Ветхий Завет повествует о неком многострадальном Иове – богатом, знатном отце большого семейства, обладателе огромного количества крупного и мелкого скота, в один миг потерявшем всё, что он имел. В дополнение к неисчислимым бедствиям – пораженном жесточайшей проказой. Лишиться в одночасье всех сердечных привязанностей и земных радостей, к тому же лишиться их незаслуженно (ибо праведность Иова была столь же неоспорима, сколь и его благоденствие), и при этом не произнести ни слова упрека в адрес неисповедимых путей Господних, не усомниться в некой, превышающей человеческое разумение, справедливости происшедшего, не утерять доверия и любви к Тому, кто был всегда лишь рукой дарящей, неиссякаемым источником благоволения. "Аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим?" И молитва Иова, выпорхнув из скорбных уст, явила его современникам и потомкам красоту незлобивого, благодарного сердца.
* Господь даде, Господь отъят, буди имя Господне Благословенно! Когда видите болезненное разрушение тела, не ропщите на Господа, а говорите: "Господь даде, Господь отъят… буди имя Господне благословенно". (Иов. 1:21).
…какой бы ни случился убыток из твоего имения, верь, что на то есть воля Господня и говори, как Иов: "Господь дал, Господь взял, да будет имя Господне благословенно". (Святой праведный Иоанн Кронштадтский).
В гневных искушениях молись за того, на кого скорбишь:
* Спаси , Господи, (имя) и его (ее) святыми молитвами помилуй мя!
* Господи, сподоби мя любити Тя от всея души моея и помышления и творити во всем волю Твою. (Иоанн Златоуст).
А вот молитва, соединяющая в себе просьбу о помиловании и глубокое, чистосердечное осознание своей порочной и ничтожной жизни, недостойной этой милости, – молитва мытаря:
* Боже, милостив буди мне, грешному! (Лк. 18:13)
* Господи, даруй мне Благодать Твою!
– учил молиться преподобный старец Нектарий Оптинский. "И вот идет на вас туча, а вы молитесь: "Дай мне благодать!", и Господь пронесет мимо тучу".
Как только заметишь в себе (при свете совести и закона Божия) грех ума, слова, мысли либо какой-нибудь греховной страсти или привычки, борющей тебя во всякое время и месте, – сию же минуту кайся Богу (хотя бы мысленно):
* Господи, прости и помоги!
Эти три слова – Господи, прости и помоги! – следует произносить медленно и несколько раз или, вернее, пока вздохнешь; это вздох означает пришествие благодати Святаго Духа, простившего нам этот грех. (Из поучений старца Кирика).
Есть молитвы, предполагающие определенный духовный уровень подвизающегося на пути Христовом, уровень, на котором человек уже сознательно просит:
* Господи, сам живи во мне, сам говори, сам действуй!.,
вполне или хотя бы частично отдавая себе отчет в том, что слова "Сам живи во мне, сам говори, сам действуй" означают полное вверение себя в руки Божии, отказ от собственных желаний и чаяний, уход от своеволия и ропота на случающиеся скорби и неприятности. Иной раз, как острая реакция на нездоровый поступок, или нечистый помысел, или душевную тяготу, приходит вдруг на ум тот или другой фрагмент из любимой молитвы. Твердишь этот спасительный кусочек пять, пятнадцать, двадцать пять раз… пока тяжесть не отступает, пока не почувствуешь самим краешком души, что услышана, прощена.
* Господи и Владыко живота моего! Дух уныния не даждь ми!
* Господи, дух терпения и любови даруй ми, раке Твоей!
* Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати крата моего! (Из молитвы святого Ефрема Сирина).
А иногда на волю вольную вырываются и собственные слова, рожденные отчаянием, которые (в силу своей искренности, болезненности и надежды единственно на помощь Божию) просто не могут быть не услышаны. Как молился некто из древних отцов, глаголя: * Господи, чужд есмь всякого влага и исполнен есмь всякого зла: помилуй мя единым милосердием Твоим.
Эта глубина безнадежности и была источником, откуда хлынула вера, молитва, полная такой убежденности и настойчивости, что она прорвала все преграды, – одна из тех молитв, которые бьют в небо, как стрела, по слову Иоанна Нествичника. (Митрополит Антоний Сурожский о молитве Вартимея). И наконец, краткая молитва, более других почитаемая святыми отцами – известная под названием непрестанной Иисусовой молитвы:
* Господи Иисусе Христе, Оыне Божий, помилуй мя, грешнаго (грешную)!
