Компания собралась необычная: Иисус со Своими учениками, Левий и его друзья-мытари. Все вели себя непринужденно, словно давние знакомые. Поначалу мытари ждали какого-то подвоха и чувствовали себя неловко, поскольку у многих было на совести немало едких слов и насмешек, произнесенных по адресу этого нового движения, а то и его зачинателя, отчего поглядывали на Иисуса с робостью и смущением. Но все вышло по-другому. Осененный святостью, каким любезным, человечным оказался этот Иисус. "Я представлял себе мрачного заклинателя духов, а тут человек, подобных которому я еще не встречал. Находиться рядом с Ним такое блаженство, которого я сроду не испытывал. О, какое же я ничтожество, но теперь все будет по-другому. Иисус, не смотри на меня так; если бы Ты знал, кто я на самом деле! Да, в конце концов, Он это знает, его взгляд проникает в самое сердце", – звучало в душе иного мытаря.
Иисус ведь Сам сказал, что пришел "призвать грешников к покаянию".
Но пир, на котором собралась столь необычная компания, взбудоражил, если не сказать – неприятно поразил, всех горожан. Часть пирующих сидели за столами на открытом воздухе, что, по обыкновению, собрало немало любопытных. Иные, наверное, думали: любезный молодой учитель, хотя человек и очень добрый, но на сей раз со своим "оригинальным" добродушием явно переборщил, начисто забыв о Своем достоинстве, не говоря уж о благочестии, которое Он должен блюсти.
Но еще серьезнее это восприняли "специалисты". Должно быть, они говорили меж собой: вот что получается, когда много возомнивший о себе одаренный молодой человек не желает учиться у старших и хочет делать все по-своему. А они ведь люди испытанные. Что тут можно сказать? Не будь Иисус Иисусом, с их мнением можно было бы согласиться. Они пытаются вмешаться, но не прямо – такова уж особенность людей, убежденных в собственной правоте, которая на деле ведет их по ложному пути – не высказывать свои порицания напрямую, в открытую. Так и здесь – учителю они порицают учеников, а ученикам - учителя.
Первыми приходят законники и фарисеи, которые предостерегают учеников, указывая им на то, что их Учитель водит знакомство "с нехорошими людьми". Нечто греховное в этом на первый взгляд действительно было. Иисус оставил без внимания дурные качества мытарей, и в том, что Он пошел с ними на сближение, было своего рода одобрение теневых сторон их профессии, отчего упрек и казался справедлив. Но именно предосудительность их действий, пагубность их пороков и стали для Иисуса подходящим поводом для общения с ними – ради их же блага. Его вело к ним сострадание – это они чувствовали, и вскоре в их душах родилась благодарность к Нему. В Его глазах они были больными, Он же – врач, не отступающий – как и положено врачу – ни перед какими болезнями, врач, который может и хочет излечить всех. Эта их болезнь поражает мысли и чувства, и имя ей – грех. Покаяние же есть полное отвращение от греха, проникнутое верой в Иисуса, и привести к нему мытарей – дело ближайшего будущего. На это обвинители, скорее всего, ответили бы так: "Что ж, призывать грешников к покаянию нужно, только не на пиру. Вот если бы Ты стал их увещевать, читать им проповеди, тогда все было бы замечательно, но делить с ними трапезу?.." Так думает всякий, кто болен сам, – врач же мыслит иначе.
Но есть нечто удивительно великое в этой трапезе с мытарями. Извечное сострадание Божье в Иисусе по-детски наивно и доверчиво проникает туда, где мрак и грех, чтобы вывести из них заблудших чад, и здесь мы видим становление в Нем человека. Именно здесь, в Иисусе, ясно проявилось великое обращение Бога к нам: Бог по собственной воле сближается с грешником, что резко контрастирует с напускным человеческим благочестием, девиз которого: "Будь набожным, и ты блажен, а не станешь – горе тебе!". Слова правильные, но горе бедняге, полагающему, что с их помощью можно обрести блаженство; это обман. Такое благочестие мало чем отличается от того же лицемерия. Спаситель, однако, говорит: осознай, что ты таков, каков в Моих глазах – грешник, и тогда Я смогу тебе помочь. Лицемерный чувствует себя благочестивым, но это чувство ложно; Иисус же помогает человеку на деле стать таковым, но в то же время не осознающим своего благочестия.
