времени еще нигде не напечатанный, вызвал удивленные аплодисменты. Каков Эр! Неужели это тот самый, кого когда-то при внезапной ссоре его ближайший друг Тушинский назвал "барабанщиком при джазе ЦК ВЛКСМ"? Он спустился с террасы, пожимая руки, пошел искать, где бы приземлить свою "пятую точку", плюхнулся где-то и только тут сообразил, что приземлился между Милкой и Ралиссой. Первая впервые за пять лет улыбалась прямо ему и даже послала "воздушный поцелуй". Вторая, прижав к виску большой палец, махала ему кистью руки. С несколько глуповатым выражением он послал и той и другой адекватные приветы.