А со мной был вот такой случай. Я, конечно, не помню, мне было тогда девять месяцев. Колдовство – оно и сейчас есть, и тогда было. Мне "сделала" тетка родная: в люльке посмотрела, погладила – и у меня ножки согнулись в коленках. Пришла мама с работы – ребенок грудь не берет, кричит во всю глотку, лежит задрав ноги, будто их скрутило, подогнуло к груди. Никак их мне не могли распрямить, в девять месяцев не вставала на ножки совсем. Матроны тогда не было, она была в Москве. Дядя поехал за ней и привез ее в Себено. О приезде Матушки сообщили родные. Мама моя тут же побежала к Матроне. Она жила от нас домов за восемь. Хожалка была недовольна: "Вот, не дадут поспать". А мать говорит: "Дарья, не твое это дело. Ты знаешь, сколько она спит". А Матрона сказала: "Приноси, приноси, Аксиньюшка. Люлечку вынеси на ветерок, пускай лежит на улице люлечка, а с девочкой приходи ко мне". Матрона читала надо мной часа два. Я у нее на груди заснула. Матрона говорит: "Клади ее на чистое место, да все покропи водой – люлечку, весь дом". Положили меня на стол, люлечку принесли. Матрона воды дала, покропила все водой, положила меня в люльку. И вот, когда я в люльке зашевелилась, мама подошла и взяла меня. К столу поднесла, посадила. Уже я сижу, и ножки опущены. Потом я скинула с колен одеяло и встала на ноги. Улыбаюсь родным братьям (у меня три брата было). Все обрадовались, ну а я засмеялась и уже стала ходить. Так за сутки я сделалась здоровой. Вот какая помощница была наша Матушка! Мама все время к ней ходила, еще молодая. В Москву ездила, когда уже Матрона уехала из деревни. И все время она помогала маме.
А еще был такой случай. Пришли к моей бабушке две женщины и пошли к Матроне на исцеление. Одна с верой шла, а другая – с хитростью. Пришли они к Матушке. Одну она приняла, дала воды, а другой даже и воды не дала. "У меня, – говорит, – водички для вас нету". Приходят они обратно от Матушки, а моя бабушка говорит: "Ой, миленькая, я вам дам водички, у меня есть Матронина водичка!" Она их накормила, этих старушек, чаем напоила, и стали они собираться. А бабушка вспомнила и говорит: "Подожди, я тебе сейчас водички налью". Только налила водички, поставила на столик: "Вот, возьмешь". И тут же бутылочка пополам раскололась, и водичка разлилась. Тогда бабушка моя зашумела: "Ой, что же я сделала! Зачем я дала тебе воды-то!" Побежала к Матроне. А Матрона, только та входит, говорит: "Иди, иди! Я тебе сейчас покажу, как моей водичкой распоряжаться! У меня у самой воды разве нету? Раздобрилась, дала! Что, дала ей воды-то?" – "Нет, Матушка, не дала. Бутылка лопнула…" – "Я и знаю, что лопнула! У нее и в руках-то не должна моя водичка быть".
Мать все время к ней ходила, а отец-то не ходил. Все знали Матушку, все приходили с какими-то нуждами, заботами. С кем что-нибудь "сделают" – к ней идут. Даст воды – все исцеляются.
Потом она уехала из деревни в Москву, но навещала все равно, из Москвы ездила. Или вызовут, или сама приедет – соскучится по дому, по матери.
Вот пришлось мне как-то ехать к Матроне; это еще в первый раз. А до этого видела я ее во сне: она сидит в черном платье, волосы на рядок и ручки так вот спущены. Такой я ее увидела во сне. Встаю и говорю: "Мама, я видела Матронушку". "А какая она была?" – "Вот такая. Ручки маленькие, полненькие такие, пушистые волосы на прямой рядок, черное платье с белыми мушками". И точно, я ее увидела такой, когда мне пришлось к ней поехать. Я ей говорю: "Маменька, я тебя во сне видела такой". А Матушка говорит: "А ты ведь галдела матери две недели, вот я тебе и привиделась".