Были и есть такие молитвенники, которые излюбляли одну краткую молитовку и ее непрестанно повторяли. Святой Кассиан говорит, что в Египте в его время обычною всем коротенькою молитвою был второй стих 69-го псалма: "Боже, в помощь мою вонми; Господи, помощи ми потщися". О святом Иоанникии пишется в житии, что он все повторял такую молитовку: " Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый". Ее же он прилагал и к каждому стиху тридцати псалмов, им заученных и составлявших его молитвенное правило. Другой некто постоянною своею молитвою имел такие слова: "Аз яко человек согреших, Ты же, яко Бог щедр, помилуй мя!" Иные, конечно, иные излюбляли для себя молитовки. С самого древнего времени очень многими избираема была молитовка: " Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго". Видим указание на нее у святого Ефрема (Сирина), святого Златоуста, святого Исаака Сирина, святого Исихия, святых Варсонофия и Иоанна и святого Лествичника. Потом она, все более и более обобщаясь, уста всех исполнять стала и вошла даже в Устав Церковный, где предлагается взамен всех молитвословий домашних и всех служб церковных… (Преподобный Никодим Святогорец, "Невидимая брань").
…образ упражнения Иисусовой молитвой состоит в тихом произношении ее устами или умом, непременно при внимании и с чувством покаяния. Дьявол не терпит благоухания покаяния; от той души, которая издает из себя это благоухание, он бежит прочь с прелестями своими. Проходимая таким образом Иисусова молитва – превосходное оружие против всех страстей, превосходное занятие для ума во время рукоделия, путешествия и в других случаях… Таковое упражнение молитвой Иисусовой приличествует всем вообще христианам, как жительствующим в монастырях, так и жительствующим посреди мира. (Святитель Игнатий Брянчанинов).
…благодатная Иисусова молитва вначале не сходит с языка и постоянно вращается в устах. Молитвенник так привыкает, так сродняется с устной молитвой, что постепенно она все больше и больше переходит с языка в ум, начинает вращаться в уме и потому ее уже называют умной молитвой. И если неотступно заниматься умной молитвой, то она переходит в грудную полость и входит в сердце, и вместе с ударами оно начинает творить Иисусову молитву, которая уже будет называться сердечной молитвой. (Псково-печерский старец Пафнутий).
…приступая к Иисусовой молитве, надо всем сердцем возлюбить Христа, каждый день читать святое Евангелие и не только читать, но и жить по Евангелию, исполнять все заветы Христовы, ходить на богослужения в церкви, причащаться Тела и Крови Христовой. Кто хочет получить спасительную благодать от Иисусовой молитвы, приступая к ней, должен отойти от греховной жизни… Афонские старцы свидетельствовали, что на каждое молитвенное воззвание: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!" – с небеси слышится отзыв: "Чадо, отпускаются тебе грехи твои". Но если занимающийся Иисусовой молитвой продолжает грешить, то небо для него глухо, закрыто, и Божиего отзыва нет… Иисусова молитва – великое оружие для православного христианина, она отгоняет всякие греховные, злые помышления, водворяет в душе мир, беззлобие, спокойствие, доброжелательное отношение ко всему живому творению Божиему. Она подготавливает вас к Царствию Небесному и навсегда, еще здесь на земле, соединяет со Христом молитвенными узами. Приступай к изучению Иисусовой молитвы, имея глубокое покаянное настроение и соблюдая постепенность. (Кавказский пустынник отец Кронид).
Владимир Мономах наставлял сына читать Иисусову молитву в дороге, верхом на коне. А в наше время сколько людей проводит жизнь в дороге, на современных конях (в транспорте и за рулем машин) – чуть ли не полжизни. Так вот и надо это время использовать на Иисусову молитву, а не на праздномыслие, праздночтение и празднословие. Прекрасный выход для мирян, у которых мало свободного времени для молитвы. (Из записок современного пустынножителя).
Кто хочет приступить ко Господу, сподобиться вечной жизни, сделаться обителью Христовой, исполниться Духа, чисто и неукоризненно исполнять заповеди Христовы, – тому надлежит непрестанно пребывать в молитве. Ибо единственное охранение и врачевательство для души – с любовью памятовать о Боге. А у супротивника нашего все усилия в том, чтоб отвлечь ум наш от памятования о Боге. (Святой Макарий Великий).
У одного боголюбца был обученный говорить скворец, который постоянно слыша произносимую хозяином молитву: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешна-го!" – и сам навык ее повторять. Раз летом вылетел он в растворенное окно на улицу, а тут и налетел было на него ястреб, но скворец, по привычке, в испуге проговорил Иисусову молитву, и тотчас ястреб отскочил от него. Так, даже бессмысленно произносимая молитва послужила во спасение от угрожающей беды. (Преподобный Амвросий).
