Без мата, без агрессии, под песню "Хотят ли русские войны" и почти без лапанья, за ту же самую десятку денег через трубку заправили бак и еще дали канистру. Самая восхитительная неожиданность произошла уже за Харьковом, когда за светскими девушками погналась украинская милиция. Предъявите документы, кричали они, а какие к черту документы, у них не было никаких документов! За рулем была Танька Фалькон и неслась, надо признать, как сокол. Однако от "Волги" с форсированным двигателем не уйдешь, так им потом уже сказали, а до этого девушки мчали, не имея ни малейшего понятия о форсированных двигателях. Танька, чтобы уйти от погони, умудрилась втереться в колонну самосвалов. В этой колонне ехали довольно долго, бурно хохоча без всяких документов. Все знают, что утром бывает такой час, когда человека кружит какой-то несусветный юмор. Именно в такой час и можно оторваться от погони. "Волга", похоже, стала отставать, как вдруг ужасный удар потряс нашу "антилопу-гну", удар прямо в лобовое стекло, и мы затряслись, засыпанные осколками. Уважаемые работники милиции потом объяснили, что случилось. Из-под колеса идущего впереди самосвала вырвался посланник ада, кусок бетона. Чудесное спасение двух миловидных душ, как объяснили сотрудники, произошло только благодаря водительскому мастерству Тушинской Татьяны Аполлинариевны, если можно судить по завалящему старорежимному профсоюзному билету. А вы не родственниками ли будете поэту Яну, которого вчера слушали по телевизору и лицезрели, даже не подозревая, что супруга будет утром пересекать наш участок? Теперь скажите, дамочки, вставляться будем? Это еще что такое, товарищи офицеры? Да ведь без стекла-то нельзя продолжать по пути следования. Надо вставиться. Да неужто у вас тут стекла вставляют? Боимся соврать, девушки, этого пока не вставляют. Давайте-ка пока что оформляться в тени лесозащитной полосы с внутренней стороны. Нет, пробу на алкоголь мы проводить не будем, ограничимся только устным внушением, что за рулем пить нельзя. А вот за британский джин вам товарищеское спасибо, его мы выпьем вечером в домашней обстановке, с чудесными воспоминаниями в ваш поэтический адрес. Хорошей вам дороги без ветрового стекла! Капитан Дремченко, старший лейтенант Ясень. Ну вот, а далее по пути следования мы ехали в потоке ветра; продулись основательно!
Когда Ян приблизился к своим близким душам, обе ели арбузные полумесяцы, форс-мажорно отобранные у Галипольского и Харцевича, то есть у двух монархистов из Института мировой литературы. "Ну, давайте, синьоры, я и вас запечатлею по случаю прибытия в республику Карадаг!" Щелчок, жужжание, предъявление фотодокумента.
"Мне кажется, я тут похожа на какого-то порочного ребенка", - задумчиво сказала Нэлла.
"А я себе очень нравлюсь! - воскликнула Таня. - Я вижу в себе что-то монпарнасское! А теперь, Янк, покажи-ка нам свою Зарю! Я хочу ее сравнить со Нэлкой!"
У Тушинского внутри что-то съехало слегка набок. Откуда она знает о нас с Зарей? Ведь об этом не знает никто, кроме меня и Зари. Сделав шаг назад и едва не наступив на ладонь монархиста, он напомнил близким душам, что вечером после ужина состоится геттугезина у него на террасе. Из совхоза привезли два ящика недурного каберне. Ну, а Барлахский, конечно, припрет полканистры чачи.
Роберт Эр в это время в сердцевине пляжа лежал в шезлонге и записывал в блокнот кое-какие рифмы: "нАдолго - облако", "комнате - вспомните", "черепаший - вчерашний", "горечи - полночью"… Очень часто бывает, что из такой простой рифмовки получается настоящая лирика.
Подсел, а потом и растянулся на эровском полотенце друг сердешный Тушинский.
"Послушай, старик, я только что вспомнил твой стих "Королева пляжа". Хочешь, прочту?" Эр шутливо заткнул уши. "Не смей читать, Туш! Ты все переврешь!" Тушинский тем не менее оттянул его руку и прочел прямо в ушную раковину:
По пляжу идет королева.
