"Скорая". Приезжаем в больницу. Дежурная медсестра, подняв голову над заполняемой карточкой: "У меня весы сломались. Сколько вы при-бли-зи-тельно весите?" И ляпнула. Приблизительное. В угаре страха совсем забыв и о птичьих порциях за последние три дня, и об исчезнувших щечках, и об осунувшемся личике – обо всем том, что отличает больного ребенка от здорового.
Нам назначают капельницу, с учетом этого – приблизительного – веса. В манипуляционной вливают в ребенка четыре пятых от назначенного… "Остальное (у медсестры новоприбывшие) докапаете в палате". – "Давайте не будем больше! Температура вроде спала…". – "Ну, как хотите…"
Как хотите!..
А дело ведь было совсем не в "хотите"… Могла ли я чего-то хотеть или не хотеть, когда дипломированный врач, специалист с опытом работы… и т. д., и т. д. Просто что-то во мне услышало это: "хватит". Тихое, но твердое "хватит", посланное Богом через ангела-хранителя.
Утром вернулись домой. Дочка какая-то вялая и бледная, ручки и личико прохладные. Но как-то всё мимо сознания… Главное, оказали помощь, главное, сбили температуру, теперь пойдет на поправку… В двенадцать дня легла и тут же уснула. Час, два, три. Спит – не добудишься. Четыре, пять. На все попытки поднять ее, предложения покушать, поиграть, почитать: "Мама, не мешай, я спать хочу". Меряю температуру, предварительно сбив ртутный столбик до 36 градусов. Ни малейшей сдвижки. Ни на деление. Сбивать ниже – уже просто страшно! А вдруг нет и тридцати шести? Звоню в больницу: "Что с ребенком? Температура…" – "Не волнуйтесь, мамаша, само пройдет. У моего сына тоже такое было".
Очень меня этот ответ успокоил. Руки трясутся, бросила трубку, начала растирать ручки и ножки. "Мама, дай поспать". Кинулась листать "Бабушку". Но что там найдешь, когда вообще не понимаешь, что творится с ребенком…
Молилась я тогда или нет – не помню. Но, возможно, моя материнская беда, лихорадочные поиски – как быть? что делать? – были той первой неумелой, но искренней молитвой, которую Спаситель не мог не услышать.
Сделала крепкий чай. По ложечке, с трудом, через "не хочу" влила в полусонную. Затем оделась – и на базар. За печенкой. Почему именно за печенкой, не смогла бы и сказать тогда. После печенки дочь слегка ожила. Температура начала постепенно подниматься. Появился слабенький аппетит.
Это потом уже я все разложила по полочкам. Или связала узор из разных причин и следствий. Физраствор, назначенный по завышенному весу, разжижил донельзя кровь. А говяжья печенка ее сгустила. Но тогда я действовала по наитию. И наитием этим была та самая помощь свыше…
Были и другие случаи, когда Господь стучал в двери. Эти стуки я слышу сейчас. И я благодарю Его за вчерашний день, совсем не умея различить в сумбуре нынешнего дня стук сегодняшний, с предложением сегодняшней помощи в решении какой-либо проблемы, может, не столь животрепещущей, как болезнь ребенка, но по-своему актуальной.
Подобные истории Вышней заботы были и случаются у каждого. Чуткое сердце осознает сразу, откуда пришла помощь; сердце, занятое собой или обуреваемое страстями – приходит к этому спустя время, а иное – без конца рубит мощный, зеленеющий сук догадки, упрямо врастающий в его окаменевшую аорту.
Но даже осознав эту помощь, даже ощутив краешком сердца благодарность за спасение, мы не спешим отозваться на зов. И пойти навстречу, ибо это "навстречу" ко многому обязывает. Наш мир – интересов, чаяний, упований, который каждый из нас детским мелком когда-то самоуверенно очертил вокруг себя, – мы давно уже переросли, в нем тесно и безотрадно. Новая покупка, новые впечатления от зрелища, перспективная работа с вожделенно растущей ставкой, бесконечная вереница вкусностей, которую мы можем теперь себе позволить, заморские берега, куда мы теперь могём прошвырнуться, амбициозно выпятив грудь… и такая общенародная, такая неисключительная, такая серенькая и беспросветная старость, через мутные оконца которой так страшно выглядывать во вчерашний день, в котором мы, полные сил, энергии, жизни, разбазарили, раздарили себя по кусочкам, по мелочам материальному вещественному миру, и ничего достойного нашей молодости, свежести, силы не получили взамен.
Бог стучит в наши двери. Но мы спим, и всякий тусклый, но привычный сон нам лучше неизвестной яви.