По уверениям святых отцов, эти и иные краткие молитовки весьма неприхотливы, они не требуют ни времени, ни места, ни каких-либо условий. Произносить их можно везде, выполняя практически любую работу, даже в людской толчее, накинув узду на свой, обычно праздношатающийся, ум. Но проблема в том, что они зачастую не дают быстрого и явственного результата, и это может вызвать тоскливое ощущение тщетности и бессмысленности всяких усилий. Господь слышит их, но Ему важно знать, что наше обращение, наше взывание к Нему – не сиюминутный эмоциональный порыв, не состояние аффекта, эйфории или театрального взыграния, а выстраданное чувство, что помощи больше ждать неоткуда, что только Он и Его Пресвятая Матерь могут укрепить в жестоких испытаниях, уберечь от непосильного отчаяния, оградить нас от нас самих, очистить от тех душевных струпьев, которыми покрываемся еще с детских лет и которые носим потом на себе всю жизнь, не замечая собственного уродства.
Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч…
Внутренней природе современного человека свойственно нетерпение. Хочется всего и сразу, и как можно больше. Это раньше "непродвинутые" предки, занимаясь посадкой семян, инфантильно ждали всходов, ориентируясь на сроки. Теперь же мы, как в той сказке, тянем всходы за вершки, помогая их росту. Тонны химии уходят в землю, дабы ускорить, исправить, улучшить естественный процесс, ибо ждать невыгодно, глупо, несовременно, ибо в наших искусственных ускорениях нет уже места неспешному жизненному ходу, нет места самой жизни.
Это раньше человек-простачок чуть ли не до седых волос ходил в учениках и подмастерьях, изучая то или иное ремесло в совершенстве, до мельчайших деталей. Теперь же мы, едва и с горем пополам окончив школу, с лету открываем многочисленные ЧП и шлепаем на потребу рыночному спросу недопеченный хлеб, кося-накося шитые сапоги, очки, в которых стекла дают деру из оправы уже на второй день совместного проживания.
Это раньше в ходу и в моде было послушание, почитание воли и советов старших. Теперь же умудренный жизнью пятилеток, разобравшись во всех тонкостях и нюансах, к своему первому юбилею уже порядком подуставший от этой самой жизни, учит уму-разуму свою темную бабку, ибо все знает гораздо лучше нее.
Столько нужно успеть: отхватить, отцапать, экспроприировать, а век человеческий короток… Дорваться бы до некого символичного рога изобилия и трясти, трясти его, сердешного, над собственной алчной, никогда не насыщающейся кошелкой! Еще! Еще! Еще!
А жизнь идет себе – медленно, вразвалочку, без суеты и спешки. Да еще и комментирует походя: "Взгляни на небо… а птицы-то нынче… а зелени-то, зелени… эх, весна… Чувствуешь, как…" Бред!
Вот и приходиться тянуть ее, дуреху, толкать в спину, подбадривать пинками. А то и вовсе послать… со всем ее ветошным устройством! Деревья, цветочки, птички на ветках… Птичками брюхо не набьешь, и в небе, как в собственном джакузи, не понежишь жировые отложения. Нам бы, мать, вместо галочек да зябликов че-нють покруче, похлеще! Или покомфортней, пороскошней, посиропистей… Чтоб пробрало до косточек или забаюкало до пускания сплошных пузырей из осклабившейся пасти.
Люди тянут свои щупальца направо и налево к разным предметам, ко всему, что могут вообразить привлекательного, смотря по тому, куда их толкает вожделение. Но очень редки те, кто живет внутренне, кто свободен, потому что не прилип ни к чему, потому что, как вы знаете, и опыт нам постоянно это доказывает, как только мы думаем, будто чем-то обладаем, мы делаемся пленниками этого обладания. Как только мы что-то схватим, мы обладаем тем малым, что держим, w теряем гораздо больше. Если я возьму эти часы и зажму их в руке, у меня больше нет руки. Достаточно мне взять в другую руку еще предмет, и я стану совсем безруким. А если я сделаю то же самое сердцем и умом, я могу оказаться пленником всех своих богатств. (Митрополит Антоний Сурожский, "Духовная жизнь").
Этим духом нетерпения (уже в сфере духовной) страдали и иные из начинающих монахов. Протоиерей Валериан Кречетов рассказывал об одном монахе, стремящемся к жизни в пустыне и упорствующем в своем желании, несмотря на многочисленные увещевания, что рано, мол, поживи еще среди духовных братьев… Все просил да просил отпустить, его и отпустили. Первые часы все шло как по маслу. А потом поставил горшочек с едой на огонь, начал мешать – и горшочек перевернулся. Приготовил новую порцию – да только и та вдруг на землю пролилась. В третий раз поставил горшочек на огонь – и снова задел его. Разбил в гневе горшок и в монастырь воротился.
– Что случилось?