Серебряно галька шуршит.
У мидовца Королева
Подвздошие трепещит.
Эр тут же постарался перехватить инициативу:
Откуда взялись эти строки,
Не может сказать даже Туш.
Трещит, как бухая сорока.
И получается - чушь!
За этим последовали с обеих сторон псевдобоксерские удары и конвульсии смеха. Наконец успокоились. Ян по-хитровански прищурился: "А теперь посмотри вокруг, старик. Тебе не кажется, что в этом сезоне тут скопилось рекордное число королев? Ей-ей, весь бомонд тут почему-то сгруппировался. Кроме наших ближайших, черт бы их побрал, немало и слегка отдаленных; не находишь?"
Роберт усмехнулся: "Вроде твоей Зари, ты хочешь сказать?"
Ян ударил обоими кулаками по гальке; "Да откуда вы все узнали про Зарю? Никто никогда мне ничего про нее не говорил и вдруг оказывается, все все знают! Кто шпионит? Кто распускает сплетни?"
Роберт хлопнул его блокнотом по макушке. "Послушай, все ее знают еще с 1964-го. Она тогда все лето разгуливала в твоей гавайской рубахе".
Тушинский вроде бы вскипел, вроде бы не в шутку разозлился; на самом деле он был совсем не против поговорить о своей зазнобе; вернее об одной из многих зазноб.
"При чем тут рубаха эта несчастная? Я уже и думать забыл об этой рубахе! Девчонка, чистая, открытая, влюбилась не в меня, а в мои стихи; вот я и подарил ей эту рубаху. Ты бы лучше посмотрел, Роб, вот сюда, сюда, вот именно на Ралиссу Кочевую. Говорят, что твоя Анка ее просто ненавидит. Есть основания или нет? У тебя с ней что-то было?"
"Теперь ты видишь, кто распускает сплетни, Янк?" - невинно спросил Роберт.
Ян споткнулся: "Кто?"
"Ты, мой друг".
Тут они оба отмахнулись друг от друга и на несколько минут замолчали. Потом Тушинский возобновил увлекательную тему: "Мы все-таки начали с эстетической точки зрения, с оценки королев. Хорошо бы расширить этот аспект".
Куря табак и потягивая привезенное из совхоза каберне, друзья начали тихий сосредоточенный разговор. Время от времени они окидывали с понтом рассеянными взглядами шевелящееся собрание почти голых тел, а потом опять углублялись. Издали можно было предположить, что они толкуют какую-нибудь философскую тему, ну, например, расширение неокантианства с помощью привнесенных их поколением поэтов новых рифм. На самом деле речь шла о более существенных материях. С эстетической, именно с эстетической, ни с какой другой, точки зрения была утверждена десятибалльная шкала оценок. Давай начнем сверху. Конечно, сверху. Нелепо как-то подниматься снизу. Снизу, брат, начнешь, может поехать крыша. Берем три верхних балла. Ну вот, например, упомянутая уже нами особа, каким-то образом оказавшаяся здесь без своего постоянного назойливого спутника. Чистая десятка. Теперь давай поговорим о Заре. Может быть, позже о ней поговорим? Нет уж, давай сразу уточним, чтобы не мучили угрызения. Прошу восьмерку и забудем об этом: она мне не баллами дорога. Давай теперь назовем тех, кто безоговорочно получает какой-либо из двух высших баллов. Нинка Стожарова, у которой интеллектуальная дружба с Ваксоном, без всяких сомнений. Ульянка Лисе, с ее эстетически удивительным изгибом спины, этим летом безупречна: за нее горой встанет весь взвод "жестоких героев" из ВТО. А посмотри на Софку Теофилову, вернее Фоску, ну конечно Фоску, которая приехала с нашим Антошей, вернее привезла его с собой: девушка немного возрастная, но отнюдь не лишенная, ну, эстетического совершенства. А вот и дерзновенная Катька Андропова, нет-нет, не дочь чекиста, а скорее звезда "Современника", где она уже взяла сценическое имя - Человекова. Ну кто лучше нее может посмотреть через плечо, одновременно как бы отталкивая одну персону и притягивая другую?
