Никодим
Земля Иерусалима, казалось, была к Нему более чем благосклонна. Прежде незыблемый авторитет фарисеев вдруг пошатнулся, их ярый противник, Креститель, тайно завладел душами людей, он и возвестил народу об Иисусе, обещав, что от Него изойдет самое великое, чего еще не знала история. К тому же "многие, видя чудеса, которые Он творил, уверовали во имя Его" (Ин 2:23). Свершались они Им по большей части незаметно, иначе от Него не требовали бы так настоятельно чуда (как в оправдание Его поступка в храме). Да Иисус и не стремился творить чудеса в это спокойное для Него время, но велики были Его любовь и сострадание к людям, и потому Его величие и слава излучали непроизвольно всевозможные блага для них.
Разве не обязывало Иисуса пребывание в Иерусалиме держать Свой "светильник горящим" и учить народ? "И многие уверовали в Него". Разве не должен был Он отдать всего Себя им? С ними не все ладилось, но давало ли это Ему право сторониться их? Может быть, Его долг, напротив, идти к ним? Нет, Он отвергал такое предположение. "Сам Иисус не вверял Себя им" (Ин 2:24). Он должен оберегать сокровище – Себя, Свою личность, этот дар Божий всем людям. Пусть она развивается свободно, на благо всем. Эти дети духовной столицы, с ее устаревшей верой, возомнили, что только им принадлежит истина. От Иисуса требовалось не так уж много, всего лишь, как говорится, поставить точку над i. Их вера в Него походила скорее на одобрительное суждение знатоков, чем на полное доверие тех, кто жаждет помощи и наставлений. Они хотели "приспособить" Его для себя, нанять на служение себе, и тогда Иисус навсегда почил бы в словесных гробах их лозунгов, не принеся никому никакой пользы. Но Он знал, что происходит в душах людей, знал их всех, и потому "Себя" им и не вверял. Он накапливал силы для великих, грандиозных дел, был свободен и оставался самим собой.
И тут к нему приходит "один из начальников иудейских", Его противников, фарисеев, может быть, даже один из самых главных, оплот мнимого духовного знания! (Ин 3:10) Любопытно наблюдать, как по-доброму, хотя и совершенно безуспешно, Иисус пытается склонить на Свою сторону пришедшего. Он как бы не принимает его всерьез, зная наперед, что разговор окажется скорее бесполезным, и все же вплетает в него, по своему обыкновению, нечто способное пробудить совесть собеседника. На свои настойчивые вопросы Никодим получает укоризненные ответы, и чем настойчивее гость, тем ответы добрее, сердечнее и в то же время резче. Но он не в состоянии воспринять услышанное, и его любопытство остается неудовлетворенным. Он, похоже, не замечает стрел, направленных на человеческое в нем, на его совесть, упорствуя в своем "научном подходе", отчего разговор действительно оказывается бесплодным – и прежде всего для него самого.
Есть что-то необычное в мышлении, умонастроении и духовном состоянии людей, входящих в партии, объединения и прочие союзы, особенно связанные с религиозной сферой. У каждой такой системы есть как бы свой дух, который считается общим для всех, и потому редко кто из входящих в нее осмеливается наполнить иным духом и светом свободы свое собственное Я. В то же время "системная" мысль живет только в сообществе людей, но не в отдельном человеке. "Мы знаем, – говорит Никодим, – что Ты – Учитель, пришедший от Бога", но – так и хочется продолжить – не осмеливаемся сказать такое вслух, поскольку система-то об этом ничего не знает, да и зачем ей знать нечто новое, из настоящего. Для партии главное действовать во имя Бога, и она вполне осознанно держится подальше от Учителя, посланного Им!