Вот какая наша Матрона была, и все-то она знала. Бывало, только зайдешь – уж она говорит из своей комнаты: "Это наши, наши соскучились по мне, открывай скорее!" Вот какая она была прозорливая! Или придут к ней за двести километров. Идут, а по дороге о своем думают. Только они зайдут к ней, а она им говорит: "Вот у вас такие-то дела, вот что". Говорила и даже по имени называла.
А еще вот какой случай был. Приехал мой брат из Москвы к матери. И вот повели мы с ним корову продавать в Москву, на Белорусский вокзал, а оттуда – в Жаворонки. Мы прошли километров тридцать, когда обнаружили, что брат обронил где-то документы: и свои, и мои, и коровьи – все растерял. Он говорит: "Я сейчас застрелюсь! Куда мне деваться?" А я назвала брата старшего дураком. "А как же мы теперь пойдем?" – "Будем Матрону просить, она нам поможет, с нами пойдет". Вот это Матушка! Давала нам путь и давала нам дом, где ночевать. До Москвы шли десять дней. И вот как ночевали: Матрона покажет, где дом, мы стучимся – и нас принимают. Мысленно показывала, конечно. Я брата спрашиваю: "Где ночевать-то будем?" Он говорит: "Вон дом за огородами, с голубой крышей". Туда пошли, постучали, хозяева нас пустили и ночлег дали. А когда патрули приходили, то они отвечали: "Чужих у нас нет, только брат с сестрой приехали". А у нас документов-то не было! А они нас не спрашивали, принимали как родных. И так всю дорогу было. Вот, за десять дней мы дошли, корову привели, все благополучно. Брат дивится: после войны патрули были, везде останавливали, но нас нигде не остановили. Я брату говорю: "Ты видишь, какие чудеса!" Он говорит: "Вижу, Нюра". Потом я говорю: "Вот вернемся в десятом или одиннадцатом часу, поедешь к Матрюше?" – "Поеду".
Пришли мы с братом к Матроне, еще дверь не открылась, а слышим ее голос. Хожалка открывает, а она смеется: "Пускай, пускай их, это свои. Я, слепая, всю дорогу с ней корову за хвост вела. Веди ей корову, да дай ей дом, да ночлег у хороших людей! Вот когда я тебе понадобилась-то! С языка меня не спускала!" А брату говорит: "Как это сестра моложе тебя, а дураком назвала?" Брат потом говорил: "У меня волосы дыбом встали, ведь она с нами не шла, а все знает!" Тогда брат спрашивает у Матроны: "Что же мне теперь делать – все документы потерял". – "Твои документы стоят всего десять рублей. Ничего тебе не будет". Вот поблагодарили мы Матушку! Какая она правильная, какая вера глубокая была! Богодарованная!
Много раз я к ней ездила. Однажды поехала с двоюродной сестрой. Я с Матушкой говорила, она надо мной читала. А двоюродная сестра молчит, язык – как прирос во рту. Матрона ей говорит: "Что язык убрала! Дома только ругаться матерным можешь, а тут примолкла!" Сестра помолчала и отвечает: "У меня язык куда-то ушел, я не могу говорить". Она спросила только про мужа, но Матрона ей сказала: "Думай сама". Сестра испугалась и ничего больше не спросила: ни про мужа, ни про брата. Они не пришли после с войны. Матрона же говорит: "Брат твой живой, и мужа твоего все время поминаю, муж тоже живой". Так все и оказалось. Брат потом еще много раз ко мне приезжал.
А еще как-то я поехала к ней постом, незадолго до ее смерти. Она мне говорит: "Ты не бойся, войны теперь не будет. Мы ляжем так, а встанем по-другому". – "А как по-другому?" "Мы, – говорит, – перейдем на сук". Я говорю: "Матушка, я не знаю, что это за сук?" – "Соха, на соху перейдем". Я говорю: "А куда же трактора денутся?" – "О-о, трактора!" Она просто сказала: "Будет соха работать, и будет жизнь хорошая. Мы еще пока не дождались таких времен. Ты не умрешь и все это увидишь". Вот, буду ждать.
Да, вот как она еще говорила: "Войны не будет, без войны все умрете, жертв много будет, все мертвые на земле будете лежать. А еще я вам скажу: вечером все будет на земле, а утром восстанете – все уйдет в землю. Без войны война идет".
