Мы начали со стиха 20 (Ин 5): "Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам". И вот что встречаем после этого. Пока что Иисус объясняет Свой чудесный дар более близкими, доверительными отношениями с Богом. "И покажет Ему дела больше сих, так что вы удивитесь". (Здесь акцент делается на слове "вы", придавая ему оттенок "ради вас".) Из любви к вам разбудит Он вас, дабы обратили к Нему, Богу Живому, сердца ваши и поняли, что Его мысли о вас полны милосердия. "Ибо как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет", – говорит Спаситель, подразумевая в первую очередь грядущее воскрешение мертвых, подобное воскрешению юноши в Наине, но также и все то, что скажет еще о победе над смертью, поскольку под "оживлением" Он явно подразумевает куда большее, нежели "отсрочку" от нее. И, поясняя это "кого захочет", продолжает: "Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну". Оживление – отмена приговора, и решать это Он предоставил Сыну. И вот теперь Сын пребывает среди нас как наш ближний, брат и как наш судья. Поэтому Он, готовый судить мир, способен его и спасти, поскольку волен распоряжаться нашей судьбой. Отец может без сомнений доверить Ему этот суд, поскольку Иисус любит Отца и во всей полноте ощутил, как ужасно мы вели себя по отношению к Нему. Но суд может завершиться и нашим спасением, если мы своей волею предстанем перед Сыном, Который видим, явив Ему нашу кротость и смирение. Ведь Он и отдал Ему весь суд, "дабы все чтили Сына, как чтут Отца". Но поскольку сегодня Сын для нас так же невидим, как и Отец, и имеет тот же Божественный облик, то мы можем впасть в искушение, толкуя все иначе, чем это мыслилось в те времена. Тогда главное было в том в том, Сын – видим и предстоит людям как любой человек. Отец же невидим, и потому люди представляют себе Его, как им вздумается, но как при этом чтить Отца? В таком случае все может оставаться таким же, как и прежде. Вот потому-то Он и восставляет в человеческую историю, в человеческую жизнь Своего Сына, и наделяет Его Своей славой, чтобы Его, Бога, вновь чтили на земле, чтобы Он имел здесь историю, стал неким фактором, с которым считаются. И тогда на Видимом, на Сыне, откроется, является ли честь, оказываемая Отцу, Невидимому, ничего не значащей формальностью, пустыми словами, или это сила, не имеющая себе равных. Но в те времена чтить в человеке Иисусе Сына Божьего было совсем непросто. "Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца". "Истинно, истинно, говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь". С таким проникновенным заверением обращается Иисус к Своим слушателям: действуйте и не сомневайтесь, что это так. Не исключено, что Его слова были восприняты столь же холодно, сколь горячо Спаситель их произнес, отчего Он, по-видимому, и продолжил (стих 25): "Истинно, истинно, говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас (звук, тон) Сына Божия и, услышавши, оживут".
Кого Спаситель называет здесь мертвыми? Тех, кого Он, как было с юношей в Наине, вновь призовет в земную жизнь? Конечно же, нет, ибо о таких говорилось Им прежде (стих 12), и вот это "истинно, истинно" служит, скорее, вступлением к чему-то совершенно новому, неожиданному, о чем и свидетельствует сказанное далее о суде. А может быть, это "мертвые духовно", как полагает Годе? В его трактовке Спаситель здесь подразумевает целый класс духовно мертвых, "имеющих уши слышать". Но откуда следует, что эти люди перед Ним "мертвые духовно"? Спаситель таковыми Своих слушателей, "имеющих уши слышать", явно не считает. К тому же понятия, которыми Он пользуется, просты, очевидны и вполне конкретны, а потому не следует приписывать Ему что-то сверхутонченное, замысловатое и по сути противоречивое. Ведь в предыдущих стихах Он обращается именно к Своим живым слушателям, и нелогично допускать, будто это "истинно, истинно" Он вновь адресует им. Такую трактовку Годе можно объяснить лишь сложностью данного евангельского текста.
Пусть восприняты Его слова равнодушно – Он все равно твердо надеется, что придет час – у Него будут и другие, благодарные слушатели, и, говоря, чувствовал – они уже здесь: это невидимые, умершие. Из всех людских голосов они внимают лишь одному - гласу Сына Божьего. Скрытый от наших чувств, открывается им глас Сына Божьего.