Приходили и другие, считающие своим долгом порицать не Спасителя, а Его учеников. Среди них – ученики Крестителя. Они видят своих прежних товарищей, возможно считавшихся некогда лучшими учениками Иоанна, но решивших последовать за "агнцем Божьим", – и вот они едят и пьют на этом пиру, пусть без чревоугодия, но ведь с явным удовольствием! Для людей серьезных – нас и нам подобных – такое просто немыслимо!
Спаситель напоминает им, что говорил их учитель, называя Его женихом. Эти слова Крестителя, которых мы выше едва коснулись, полны высочайшего смысла.
Для лучшего понимания реальных последствий становления человека в Иисусе единственным подходящим в нашем земном представлении образом, или примером, может служить брак, и в особенности то радикальное изменение жизненных обстоятельств и условий, которые ожидают девушку, ставшую невестой и супругой. Невеста – уже член семьи жениха, тоже дитя его отца. Она полностью вступает в те же семейные, правовые, моральные отношения, в которых находится ее будущий супруг, не благодаря своим стараниям или заслугам, и благодарить ей за это некого: она ведь сама своего рода подарок – не просто в силу действующих законов, а как бы естественным порядком – как второе Я жениха. Вот почему столь могущественны, действенны слова юноши, обращенные к девушке: "Ты хочешь быть моей?" – ведь они имеют столь серьезные последствия.
Креститель называет Иисуса женихом, высоко вознося Его над нами, прочими рабами, и посланниками Божьими, и ставя Его слово превыше всех наших слов. Оно есть поступок и творит нечто реальное. Иисус, Сын Божий, ловец человеков на Земле, призывающий их стать в Нем детьми Божьими. Само существование такого человека – Иисуса Христа – свидетельствует о почитании и уважении Богом всего рода человеческого от момента его возникновения и по сей день. Каждый из нас наделен правом стать Его истинным чадом. Поэтому Иисус и восклицает: "Покайтесь и веруйте в благую весть!" Он собирает всех откликнувшихся на Его призыв, и когда их будет во множестве, тогда человечество, освобожденное от греха, станет невестой, тогда и будет свадьба, которую Спаситель позже назовет Своим Вторым пришествием.
Эта притча раскрывает нам, что же Иисус понимал под "Царством Божьим". Будучи невестой, девушка уже вступает в некие родственные отношения, хотя, с точки зрения права, еще непрочные и не вполне строгие. Они как бы синоним "Царства Божьего" для общины Иисуса. Но весь их смысл, правовой статус – следствие брака, который им предстоит заключить. Так и Царство Божие в полном и подлинном смысле наступит, лишь когда состоится брачное торжество, когда со Вторым пришествием Иисуса воцарится порядок вещей, при котором люди станут истинными чадами Божьими.
Речь Иисуса перед учениками Иоанна позволяет нам полнее проникнуть в смысл этой притчи. Никому не хочется медлить со свадьбой, и если она откладывается, значит, существуют причины, способные вызвать самые незавидные последствия, вплоть до разрыва помолвки. Невеста Иисуса вела себя непристойно, совершила блуд, вот и страшится свадьбы, отчего жених "у нее отнялся", и она уподобилась вдове (Лк 18:1 и далее), притесняемой сатаной, который воспользуется ее одиночеством, и "тогда будут поститься сыны чертога брачного".
"Невестой" Иисус Своих учеников в этой притче назвать не может, да это и противоречило бы Его благородной натуре. И Он называет их "сынами чертога брачного", на что есть веская причина. Они не столько "невеста", сколько причастники дома жениха, участвуют в Его деле "ловли человеков", разделяя с Ним радость побед и горечь неудач.