Ступенька за ступенькой, без печали, шагать вперед, идти от дали к дали…
Тяжелы на подъем были израильтяне, ведомые Моисеем в Землю обетованную, без конца жалеющие о покинутом египетском рабстве, несмотря на поразительные чудеса, то и дело совершаемые в течение их долгого, утомительного странствия.
Так, жена Лота, по велению Божиему бегущая с мужем из Содома, оглянулась назад – туда, где оставила мир своих неизжитых привычек, жизнь, которой по-своему дорожила, – и превратилась в назидательный соляной столб.
Жена Лотова, оглянувшаяся назад, – это образ души, вступившей на путь покаяния и заповедей Господних, но не идущей по этому пути решительным шагом. Бойся, христианин, пристрастными желаниями возвращаться к миру, от которого с его соблазнами и искушениями ты решился было удалиться если не телом, то духовно; больше и больше укрепляй себя в этой святой решимости, дальше и дальше беги от всего того в мире, что может задержать тебя на пути в Царство Небесное. (Епископ Виссарион (Нечаев)).
И сказочной, но очень жизненной (и жизнеутверждающей!) антитезой настойчиво просится прорасти волшебный, цветущий сад из "Снежной королевы"… И Герда, открывшая двери в унылый, свирепствующий ноябрь, замедлившаяся на пороге на считаные, колеблющиеся секунды, тоже оглянувшаяся (но несколько по-иному) на то упорядоченное, цветущее самозабытье, которое она покидала: "А стоит ли?..", "А найду ли?..", "А не лучше ли?.." В маленькой самоотверженной груди уже созрела решимость – ив этом оглядывании, как мне кажется, в этом сличении настолько разнородного и не сопоставляемого (благоденствие – и нужда, уют – и бесприютство, уверенность в завтрашнем дне – и полная неопределенность, а наступит ли это "завтра" вообще) она окончательно, напоследок утвердилась в своем уже принятом выборе.
Пристанищ не искать, не приживаться.
Ступенька за ступенькой, без печали,
Шагать вперед, идти от дали к дали.
Все шире быть, все выше подниматься!
Засасывает круг привычек милых,
Уют покоя полон искушенья.
Но только тот, кто с места сняться в силах,
Спасет свой дух живой от разложенья.
(Герман Гессе, "Игра в бисер") [5] Мне кажется, что все, выбравшие это "не лучше", рискнувшие окончательно закрыть за собой двери в прошлое (каким бы иллюзорно безоблачным ни казалось это прошлое в сравнении с ожидаемыми тяготами), ступившие в сырой и тоскливый ноябрь собственных стихий и страстей пусть не столь решительно, но бесповоротно, будут приняты и обласканы. Будут… Просто будут. Не прейдут в Жизни Вечной.
Борющиеся будут спасены, Господь не презрит их трудов и усилий… Люди же плотские, вовсе не думающие о спасении души своей, погибнут, если, конечно, перед смертью не принесут покаяния. О, если бы нас всех Господь сподобил улучить рай небесный! Впрочем, нужно надеяться на это: отчаиваться – смертный грех… Различны устроения людей, различную славу унаследуют они и в Жизни Будущей. Апостол Павел пишет: "Ина слава солнцу… ина слава звездам" (1 Кор. 15:41) и т. д. Даже ангелы Божии не в одинаковой славе у Бога. Ближе всех к престолу Божию пламенные серафимы – затем херувимы – потом престолы – господствия – силы – власти – начала – архангелы – ангелы (все девять чинов ангельских)… Разные есть степени блаженства, смотря по заслугам каждого: иные будут с херувимами, другие с серафимами и так далее, а нам бы только быть в числе спасающихся. Такие великие подвижники, как преподобный Серафим (Саровский), были серафимами по духу и теперь унаследовали их славу. Конечно, не все могут достигнуть такой святости. Покойный батюшка отец Макарий говорил: "Такие светила, как преподобные Антоний Великий, Макарий Египетский и прочие, были у Господа генералами, они и заняли генеральские места, мы же солдатики, и благо нам будет, если хоть самое последнее место займем среди спасающихся ". (Преподобный Варсонофий Оптинский).
Но вот дверь закрыта, и вроде бы знаешь, что как бы то ни было, но жить как жила уже не захочешь, не сможешь – но, Господи, помоги! – какие потемки… что делать?., как узнать, как учуять ту узкую тропинку среди все расширяющейся автострады путей мирских, по которой можно дойти к Тебе? Хватаешься сразу за всё, где-либо вычитанное или почерпнутое, начинаешь капитальную чистку всех своих заплесневевших залежей, энергия бьет ключом, а потом этот ключ иссякает, чувствуешь упадок сил, погружаешься в темноту, и настигшее уныние повергает тебя в отчаяние или беспросветную хандру. У святых отцов есть много емких и действенных советов на все случаи, могущие встретиться как у новоначального, так и у зрелого воина Христова, давно ведущего непримиримую брань со своей греховной природой и с бесовскими кознями.