Много раз Матрону хотели арестовать. Однажды пришел милиционер ее забирать, а она ему говорит: "Иди, иди быстрей: у тебя несчастье в доме". Он послушался, поехал домой, а у него жена от керогаза обгорела. Но он до больницы ее довез все-таки живую. Приходит на работу утром, а ему говорят: "Ну что, слепую забрал?" А он отвечает: "Слепую я забирать никогда не буду. Если б слепая мне не сказала, я б жену упустил, а тут я жену все-таки в больницу свез". Матрона ему тогда сказала: "Поезжай скорее, у тебя дома несчастье, а слепая от тебя никуда не денется. Я сижу на постели, никуда не хожу".
Поехала как-то раз Матушка в Куликовку, за километр от нас, на лошади, кому-то помочь, там одна женщина очень болела. Ну а муж этой женщины говорит: "Иди, там с горшками твоя приехала! Ступай, горшки покупай". Жена на мужа заругалась: "Дурак ты, дурак!" Но все-таки она пришла к Матроне, не побоялась его, пришла. Только открывает дверь, а Матушка говорит: "А я горшки все побила! У меня горшков нет!" Та говорит: "Матронушка, прости! Ну что я с дураком-мужем сделаю? Дурак полный, да и только!"
Видите, какие случаи! Она все знала. А за сколько километров к ней приезжали – за двести, за триста, и она знала, как человека по имени звать! Брат Матушкин не верил в ее силу: "Что там она знает!" Родной брат, а не верил. А как коснулось его горе, так и поверил. И вот в последнее время (она жила в Москве) брат начал к ней ездить и прощения сколько раз просил у сестры!
Моя мама родом из села Устье. У нее там был брат. Однажды встает он – ни руки, ни ноги не двигаются, сделались как плети. А он тоже Матроне не верил. За мамой в село Себено приехала дочь братнина: "Крестная, пойдем скорее, с отцом плохо, сделался как глупый: руки опустил, глаза как у дурака смотрят, язык плохо говорит". Тогда моя мать запрягает лошадь, и они с отцом едут на Устье. Приехали к брату, он на маму посмотрел и еле выговорил: "Се-стра…" Мама на него ругается: "Что согнулся-то?" – "Не знаю… Стал… плохой…" И опять замолчал. "Ну что же, садись! Поедем к Матрюше". Собрала она брата и привезла к нам в деревню. Оставила его дома, а сама пошла наперед к Матроне спросить, можно ли его привезти. (Матушка от нас за восемь домов жила.) Приходит, а Матрона ей говорит: "Ну что, поверил, что я ничего не знаю, а сам сделался как плетень!" А она его еще не видела! А вот как сказала: "Веди его ко мне! Помогу". А брату Матрона сказала: "Благодари сестру, я из-за сестры тебе помогаю". Почитала над ним, воды дала. И на него навалился сон. Он лег спать здесь, у матери моей. Как убитый уснул. Утром встал совсем здоровым. Водички только выпил, да и покропили его. Все у него прошло.
Ксению, мою маму, часто обижали Прасковья и Марья. Марья была казначеей в церкви. Вот Марья начала печь просфоры и продавать их в углу, а их у нее никто не берет. Она и бросила печь. Поехала к Матроне, а та ей по голове постучала и наказывает: "Ты и на порог Ксении не наступай, а за порогом проси прощения". Когда Марья к нам пришла, она так плакала: "Тетушка Ксения, простите! Я не могу к вам даже на порог ступить".
Как-то моя мама поехала за Матроной в Москву: "Матушка, поедем ко мне, у меня поживешь, чего ты боишься? Похоронила бы я тебя в храме – там на полу, где "Взыскание погибших", кирпичи разберу…" – "Приду, приду, – отвечает Матрона. – Сколько народу ко мне туда будет ходить, руки не протянешь. И храм мой никогда не закроют".
Однажды приехала я в Москву к Матушке, а она мне говорит: "Езжай домой, вези колокол в церковь и икону "Покров Пресвятой Богородицы"". Я испугалась, что тяжело нести. А она говорит: "Как перышко понесешь, не учуешь". И я довезла. Колокол был серебряный, а как звенел!