А вот посмотри, целая стая эстетически великолепных и довольно бесшабашных к нам заявилась из пансионата; кто такие? Ба, да ведь это девушки из ансамбля "Мрия", романтические хохлушки! А вот эти, партизанки-то российских просторов, искательницы-то восхитительных происшествий, "сестры - тяжесть и нежность"; так отмечены были, как высказался Роб, "жены большого полета"; вот и извольте разбираться. Между прочим, тяжести неплохо было бы поубавить, тогда и получили бы ну если не десятку, то девятку. Молчи об этом, друг, а то отхлещут по щекам!
Так они болтали сначала полушепотом, потом уже шепотом, потом уже молча, то есть при помощи больших пальцев, на великолепную курортную тему, дань которой отдал и Мишель, который Лермонтов. А вокруг них дядьки из секретариатов шуршали газетами - вообразите, не ленились переводить в Крым подписку на вдохновенную "Правду"! - и обменивались мнениями об актуальных событиях. Прислушались бы поэты - услышали бы, как перелетают от одного капитального тела к другому злободневные имена - Дубчек, Смрковский, Млынарж и в противовес им Брежнев, Косыгин, Шелест, но они не прислушивались.
Солнце уже подошло к зениту, когда из моря выплыла и пошла к берегу первая "королева" этого дня. Ей было на вид лет восемнадцать, на деле - лет на пять больше. Купальник на ней был сначала темно-белого, то есть мокрого цвета, но высохнув на солнце, он просиял ярко-белым, на фоне которого ее загар стал темно-оранжевым. В принципе, ее можно было бы сравнить с девушками одного из племен государства Сомали, в котором набирают манекенщиц иные парижские кутюрье, если бы не ее выцветшая до золотоносного уровня грива; такого с прекрасными дикарками не случается.
Другое существенное отличие, которое, возможно, разочаровало бы модельеров, но привело в восторг всех более-менее активных мужчин литфондовского пляжа, состояло в том, что она не была похожа на высоченную вешалку одежды. Спортивно-женственные пропорции ее тела были в полной гармонии с ее вроде бы девчачьей манерой передвижения в пространстве. Стоило только посмотреть, как она с кромки воды стала отмахивать "привет" кому-то в толпе пляжников, чтобы постичь ее прелесть и легкость в сочетании с некоторой самоиронией. Иными словами, она не была похожа на девушек сомалийского племени.
Ей вроде бы не хотелось привлекать к себе внимание литературных масс, и она делала вид, что не замечает, как много глаз на нее уставились. Среди уставившихся были, разумеется, и два ценителя женских прелестей.
"Ну, вот и чемпионка!" - произнес Ян.
"Десять баллов точно!" - подтвердил Роберт.
"Она совсем не изменилась", - сказал Тушинский.
"Ты ее знаешь?" - спросил Эр.
"А ты не знаешь?"
"Где-то, кажется, видел".
"Ты не рехнулся, Роб? Ты ее видел, и не раз, в моей комнате на Чистых прудах".
Роберт охнул, схватился за живот и перегнулся вдвое, как будто кто-то из пролетающих засандалил ему по органу глупости, который, как известно, располагается под ребрами.
"Милка?!"
"Вот именно, Милка Колокольцева. Ну ты даешь! А ведь ты мне тогда говорил, что она - главная девушка в твоей жизни".
Роберт ничего не ответил, он только мычал и раскачивался. Иногда бросал из подмышки взгляд на тент, где расселись за картами "домашние богини", в число которых теперь вошли Любка Октава и Фоска Теофилова. Почувствовав, что на пляже произошло что-то кардинальное, дамы бросили карты и уставились на девушку, вышедшую из моря, будущую, то есть почти уже объявленную "Мисс Карадаг". Не может быть, чтобы Анка знала ее, думал он. Ведь за все эти годы я ни разу ее не видел и ни разу ее не назвал, как и Анка не назвала мне человека, с которым согрешила. Теперь он понял, что она знала.