Порядок, в каком надобно бороться с врагами своими и поборать свои злые пожелания и страсти, есть следующий: войди вниманием в сердце свое и исследуй тщательно, какими помыслами, какими расположениями и пристрастиями оно особенно занято и какая страсть наиболее господствует над ним и тиранствует в нем, потом против этой страсти, прежде всего, и поднимай оружие, и ее поборать старайся… На этом и сосредоточь всё внимание и заботу, с одним только исключением, что когда подымется между тем другая какая страсть случайно, то ею следует тебе тотчас заняться и ее прогнать и потом опять обращать оружие против главной своей страсти, которая непрестанно высказывает свое присутствие и впасть. (Преподобный Никодим Святогорец, "Невидимая брань").
В мысленной брани должно действовать так, как действуют на войне. Во-первых, потребно внимание; во-вторых, когда заметим , что браг придвинул помысл, должно прогнать его с гневом в сердце; в-третьих, надобно помолиться против него, призывая в сердце Иисуса Христа , дабы демонский призрак тотчас исчез, чтобы ум не пошел за мечтаниему как дитя, прельщаемое каким-нибудь искусником. (Преподобный Исихий, пресвитер Иерусалимский).
Как бы не смотрел, так не соблазнился бы…
Очень много сора, иной раз по макушку захламляющего нашу память и подсознание, оказывающего решающее влияние на эмоции, мысли и действия, заносится к нам через наши телесные двери и окна – глаза и уши, органы обоняния и осязания. Строгий контроль за всем, что зрительно ли, слуховым ли, обонятельным образом постоянно питает наше мирское любопытство или горячий интерес, отцы церкви называли внутренним постом, особенно важным в дни постов внешних.
Так, борешься, например, против собственной плотской страсти, от которой уже натерпелась с лихвой, которая давно уже командует парадом в твоей голове и сердце, отравляет жизнь, внося полынный привкус во все будничные отправления и заботы: ходишь на богослужения, читаешь 90-й псалом Давидов "Живый в помощи Вышняго", молитвы святой мученице Божией Фомаиде Египетской, святителю, чудотворцу Евфимию Новгородскому и др. Но любой постельный эпизод, даже случайно выхваченный глазом при "листании" каналов, сводит на нет множество упорных усилий.
Говорят: как бы не смотрел, так не соблазнился бы, как бы не услышал., так и сердце не болело бы, как бы не вкусил, так и не хотелось бы… Как же осторожно нужно смотреть, слушать, вкушать, обонять и осязать, или, лучше, как нужно беречь свое сердце, чтобы через чувства внешние, как через окно, не пробрался грех и сам виновник греха – диавол – не омрачил и не уязвил своими стрелами ядовитыми и смертоносными небесного птенца – нашей души. (Святой праведный Иоанн Кронштадтский).
Паче всего, брате мой, всеусильно держи в руках очи свои… и никак не позволяй им смотреть на нагие тела, не только чужие, но и на свое собственное. Ибо от такого любопытства и страстного смотрения удобно может зародиться в сердце сладострастная похоть блудная… Блюдись также всматриваться в хорошие яства и пития, припоминая праматерь нашу Еву, которая, посмотрев недобрыми очами на плод запрещенного дерева в раю, воспохотствовала его, сорвала и вкусила и подвергла смерти себя и весь род свой. Не смотри с вожделением на красивые одежды, ни на сребро и злато, ни на блестящие наряды мирские, чтоб чрез очи твои не вошла в душу твою страсть тщеславия или сребролюбия… И скажу обще: блюдись смотреть на пляски, пиры, пышности, споры, ссоры, пустоболтания и все другие неподобные и срамные дела, кои любит несмысленный мир и запрещает закон Божий… Надлежит тебе блюсти и уши свои. Не слушай срамных и сладострастных речей, песней и музыки, от которых блажью наполняется душа и разнеживается и сердце разгорается плотской похотью… Не слушай с услаждением пересудов, наговоров и клевет, какие иные распространяют о ближних своих, но или пресекай их, если можешь, или удаляйся, чтоб не слышать их… Блюдись вообще от слушания всяких слов и речей, могущих действовать на тебя душевредно, в числе которых не последнее место занимают лести и похвалы льстецов… (Преподобный Никодим Святогорец).
Сразу всплывает в памяти образ обезьянки, закрывшей глаза, уши и рот: "Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю", очень верно, хотя и в крайне сгущенном, утрированном варианте отражающий то, к чему нужно стремиться. Но в одночасье оградить себя от потока привычных впечатлений, выстроить за какую-то сказочную ночь внушительную таможню там, где ранее вход был свободный и беспрепятственный, – невозможно. Да и опасно. Ибо может надолго отбить охоту подвизаться на пути Христовом. Во всем нужна постепенность и естественность, особенно в христианских подвигах.