А один раз я была у Матроны в Москве вместе со своей снохой. Матрона говорит: "Вы вот в Москве, а что у вас дома делается! Двадцать пять домов сгорело! Поезжайте быстрее обратно". Мы приехали в Себено и узнали, что так все и было. Одна бабушка зашла в горницу, а там у нее лежала мята сухая и моченник [12] был из конопли. Зажгла спичку – все и загорелось.
Одна женщина из Себена, Валентина, работала в Москве у судьи секретарем, и начальник советовал ей идти работать на базу, учил воровать: "Может, когда чего возьмешь". Решила она пойти к Матроне и узнать, не перейти ли ей на другую работу, а Матрона говорит: "За большой получкой не гонись, как работаешь, так и работай, и найдется тебе побольше зарплата". Тогда начальник предложил другому секретарю идти на базу. Та согласилась, а Валентина заняла ее место с зарплатой побольше. Пришла Валентина к Матроне и говорит: "Теперь получаю больше". – "Вот видишь, а та работа была не твоя". А вторая девушка отработала на складе только три месяца. Один раз какие-то две баночки с чем-то унесла. За эти баночки она получила три года. Валентина Матрону благодарит: "Бабушка, большое тебе спасибо. А той ведь три года дали". – "А я знала, что это не твоя работа, это ее место было".
Племянник Матронушки, Иван, жил в Загорске. И вдруг она его вызывает к себе; конечно, мыслями вызывала. Откуда же он мог знать? Он вон где, в Загорске жил, а она в Москве. Приходит он к своему начальнику и говорит: "Хочу у вас отпроситься: прямо не могу, надо мне к тете моей ехать". Он приехал и не знает, в чем дело. А Матрона ему говорит: "Давай, давай, перевези меня скорей в Загорск, к теще своей". Он ее привез к теще. И только они уехали, как пришла милиция. Сколько раз так было: только хотят ее забрать, как она накануне уезжает.
Еще когда Матрона жила у Ванькиной тещи, пришли мы как-то туда ночевать с Марьей Васильевной Куликовой. Марья Васильевна беспокоится: "Где будем ночевать?" А я говорю: "Матушка хоть на пороге, да положит нас". Только мы зашли, Матрона говорит: "Я перину-то вам не постелю, а из дому вас не отпущу, места всем хватит". И еще сказала: "Вот некоторые приходят, ночами не спят, все караулят, как я буду молиться". Марья Васильевна не обратила внимания на эти слова, а ведь потом так и вышло: я спала как убитая, а Марья Васильевна не спала – караулила.
Однажды приехала я к Матроне в Москву. Наш храм в Себене был закрыт, и мы хлопотали, чтобы открыли. У митрополита Крутицкого и Коломенского я была – это после войны было. Потом пошла к Матроне, а она говорит: "Ты больше не езди, вашу церковь откроют, будет служить монах". И действительно: приехал монах, отец Евлогий, но прослужил он недолго, только семь месяцев.
Когда я была у Матроны в последний раз, она сказала: "Если с тобой что случится, приходи ко мне на могилку. Наклонись, спроси, что нужно, – я дам совет". А были ведь такие случаи.
Когда Матрона умерла, моя мама была еще жива. Когда к нам пришла телеграмма, у мамы были какие-то дела, и она не поехала на похороны. И после этого все она тужила: "Дочка! Что ж это я не поехала? Поленилась!" А вскоре приснился ей сон. Матрона ей говорит: "Что же ты поленилась, не приехала? Ну пойдем, я тебя повожу, покажу все". И вот она ей во сне показала, за что умершие мучаются. Кто много говорит, смеется – тому хуже всего: язык на сковороде горячей. Мама ей говорит: "Я страшусь!" И много она ее так водила. Потом еще помнит: там был забор, а за забором люди в огне кипят, только одни головы торчат. Мама рассказывала: "Я тогда даже вскрикнула, в сторону отвернулась, вроде как не хочу даже смотреть". Вот какие вещи она ей показала. Мама долго не могла забыть этот сон.