Спаситель не обращает внимания на это противоречие. Для Него подобное "знание", чуть ли не заменившее этим ученым мужам религию, – пустой звук. "Вы вообще ничего не знаете о Божественном. И вам не понять, что теперь важнее всего для Царства Божьего, поскольку у вас нет ни глаз, ни ушей, ни сердца, ни голоса". "Тот, кто не родится заново, не увидит Царства Божия". "А что такое Царство Божие?" "Царство, где властвует Бог", – это и возвестит Иисус, когда выйдет на открытое служение (после заключения Иоанна в темницу), и оно, Царство, овладеет всем видимым миром. Здесь же, в этом Евангелии, повествующем исключительно о значении Иисуса для человека как такового, слова служат для описания некой действующей в Нем силы. "Во Мне, через Меня и вокруг Меня правит Бог, вы просто этого не замечаете. Вам кажется все таким понятным, вы хвалите одно и порицаете другое, а рядом с вами пребывает Некто, через Кого в это самое мгновение действует Бог. Что видите, слышите вы, в Его сердце распахивает двери для Отца Небесного. Его это спасло, вас же всего лишь позабавило. Это не ваша вина – иначе вы и не можете, а чтобы было по-другому, вам надобно родиться заново".
Встречный вопрос фарисея на столь сильный ответ вынуждает Спасителя углубиться в суть этого "Царства Божьего". А есть ли оно в самом человеке? То, что однажды было предвещано Богом: "И будет у них жилище Мое, и буду их Богом, а они будут Моим народом" (Иез 37:27), мог сказать Себе Иисус: "Исполнилось во Мне", "Ты живешь во Мне, Я – обиталище Твоей власти, а Ты – родина Моего духа. Это и значит быть человеком, к этому мы, люди, и предназначены". Почему Он таким был, почему только Он один, теперь Иисус знал. Не за какие-то заслуги, а благодаря Своему происхождению. Нам же, всем прочим, лучше и не пытаться в своем детском сознании возомнить себя чадами Божьими, "уверовать", что мы таковые есть, с благим намерением вести себя сообразно этому званию. Потому что мы ими не являемся, мы прежде всего плоть, природа, нечто, внешне способное к высшему развитию и совершенствованию: на нем могут взойти цветы, напоминающие дух, но цветы эти, не успев распуститься, увядают. Чадом Божьим надо родиться. "Но Я существую, – говорил Себе Иисус, – и лишь для того – другой цели и быть не может, – чтобы все люди стали такими, как Я. Чадо, которое как бы умерло в них, не успев появиться на свет, возродилось для всех во Мне и вместе со Мной". Не слышатся ль в словах Спасителя о возрождении из воды и духа воспоминания о том, что было когда-то и с Ним? Он предстал перед Иоанном за весь род человеческий, и то, что Ему было передано через воду Отцом и дано в духе, предназначалось для Его братьев, для них открыл Отец в Нем, в Сыне, возможность стать чадами Божьими. Для этого был послан Иоанн, для этого дарован миру Сын.
Здесь особенно ярко и полно открывается нам то, чего миссией Иисуса хочет достичь Бог. Плоть, то есть человек, являясь по своей природе частью этого целостного в своей взаимосвязи мира, никогда не достигнет в себе самом того, что дало бы ему право жить вечно и иметь живую связь с Богом. Плоть нуждается во внешней пище, грубая – во всевозможных нервных раздражителях, более утонченная – в наслаждениях властью, славой, признанием заслуг, местью и т. д. Ее земному существованию положен предел, и на ее челе начертан смертный приговор. Универсальность этого закона подтверждает пример Никодима, олицетворяющего плоть в ее самом утонченном виде, с религиозным привкусом. Даже то, что он услышал от Иисуса, – всего лишь пища для его "конька", оно ему "интересно", но не более того.
Но с тех пор как пришедший во плоти и во плоти возраставший Иисус стал обиталищем власти Божьей, она должна была распространиться в конце концов во всем чувственном мире как Царство Божие. Теперь человек уже не только плоть, он уже не подобен "самостоятельному государству", которое хотя и платит Богу, Верховному правителю, дань в виде скудной веры и неохотного повиновения, живет по своим законам, преследуя собственные интересы; возродившись в Иисусе, соединившись через Него с Богом, он – чадо Божье, он – из Него, Бог ему, по сути, отец и мать, и в итоге Бог станет в нем "все во всем" (1 Кор 15:28). Если плотское было своего рода "домом", где обитали сгустки постоянно конфликтующих между собой желаний, было тленным веществом, то область власти Божьей – это некое царство, единое целое, пусть поделенное на части, но осененное одним духом, Его Духом. Его право – быть вечным, в Самом Себе, Его призвание – победить, Его назначение – выбить у него почву из-под ног.