…с мудростию духовною человеческое мудрование в сравнение идти не может. Но вопрос всё еще остается нерешенным: так как же, можно читать иное что, кроме духовного? Сквозь зубы говорю Вам, чуть слышно: пожалуй, можно, – только немного и не без разбора. Положите такую примету: когда, находясь в добром духовном настроении, станете читать с человеческими мудростями книгу и то доброе настроение начнет отходить, бросайте ту книгу. Это всеобщий для Вас закон. (Святитель Феофан Затворник).
Многие зрелые христиане, живущие в миру, лишь спустя много лет решались выбросить на мусорку телевизоры и магнитофоны, сжигали кипы так называемой эзотерической и художественной литературы, не дающей глубинной сердечной вспашки, а лишь щекочущей поверхностный слой сознания своими дешевыми литературными трюками и эффектами. И предпринимались все эти гонения на мирское без особого насилия воли, легко и, более того, охотно, ибо ум, и сердце, и душу грели уже сокровища неземные: Новый Завет, утренние и вечерние молитвенные правила, посещения литургии. К этим сокровищам не в последнюю очередь можно отнести и книги преподобных и праведных: Аввы Дорофея, Феофана Затворника, Паисия Святогорца, Иоанна Златоуста, Антония Сурожского, Никодима Святогорца, Иоанна Лествичника, Тихона Задонского, Рафаила Карелина и многих других.
Работайте Господу со страхом и радуйтесь Ему с трепетом
Помимо весомых советов и рекомендаций, помогающих растерявшемуся, оступившемуся, разуверившемуся вновь твердо установиться на выбранном пути, чтение православной литературы дает – и это, мне кажется, даже более важным – постоянную подпитку для решимости следовать заповедям Христовым, не повернуть вспять.
Ведь даже десятой доли этих советов с лихвой хватило бы вооружить себя до зубов теорией и в этом всеоружии ринуться исполнять почерпнутые призывы и рекомендации.
Как привел пример митрополит Антоний Сурожский о жизни, а вернее, становлении одного святого:
"Услышал святой одну фразу, она его ударила в душу так, что на этом он целую жизнь построил. Антоний Великий услышал, как и многие другие: "Оставь все, раздай нищим, уйди", – и ушел, тут же, из церкви; как будто, по рассказу его жития, даже до конца службы не достоял, потому что, услышав, что ему нужно от Бога, зачем же дальше стоять? Пошел!..
А мы все могли бы, вероятно, цитировать десятки мест, которые – о, да! – нас когда-нибудь взволновали. А потом мы успокоились – до следующего места. И мы ищем и хотели бы, чтобы Бог нам завтра еще что-то показал: вчерашнее я уже прочел, пережил, а теперь, сегодня – нового жду!
Бог говорит: да нет! Что ты сделал с прошлым? Вчера Я тебе сказал: сделай то-то, ну – примирись, ты не примирился, чего же Я тебе сегодня буду говорить: иди в пустыню, когда ты все равно не пойдешь.
И так Священное Писание делается тусклым и все более скучным, потому что оно оживает только от делания".
Вот так, мило, с юмором и насколько глубоко бороздит и взрыхляет пласты наших душ видение нас воином
Христовым, чей призыв для нас отринуть нашу ветхую природу и вырасти в полную меру Христа прорастает не на бесплодной умозрительной пустоши, а на почве разумения и признания слабостей человеческих, но также признания и возможности, с Божией помощью, эти слабости преодолеть.
А для преодоления – преодолевания! – этих слабостей, для поддержания неотступного желания следовать однажды выбранному пути главной движущей силой, по мнению всех отцов церкви, служит страх Божий.
Однажды старец молился так: "Господи! Дай мне познать мучения грешников, чтобы мне от великих Твоих милостей ко мне, недостойнейшему, никогда не забыться, что я великий грешник". "Недолго спустя после таковой молитвы в один день, – говорит сам о себе старец Зосима, – вдруг я почувствовал неизъяснимое страдание во всем существе моем, в душевном, телесном и духовном; этого ужасного страдания невозможно выразить никакими словами: душа известилась, что это адское мучение грешников. Я не видел ничего и не слыхал, но только все во мне страдало и томилось непостижимо: душа, все тело, каждый, кажется, волос на голове страдал… И я в трепете упал на молитву пред Господом, но произнести ничего не мог, как только с крепким воплем воззвал: "Господи, помилуй!" И Он помиловал. И вдруг все миновалось, и слезы умиления и благодарения сами собой полились обильно". (Фудель С. И., "О страхе Божием").