После лечения в антинаркотической клинике он дал себе зарок никогда не возвращаться к Милке. Нечего калечить этой девочке жизнь и растаскивать в клочья семью. Забота Анки была настолько всеобъемлющей, нежнейшей и самоотверженной, что он понял - без нее мне не жить. Мы будем с ней до конца, думал он, хотя и старался не представлять себе никаких вариантов конца. Трудно остаться однолюбом, когда округа кишит соблазнительными бабами, однако он вот именно останется однолюбом, а уж если возникнет какой-нибудь нестерпимый соблазн, пусть он пройдет по принципу "говорим на ты". Мгновенная встреча, полнейшее откровение, а потом - на все четыре стороны; с сохранением дружбы, конечно. Главное - не возвращаться к Милке.
Колокольцева сигналила своей подруге Катьке Чело-вековой, которая совсем недавно вошла в круг первостатейных звезд, сыграв в ударном фильме невесту советского шпиона, принявшего огонь на себя. Сегодня рано утром кто-то сбросил с отвесов в Львиную бухту мешок почты, среди которой была записка от Влада Вертикалова. Корявым почерком бард сообщал, что он снова в Коке и специально для того, чтобы увидеть ее. Изнемогает. Жаждет увидеть. Чувствует себя х…во. Хотя бы положи руку на лоб. Ищи в Литфонде. Море было спокойное, и она отправилась из бухты в бухту вплавь. Из Первой Лягушки взяла чуть-чуть мористее, наискосок к пляжу. В полукилометре от берега познакомилась с мощным литовцем, который завершал заплыв от Хамелеона. Сказал, что повторил рекорд Велимира Хлебникова. Боги Олимпа, этот литовец оказался Юстасом Юстинаускасом, художником, о котором она писала в журнале "Декоративное искусство"! В полнейшем восторге он пригласил ее в ресторан. Какой, к черту, ресторан? Здесь нет никаких ресторанов, одни столовки паршивые. Знаете, Милка, у меня все еще голова кружится от этого коктебельского восторга. Если нет ресторана, устроим пикник; идет? Вот это здорово, Юстас, приглашение принято; мне только надо будет сарафан какой-нибудь одолжить у бабы Марины.
На пляже они с Человековой бросились друг к дружке в объятия. Немного поплясали сиртаки в такой позиции. Милка спросила Катьку, не видала ли она Вертикалова: страдает человек. Катька посоветовала Милке пока на Вертикалова не выходить; он гудит. Да где он? Да где-то тут в трущобах отлеживается. Хочешь, пойдем поищем? Пойдем, только мне сарафанчик какой-нибудь надо купить и тапочки. Да на фиг тебе покупать какой-то говенный местный сарафанчик, вскричала Человекова. У меня этих сарафанчиков полная сумка, многоцветный ком. Да и сандальки найдутся, у нас с тобой лапы-то одинаковые.
Пока собирали с пляжа Катькино добро, та полушепотом, а может быть, и шепотом, но все-таки явно не молча, делилась с подругой своими приключениями. Оказывается, она тут выслеживает Андрюшку Андреотиса. Как так? Да вот так, недавно в Москве налетели друг на друга и пошли ходить. Весь день Андрюшка читал стихи, ей-ей, как "трагик в провинции". Зашли ко мне, а он все читает и читает. Ну, думаю, этот не уйдет, пока ему не дам, а у меня утром репетиция. Дала и не пожалела. Так здорово все, подруга, получилось! Так весело, по-мальчишески, и не слабо, ей-ей, не слабо! Ну, в общем, "от гребенок до ног" пропахал! Словом, я влю-би-лась!
Ну, Человекова, ты даешь так даешь, это уж точно! А дальше-то что? А дальше он мне как-то сказал, что едет в Кок писать поэму про корабль "Авоську". Тогда и я собралась, чтобы поразить пацана своим прибытием, а тут гляжу, Матка-Боска, он с дамой из Реперткома, с товарищем Теофиловой. Ну, Человекова, как же ты отстаешь, да ведь они уже давно законным браком. Ах, Колокольцева, моя дорогая, я никому жизнь не собираюсь спасать, а все-таки дамочке не мешало бы слегка подвинуться по причинам старшинства; не находишь?