Сила и мощь этого Царства (нам во благо) основана на его способности победить и без участия плоти, ибо рожденное от плоти – есть плоть, и никаких надежд возлагать на нее не стоит. Царство это – великое, величайшее, могущественнейшее деяние Бога, и самый первый Его великий поступок – послание на Землю Иисуса. Спаситель, беседуя с Никодимом, коснется этого чуть позже, здесь же, в контексте духовного обновления, о нем пока ничего не говорится. Его собеседник посчитал бы сказанное неслыханной дерзостью, не поняв Его. Видимо, по аналогичной причине Иисус умалчивает и о том, что человек возрождается именно от Бога Отца. Тем яснее говорится об этом в Первом послании Иоанна (1 Ин 1:3 и далее), чье повествование исходит из собственного опыта и, конечно же, из услышанного им от Учителя.
Спаситель говорит о мощном воздействии Духа, называя Его проявления подобными ветру. Рожденный "от Духа" ощущает свое обращение, вызванное чем-то иным, и, постигая происшедшее с ним изменение, заключает, что это было. Плоти же несвойственно оказывать какое-либо содействие проявлениям Духа. Божий Дух самовластен и не подвержен никаким изменениям, подобным тем, что испытывает плоть, или мы вызываем в себе сами. Он – живой, Он – личная сила Бога, Его непрекращающаяся благодать – в нас и на нас.
Впрочем, и человек во плоти делать кое-что обязан. Ведь Он не только плоть, в нем есть еще и искра Божья, отчего способен стыдиться своей плотской сути, понимать отсутствие Бога в себе, неизбежность смерти, и поэтому воспринимать помощь, посылаемую Богом. Вот в чем смысл воды.
Вода, как первое условие нового рождения, напоминает о внешнем в видимом реальном мире, первоначальном поведении ищущего помощи. Это рождение не может и не должно быть чисто внутренним событием, просто сменой взглядов и помыслов, в таком случае оно – плод человеческого воображения, то есть плотского в нас, которым навсегда и останется. Я обязан встроить свою жизнь в великую, невидимую, но открытую для всех историю Бога на Земле. Только увязывая свою жизнь с этой историей, можно найти в ней Бога спасения. Вот первая мысль, заключенная в слове Иисуса о воде, и она о том, чего должны мы достичь сами.
С ней связана и другая – о деле, которое совершил Бог крещением у Иоанна. От плотской сути простой сменой образа мыслей не избавиться, плоть нужно искупить. Избавить от запаха смерти, исходящего от моего существа, может только слово Божье. Его, Великое, и послал Бог через Иоанна в мир.
Сообразно тому времени, пока Иисус пребывает подле Иоанна, уступая первенство ему, Он живет абсолютно теми же мыслями, что и Креститель, считая Себя и его одной двойной личностью, призванной на одно общее дело, которое каждый исполняет по-своему. В них и через них во всем Своем величии правит Бог, дабы люди возродились и стали Его чадами. Для этого Иоанн крестит водой, а Иисус будет крестить Духом. В словах Его (о воде и духе) скрывается деликатный укор, высказанный через Никодима фарисеям, верящим, будто они и без Иоанна, сами по себе, могут угодить Богу. "В обход Иоанна пути в Царство Божье нет" – так можно истолковать сказанное Никодиму. И то, что сегодня должно произойти с человеком, будет совершено Богом, а не силой воображения, и торжественно войдет в историю человечества, как поступок, свойственный только Ему. Поэтому и совершается это не тысячекратно и внезапно, проникая непосредственно с Небес в потаенные уголки человеческого сердца, а через конкретную видимую личность Его раба и посланника. "Вода" олицетворяла тогда в какой-то степени публичную просьбу о прощении, в которой кающийся раскрывал свои грехи перед рабом Божьим, – действие, по сути отличное от того внутреннего, тщательно скрываемого покаяния, с которым обращается к Богу каждый фарисей.