Об этом и напоминает Иисус ученикам Иоанна. "По вам же, прочим людям, заметно, стоит в вас пробудиться истине и правде, как вы тут же внутренне и внешне делаетесь суровыми и мрачными. У вас попросту нет того, в чем вы так нуждаетесь, и вам этого не достичь. Мои же ученики рождены от Отца, они на стороне Божественной, небесной, где рабская боязливость отступает, а души наполняют радость и веселье, которые вам, не осознающим себя чадами божьими, непонятны и неизбежно кажутся проявлениями неблагочестия".
Однако ученики Иоанна были люди своеобразные, вознамерившиеся высоко нести имя своего учителя, уподобив его флагу, в руках с которым идут заключать сепаратный мир, – даже после взятия его под стражу. Иоанн был мостом из мира земного к Иисусу, и сходить с этого моста они не хотели. Спаситель на образном примере показывает им всю абсурдность их поведения. Его мы находим у Матфея и Луки, но в переводе Лютера у первого образ ярче: старую одежду обычно чинят, наставляя новый лоскут, полагая что так будет лучше. Однако в греческом оригинале слова Спасителя звучат иначе: "Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды" (Лк 5:36). Этой притчей Иисус говорит им: "Вам жаль выбросить вашу "Иоаннову одежду", но в Моей, "Иисусовой", вам нравятся лишь некоторые детали, вы и хотите ими приукрасить вашу одежду, но это не сделает ее красивой".
В результате как раз то, что они считали величием человеческого духа, больше всего и препятствовало признанию и радостному принятию ими во всей полноте и целостности того великого проникновения в Божественную сферу, которое произошло в Иисусе.
Но если в свое человеческое мы вбираем Божественное как некую "добавку" или "поддержку", то переходим в неустойчивое, трудно выносимое состояние, в котором Божественное не может развиваться свободно, поскольку постоянно трансформируется, подстраивается под мое человеческое в угоду ему. В итоге мое человеческое, не способное справиться с непосильной для него задачей – войти в резонанс с Божественным, – хиреет и погибает. Вот что, скорее всего, хотел донести им Спаситель, дополнив объяснение притчей о новом вине в старых мехах.
Возможно, фарисеи и ученики Иоанна ответили Ему так: "Что ж, быть такими, как вы, куда приятней, но мы решили для себя игнорировать это новое, чтобы еще больше преуспеть в благонравии". Этой иллюзии и лишает их Спаситель, хотя в то же время их понимает и отчасти извиняет: "у мытарей в прежней жизни не было ни духовной отрады, ни радости – то есть, "вина"; у вас все же кое-какое "вино" есть, и не такое уж плохое, пусть старое, но хорошее. Проникнувшись однажды вашими наставлениями, можно без особых душевных терзаний и духовных усилий быть вполне довольными собой. Мое же новое вино требует небывалого самоотречения, когда человек не может быть довольным собой. Поэтому вы и говорите "старое лучше" (Лк 5:39).
Больше с учениками Иоанна (как партией) мы не встречаемся, на первый план выходят фарисеи. До сего момента отношения между ними и Иисусом были вполне дружественные. Их сомнения по поводу Его окружения, хотя в них виделось двуличие, не были лишены смысла. И Спаситель относился к ним уважительно. Правда, слова: "Не здоровые имеют нужду во враче, но больные" и "Я пришел призвать не праведников, но грешников" – в первую очередь означают: "Я не собираюсь обличать в заблуждениях того, кто считает себя сильным и праведным", но в них, можно даже сказать, признание достоинств фарисеев. Но это – до времени, пока опыт не научил Его другому, и это еще впереди. Скоро противоречия между ними начнут проявляться все острее и острее.
Камнем преткновения была и оставалась суббота. Та самая суббота, подаренная Богом Своему народу как всеобщее достояние и право, как обязательное всенародное действо, как уникальное оформление внешнего поведения, строго отвечающее десяти заповедям. И посему она, с одной стороны, достояние, за которое мы все ревностнее боремся не только в интересах религии и во имя всенародного блага, но, с другой стороны, во все времена весьма удобное поле деятельности для каждого, чьи стремления к святости, как и у фарисеев, ограничиваются по большей части внешним успехом и видимыми результатами.