– Да я… там…
– Что, с горшком не ужился? Ну, живи в монастыре…
Истинных подвижников и пустынножителей всегда отличало то самое терпение и упование на Бога, которых так часто недостает нам. Иногда десятки лет истово молили они Бога избавить их от въевшегося в душу порока, охранить от нападок дьявольских. Этих святых людей – людей, тяжелой ценой заслуживших свою святость, – зачастую лишь у смертного одра посещало избавление от мучившего всю жизнь. А если уж и желали чего-нибудь горячо, непреклонно, отчаянно – так только благодати Божией, непреходящего ощущения Его присутствия.
Богоносные отцы… измыслили себе особенный образ жизни, особенный порядок провождения времени, особенный образ действования, словом, – монашеское житие, и начали убегать от мира и жить в пустынях, подвизаясь в постах, во бдениях, спали на голой земле и терпели другое злострадание, совершенно отрекались от отечества и сродников, имений и приобретений; одним словом, – распяли себе мир. Но потом подвизались распять и себя миру, как говорит апостол: "мне мир распяся, и аз миру". (Тал. 6:14). Какое же между этим различие?.. Когда человек отрекается от мира и делается иноком, оставляет родителей, имения, торговлю, даяние (другим) и приятие (от них), тогда распинается ему мир, ибо он отверг его… Но когда, освободившись от внешних вещей, он подвизается и против самых услаждений, или против самого вожделения вещей и против своих пожеланий и умертвит свои страсти, тогда и сам он распинается миру и сподобляется сказать с апостолом: мне мир распяся, и аз миру. Мартин Бубер передает рассказ о раввине, который жил в Польше в XVIII веке, жил в крайней нужде, в холоде, голоде, бедности и оставленности и который каждое утро радостно воспевал славу и милость Божию. И однажды кто-то, слыша его, сказал: "Как ты можешь так притворяться! Бог тебя лишил всего, а ты Его благодаришь за всё, что Он тебе будто бы дал!" И раввин ему ответил: "Ты ошибаешься, Бог меня ничего не лишил! Бог посмотрел на меня и сказал: что нужно этому человеку, чтобы он действительно стал всем, чем он может стать? Ему нужен холод, и голод, и оставленность, и нищета. И это всё Он мне дал в изобилии, и за это я Его благодарю". (Митрополит Антоний Сурожский, "Духовная жизнь").
Распинали мир многие, распяли себя миру единицы. Ибо уйти, убежать от мирских соблазнов, закрыться от них в затворах и пещерах, в стенах монастырских, когда неизреченной наградой светит наследование Царствия Небесного, – еще по силам выковавшей себя человеческой воле.
Но остаться закрытым изнутри, не поддаться соблазну, не распахнуться навстречу – когда облаками весенними вдруг закружат над головой помыслы: собственного ли величия, плотской ли страсти, когда то или иное искушение, насылаемое бесами или выплывшее из памяти, вдруг настойчиво застучит в дверь стоика, – куда тяжелее.
В Печерском патерике есть рассказ о подвижнике XI века Исаакии – купце в миру, сменившем беспечное и сытое существование на иноческое жительство в затворе. Одеваясь во власяницу, покрытую козлиной кожей, принимая в пищу исключительно просфору (да и ту через день) и умеренное количество воды, засыпая сидя и на короткое время, затем лишь, чтобы худо-бедно восстановить силы, молясь усердно, слезно и подолгу – по истечении семи лет дождался-таки этот Божий человек искушения, которое свело на нет весь его длительный иноческий подвиг. Было ему видение, и в этом видении бесы, приняв облик и стать ангелов, призвали его поклониться шествующему следом за ними "Христу". И поверил этому видению, и поклонился, так как в сердце, возможно, уже теплилось сознание своей избранности и своих заслуг перед Богом. Полностью обессиленный от последовавшего многочасового измывательства бесовского, подвижник целых три года – усилиями и молитвами игумена, преподобного Феодосия, и монастырской братии – приходил в себя, возвращался к прежнему своему состоянию и образу жизни, сполна уплачивая цену за свое столь живучее, несмотря на аскезу, живущее в сердце возношение.
Читая жития святых, то и дело сталкиваешься с описанием тех или иных браней, которые вели Божии люди с бесовскими силами. Причем силы эти не только являлись им воочию, но даже могли причинить – и причиняли – телесные муки. Особенно часто это происходило в эпоху перво-христианства, когда устраивались гонения на христиан, когда борьба со злом велась на очень глубоком и обостренном уровне и темная сила осознавалась воинами Христовыми постоянно.
Со временем, по уверению святых отцов, силы тьмы стали скрывать себя и замалчивать. Да и действия их стали тоньше и неуловимее и свелись, практически, к нашептыванию худых помыслов в сердце человека, подстреканию его к хульным и блудным мыслям, злословию и гневу, зависти и унынию.