Иисус лишь тактично намекает на это, Никодим же с прежним усердием продолжает расспрашивать Иисуса. "Но как это может быть?" – требует разъяснить он. И тут Спаситель, похоже, прибегает к последним доводам. "Вы, люди ученые, полагаете, будто умеете (в духовной сфере) переставлять вещи по собственному разумению до тех пор, пока они не покажутся вам понятными и не принесут вам удовлетворение. Мы же (Иоанн и Я) так не делаем, мы придерживаемся фактов: говорим то, что знаем, и что видели, о том и свидетельствуем. Но это я могу лишь утверждать, доказать же не могу, иначе Мне пришлось бы говорить о вещах небесных, на этом бы все и закончилось, и Ты стал бы Меня опровергать". И далее, как бы подытоживая, добавляет: "Вам своими абстрактными рассуждениями и добродетелями до Небес не добраться, поскольку все ваши достижения – одна видимость. Но речь сейчас о другом, ваше спасение в том, что Я пришел к вам и могу вас ввести туда, откуда Я родом, и мог бы поэтому рассказать вам о вещах Небесных".
Он называл Себя Сыном Человеческим, словно речь могла идти о ком-то другом. Этим выражается Его потребность в удивительно кротком, уважительном отношении к Самому Себе. Он то с умилением взирает на Себя, Сына Человеческого, то с состраданием говорит о человеческом сыне (которому негде приклонить голову), но всегда в этих словах звучит самоотречение, доступное и нашему ощущению.
Где тот момент, когда Иисус заканчивает Свою беседу с Никодимом и подводит ей итог? Мы не знаем, да это не так и важно. Возможно, у нее было продолжение, а может быть, и нет.
Эта беседа убеждает Спасителя в том, как непросто будет многим увидеть и понять исключительное значение Его личности, принять ее и в итоге найти свое спасение уже в одном только доверии Ему. Он будет, и в этом нет сомнений, каким-то образом вознесен (Ин 3:14,15) над человеческой массой – и тогда предстанет перед всеми явлением совершенно необычным. Но произойдет ли это в величии и славе или вначале пройдет через позор и мучения – это из Его слов не следует. Вероятно, последнее Он интуитивно считал вероятным, но так или иначе, все должны осознать, Кто Он и что Он для них значит. Какой небывало торжественный момент, когда Спасителю еще яснее открывается любовь Его Отца к миру, проявившаяся в том, что Он – Сын Божий… Почему Я есть? То, что Я есть, доказательство любви Отца к миру. Я послан спасти мир, а чтобы судить его, для этого Я не нужен. Ибо во Мне в мир пришел свет, которого люди не хотят: он слишком ярко высвечивает их дела, и это уже суд над ними. А они желают прощения и милости. Прежняя тьма им милее, во тьме религиозное можно раскрашивать на свой вкус.
Самарянка
Из Иерусалима Иисус отправился на берега Иордана, чтобы быть подле Иоанна и продолжать начатое им, действуя так же, поскольку "время" Иоанна еще не кончилось. "Хотя Сам Иисус не крестил, а ученики Его" (Ин 4:2), Иоанн называл Его Тем, Кто будет крестить Святым Духом, и тогда получалось, что всякий Им крещаемый обретет через такое крещение Святой Дух. Но, во-первых, в то время это было еще невозможно, а, во-вторых, при таком слишком буквальном понимании слов Иоанна предстоящее великое дело Иисуса могло быть истолковано как нечто совершающееся само по себе.