А еще Матрона, когда была жива, состригла и дала мне немножко волос с виска и сказала: "Я тебе дам свой височек, ты его храни. И всегда ходи на кладбище, когда какая нужда или что. Проси с душою, и я помогу".
Рассказ Евгении Ивановны Калачевой, сестры Василия Ивановича Прохорова, 1907 года рождения
Мать родная Матроне говорила: "Дитя ты мое несчастное!" А Матрона ей отвечала: "Я-то несчастная! У тебя Ваня несчастный да Миша!".
Когда барыня купила в Себене дом, пришла к Матроне и говорит: "Я хочу строить колокольню". "Что ты задумала делать, не сбудется", – отвечает Матрона. А барыня уже известь нажгла, все приготовила. "Как же не сбудется? Все у меня есть – и деньги, и материалы". А было это все перед революцией.
У нашего отца отобрали лошадь. Отец пришел домой, не знает, что делать, может, судиться? Пошла мать к Матроне, и Матрона ей сказала: "Судиться будете – лошадь вам более станет. Вы больше просудите, чем получите". Родители не послушались, наняли адвоката. Сколько денег всадили, привели свою лошадь, а она совсем скелет. Там гоняли чужую лошадь, не жалели.
Сестра моя болела скарлатиной. Мать у стенки спала, а ее клала рядом, на подушке. Ночью дед встал, а девочка закатилась и задохнулась. "Ох, девка мертвая!" Огонь зажгли, давай ее отхаживать, а она померла. Пошла моя мать, Анастасия, к Матроне. Матрона ее встречает: "Не думай, ты ее не заспала". – "А мне думается, заспала". – "А если думается – жги лампадку до года".
Рассказ Анастасии, жительницы города Кимовска
Когда Матронушке было уже три годика, иногда она выходила на улицу. А девчонки крапивы наломают, крапивой ее настегают и в яму глубокую посадят. А потом спрячутся и смотрят, как же она оттуда вылезет? Она с трудом вылезала и шла домой. Когда они потом ее звали играть, она им отвечала: "Не пойду я больше. Вы меня крапивой стрекочете, в яму сажаете, ругаете меня слепой, смеетесь надо мной". И не стала больше гулять с детьми.
Однажды к Матронушке пришли женщины из деревни Орловки. Матрона принимала сидя у окна. Они пришли к ней на Пасхальной неделе. Одной дала просфорку, другой – воду, третьей – красное яйцо и последней сказала, чтобы она это яйцо съела, когда выйдет за огороды, на гумно. Женщина яйцо положила за пазуху, и они пошли. Когда вышли на гумно, женщина, как велела ей Матрона, разбила яйцо, а там – мышь. Они все испугались и решили вернуться обратно. Подошли к окну, а Матрона говорит: "Что, гадко мыша-то есть?" – "Матронушка, ну как же я буду есть-то его?" – "А как же ты людям продавала молоко, тем паче сиротам, вдовам, бедным, у которых нет коровы? Мышь была в молоке, ты ее вытаскивала, а молоко давала людям". Женщина говорит: "Матронушка, да ведь они не видели мыша-то и не знали, я ж его выбрасывала оттуда". – "А Бог-то знает, что ты молоко от мыша продавала".
В деревне Устье одна женщина была порченая. Матрона ее вылечила. И вот эта Евдокия в тридцатом или двадцать девятом году уехала в Москву. Потом она вернулась оттуда, забрала к себе Матрону, и Матрона долго жила у нее.
Рассказ Анны Дмитриевны Прохоровой
Матронушка моей матери – тетка родная. На Сходне, где она последнее время жила (мы там потом были), все сломали, и дядя Сережа, у которого она жила, умер.
Я не знала, как ее называть, и смущалась этого. Но она мне сказала: "Что ж ты меня никак не называешь? Кем я тебе довожусь? Бабушка. Хоть я и не выходила замуж, я все равно тебе бабушка".
Я приехала в Москву в тридцать седьмом году, жила на Котляковской улице, дом двадцать восемь. И у дяди Вани жила, маминого брата, на Комсомольской площади, и в Ногинске, у военных. Мне было тринадцать лет, пять классов кончила и уехала: голод был. Я вернулась в сентябре, а места в шестом классе были заняты.