Как-то в одну из таких суббот ученики (Мк 2:23) проходили засеянными полями, срывая пшеничные стебли. Не оставлять же сорванные колосья без пользы на земле, и они их ели, тем более что были голодны.
Фарисеи же само извлечение зерен из колоса воспринимали как "осквернение субботы". Зачем они сделали из такого пустяка проблему, нам станет ясно, если допустить, что так они надеялись произвести благоприятное впечатление на этого предельно совестливого, но очень уж "возомнившего о Себе" Учителя. Пусть Он видит: есть все же люди, побольше Его преуспевшие в соблюдении Божьих заповедей и относящиеся к ним серьезнее, нежели Он.
А может, к тому их подтолкнули распространившиеся в народе Его слова: "Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное". И тут им вдруг представляется удобный, на их взгляд, случай показать Иисусу "несправедливости Его поспешного суждения".
Спаситель, по Своему обыкновению, не пускается в обсуждение второстепенного, а останавливается на принципиальных моментах, которые и помогают решить вопрос. Не без юмора Он ссылается на куда больший проступок Давида, когда тот, вольно истолковав Божественные предписания по известным только ему соображениям, "ел хлебы предложения", уподобив себя священнику, тогда как сам был жертвой. Но Иисус идет еще дальше, заявляя: "Суббота для человека, а не человек для субботы". Заповеди – не самоцель, не "школьные упражнения", они полны смысла и служат высшей цели, имя которой – "человек". Отчетливее всего это видно на примере субботы. Почетная дань в виде жизни, приносимая чадом Творцу, возвращается к нему как Его дар. Тот, для кого Творение не более чем природа, над и за которой ничего нет, проживает свою жизнь от колыбели до могилы как мыслящее животное, способное лишь работать, наслаждаться и наживать добро. Но кто видит в ней Творение, а над ним и за ним – Бога, тот в седьмой день охотно отрешается от низменного, земного и становится человеком в высшем смысле этого слова, существом вечным. Тогда для него суббота – день блаженного покоя наедине с Богом, а для Бога – день сближения с человеком.
"Посему Сын Человеческий есть господин и субботы", – заключает Он. Как уже говорилось выше, "Сын Человеческий" в понимании израильтянина и означало – "человек". А человек, каким ему следовало бы быть и каким он должен стать, каким он являет себя в Иисусе, в заповедях не нуждается, он – бог. Спаситель как прообраз человека, как Тот, о Ком сказано "В начале было Слово, и Слово было у Бога", есть не результат, не чудесный окончательный итог соблюдения множества наставлений и заповедей, напротив, эти заповеди – Его отражение, как бы отдельные фотографии Его существа, и в Нем человек должен быть возведен в ранг закона.
Но еще острее противоречие во взглядах проявилось в другой истории, случившейся, должно быть, много позже. Вопрос должен был еще созреть. Благочестие не бывает двояким. То, что за него принималось, в итоге оказалось пустым воображением, скрывающим лицемерие и безбожие.
Наступает суббота, Иисус приходит в синагогу (Мк 3:1 и далее) и видит там мужа, "имевшего иссохшую руку". Видят его и "они". Любой человек почувствовал бы сострадание к этому калеке, подумав при этом: "Слава Богу, дорогой, что есть Спаситель, через Него Бог поможет тебе". Любой – но только не они. У них нет сердца, они не чувствуют, что человек задыхается под тяжестью предписаний и воззрений. Им недостает любви, как, впрочем, и веры. Единственное, что их занимало: "Станет ли Он исцелять в субботу?" "Исцеление" всегда было в их понимании своего рода ремеслом, подобным, скажем, ремеслу булочника – воззрение, очень похожее на то, которое сегодня породило греховное выражение "исцеление через молитву". Здесь вера полностью растворилась в неверии или суеверии: молитва никогда не лечит, и если страдалец выздоровел, значит, либо втайне воспользовался каким-то "снадобьем" (и такое бывает), либо его исцелил Бог.