Ничего удивительного не было в том, что к новому Проповеднику из пустыни люди тянулись куда сильнее, нежели к Иоанну, который, впрочем, и сам то и дело указывал на Него. И действительно, народ чувствовал величие Иисуса, но кроме этого, и мы должны это понимать, колоссальное доверие к Себе Он невольно завоевал Сам, как Своей святостью, так и приветливостью к людям, ибо вырос среди простонародья и познал на себе его беды и искушения. Тем более неосновательным становилось место Иисуса на втором плане. Поначалу это смущало лишь учеников Иоанна, но вскоре – а это куда хуже – и фарисеи заметили, что Он более приобретает учеников, нежели Иоанн. Возможно, они даже злорадствовали по его адресу, но их успокаивало то, что он, беспощадно клеймящий их, сам померк в сиянии другого, почитаемого народом куда больше, Того, чья доброжелательность и милосердие позволяли им надеяться на лучшую участь.
И что сделал Спаситель? Он "оставил Иудею и пошел опять в Галилею" (Ин 4:3), поскольку "пророк не имеет чести в своем отечестве" (Ин 4:44). Вся наша идея о так называемом "счастливом времени" основывается на том, как понимать это место в Библии. А коли пророк в своем отечестве ровным счетом ничего не значит, то хотел ли Иисус по этой причине на Свою родину вернуться или ее покинуть? Пророком пренебрегают не там, где он по воле случая родился, а там, где вырос, и посему родиной Иисуса следует называть Галилею – туда Его и повлекло желание стать человеком неприметным, ничем не выделяющимся. По сути, другого варианта у Него не было, если Он не хотел помешать Иоанну в полной мере использовать "его время". Это подтверждают и Евангелия, повествующие о том, что Иисус вышел на открытое служение лишь после заключения Иоанна в темницу и позвал за Собой нескольких учеников, которых явно знал и прежде, и те, оставив сети, последовали за Ним.
Создается впечатление, будто Матфей (4:12–16) вступает в противоречие с Иоанном, называя моментом и причиной возвращения Иисуса в Галилею известие об аресте Крестителя. Но дело тут в особой манере его повествования. Для Матфея внешние события второстепенны, они лишь обрамление важного в духовном отношении содержания, отчего, к примеру, часто истории (о римском сотнике в Капернауме, о бесноватых в стране Гергесинской, о расслабленном и др.) он излагает настолько кратко, что полностью понять их можно лишь с помощью других Евангелий. И, повествуя о жизни Иисуса, он не слишком заботился о хронологии Его внешней жизни, сосредоточившись на ее внутреннем смысле. Он пишет для иудейского читателя, которому жизнь Иисуса в общих чертах хорошо известна, особенно ее внешняя сторона, но именно это обстоятельство и мешает иудею поверить в Него, ибо, по его представлениям, жизнь Мессии не может протекать так прозаично, в полном противоречии с обетованиями. Всякий раз, когда Иисус оказывается в приниженном положении, Матфей сообщает об исторических причинах, почему так получилось, и одновременно ссылается на соответствующее пророчество, из которого следует, что именно так все же и должно было произойти (это "все же" звучит в его многочисленных "да сбудется реченное").
То же и здесь. "И Он удалился…", что на присущем Матфею кратком языке означает: "Он удалился по следующей причине". Так евангелист оправдывает то, что для большинства иудеев было камнем преткновения (ср. Ин 1:46 и 7:52) и заставляло сомневаться, Мессия ли Иисус. Предпочитая набожной Иудее, для которой Он, Мессия, Сын Давидов, и был предназначен, презренную Галилею, исповедовавшую язычество, Иисус не препятствовал судьбе, постигшей Крестителя в той самой Иудее, – в этом и исполнилось предсказание.
Причины, по которым Спаситель поступил именно так, были, по мнению Матфея, скорее не политического характера, будто Иисус хотел отправиться туда, где Он меньше привлекал бы к Себе внимание местного правителя. Они куда возвышенней: в том, как внезапно и чуть ли не до срока прекратилось служение Иоанна в Иудее, Иисус увидел знак Божий, что Иудея не то уготованное Богом место, где должны раскрыться начатки Его Царства.