Так весело треща, две девушки направились к выходу и только уже за воротиками Милка спросила Катьку, не встречался ли ей здесь некий такой всемирно известный Роберт Эр? Как же, как же, покивала подруга, он здесь, и вы, мадмуазель, проскакали в пяти метрах от его тела. В общем, не волнуйтесь, этот поэт тоже в надежных руках, его пасет законная Анка.
И тут на Колокольцеву наскочили с объятьями все три стражницы-старушки. Милка, Милочка, родная копилочка! Милка-Милка, принесешь бутылку? Они лапали ее и кружили, словно вернулась их волошинская юность.
После пляжа Роберт и Юстас пошли собирать баскетбольную команду. Собственно говоря, нужно было собрать две команды, чтобы потрясти побережье историческим матчем "Союз писателей СССР против Всего Мира". Роберт уже наметил писательскую команду: он сам, Тушинский, Ваксон и Подгурский; пятого никак сыскать не могли, но потом подумали, что, может быть, кто-нибудь пятый еще с севера подгребет. Юстинас в поисках команды Всего Мира чуть ли не отчаялся: никого, кроме двенадцатилетних мальчишек, не нашлось ни в поселке, ни на баскетбольном корте в пансионате. Ну что ж, подумал он, за неделю я их так натренирую, что пух и перья полетят из московских декадентов.
В общем, начали пока что бросать. Роберт показал свой новый коронный - дальний бросок, в прыжке, из-за головы. Попал три раза из пяти. Юста, приехавший, как известно, с родины средневекового баскетбола Литвы, показал, как можно, прыгнув, повернуться в воздухе спиной к щиту, поменять руки и положить мяч из неожиданной позиции. Мальчишки зашлись от восторга и стали пытаться повторить этот финт. Он долго с ними возился, а потом обнаружил, что друг куда-то исчез. Тут непростая есть ситуация, подумал он. Нет-нет, такая данная ситуация нам оставляет пожелать чего-нибудь лучшего. Однако эта ситуация все-таки пока не падает к худшему.
Был час сиесты. Жарища сильно за тридцать. Пустые аллеи. Сияющий лоб центрового бюста. Роберт постоял там пару минут в раздумье. Если начнутся расспросы, скажу, что сидел в библиотеке: нужно было полистать БСЭ. Ну и дела, теперь придется отговариваться и от Анки, и от влюбившегося Юсты. Ну что ж, хитрить так хитрить. Во всем виноват Крым. Он направился в боковую тенистую аллею. Туда выходил фасадом корпус для высокопоставленных писателей. Вот за этой дверью скрылась она, предварительно бросив на него свой обжигающий взгляд. Он прошел за эту дверь и аккуратно ее прикрыл. Пошарил в темноте и нашел палку, которой тут обычно придавливали дверь. А что если у нее уже сидит какой-нибудь гость? Ну что ж, риск есть риск. Стал подниматься по узкой лестнице.
В просторной комнате бриз шевелил опущенные шторы. Ралисса сидела с ногами на диване и читала маленькую книжечку издательства "Пингвин". Когда он вошел, она подняла на него свои сразу вспыхнувшие глаза и отложила книжку. Встала и, не говоря ни слова, стала раздеваться. Обе руки идут вверх и отбрасывают что-то почти невесомое. Потом руки идут вниз и стягивают что-то тугое. Через минуту она уже была готова. Шагнула к нему. Потянула на себя его пояс. Чиркнула молнией на его шортах. В такие моменты на лице ее обычно появлялась почти лунатическая и слегка хулиганская улыбка. Еще минута, и они оба оказались готовы. Первый засасывающий, почти нерасторжимый поцелуй. Держа ее за бедра, он делает небольшие шаги к постели. Вцепившись в его плечи, она отступает, снижается к постели, ложится на спину, и тогда уже он накрывает ее целиком.