Мы почему-то так страшимся думать о мертвых, что даже наука, исследующая все на свете, обходит их стороной. То же приписываем мы и Спасителю. И эта бесчисленная толпа, перед которой ныне живущие – ничтожное меньшинство, игнорируется нами не меньше, чем всеми, кто вообще отрицает бессмертие. Они где-то далеко от нас, одни – и их совсем немного – на Небесах, остальные, которых не счесть – в аду. Но так ли это? Вправе ли мы предполагать такое, особенно в отношении ада? К сожалению, да, но только если подразумеваем "ад" в библейском смысле. Лютер же этим обозначает два различных "места пребывания", лучше сказать, две различные "формы существования", "положения". Во-первых, геенну – как место, предназначенное исключительно для проклятых. Но Библия не объясняет, кто же сейчас туда попадает. Не откроется ли нам весь ее смысл лишь на Страшном суде? Во-вторых, гадес – место умерших, почивших в пагубе. Именно туда, а не в геенну и попал богач (Лк 16:23), там же пребывают миллиарды умерших язычников. По сути, это понятие восходит не к Откровению, оно было известно не только израильскому, но и всем древним народам, включая первобытные. Только Израиль воспринимал его скорее рассудочно, более осмысленно, и именно потому, что оно истинно. Именно от гадеса, места мертвых, которое способно воздействовать на людей, Иисус и опасается этих враждебных влияний, настраивающих народ против Его общины. Почему? Потому что слова, обозначающие мир потусторонний, следует понимать не в чисто пространственном, географическом смысле, но и в первую очередь в духовном. "И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешися". И в обоих случаях Капернаум оставался на берегу Генисаретского озера – и когда, наполненный обитателями Неба, ангелами, принял Иисуса, и позже, когда принял обитателей гадеса.
Иисус думает и об умерших. Его сердце распахнуто для всех, а взгляд всегда сосредоточен на Великом, Всеобщем. Говоря здесь о мертвых, Он имел в виду именно умерших – внимающих голосу Сына Божьего. Живые слышат телесно, и для них голос Иисуса сливается с голосами других людей, те же – духовно, отличая голос Сына Божьего по своеобразию и значимости того, что Он говорит. "Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную". Но как такое возможно, у них ведь нет тела? Тут им на помощь придет Спаситель, и тому есть великое, высокое обоснование: "Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе". То есть отдал ее в Его распоряжение. "И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий". Здесь Лютер употребляет слова "Сын Человеческий" и "Суд" с определенным артиклем, отчего смысл непонятен. У него получается не "суд" вообще (с неопределенным артиклем), о чем говорилось выше, а суд именно сейчас, в тот момент, когда он еще неуместен. По Закону царство мертвых законно лишено истории. Ни Священная история, ни что-либо еще отменить данный приговор не могут, и они мучительно ожидают окончательного решения суда, который станет для них не чем иным, как "следствием по делу, имеющим определенные правовые последствия". И пусть они не надеются, что своим поведением повлияют на его ход. Священная история, искупление, а также покаяние и прощение действенны в живущем поколении, в "земле живых".
Иисусу вверен "весь суд", потому что Он Сын Божий. Позволение судить и мертвых, привнося в тот мир возможность оправдания, которая суть привилегия живых, – такое позволение Иисус получил, потому что Он человек.
В этом объяснении нас смущают два момента: во-первых, сказанное Им нигде в Новом Завете потом не повторяется (и это вполне естественно, ведь здесь говорится о "находящихся в гробах"); и, во-вторых, уж слишком оно не стыкуется с нашими современными (но не библейскими) воззрениями, однако вполне согласуется со словами Иисуса, вытекая из них и являясь их логичным продолжением. Прежде живые (стих 24), слушающие "слово Его", а затем и мертвые (стих 25), которые услышат "глас Сына Божия", могут избегнуть суда. И те и другие будут вырваны из царства смерти и оживут. И лишь после того, как для их возможного искупления свершится нечто неслыханное, – будет одержана великая окончательная победа над смертью – все воскреснут: "И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения" (стих 29).
Мысли о болезни и смерти, высказанные здесь Иисусом, и их связи с Божьим судом получают особое освещение в распрях вокруг исцеления Им слепого от рождения (Ин 9), в этой последней из трех священных историй, рассказанных Иоанном (первая – о царедворце, вторая – о больном у купальни Вифезда).
В пятой главе Евангелия от Иоанна – не сухое изложение Иисусом некоего бездушного учения. Его мысли поражают своей глубиной, они возвышенны и радостны. Тот же настрой у Него и учеников описан в девятой главе (стихи 1–5). Прислушавшись к их беседе, мы ощущаем ее печальный тон: пытаясь отыскать причины всякого зла, они вновь и вновь наталкиваются на темную стену грех, его неиссякаемый источник. Как врач, прежде чем лечить болезнь, исследует ее причины, так и свет, показывающий причину зла, есть первейший дар Всевышнего нам – в ответ на просьбу избавить нас от него – этого подлинного бича людей, мрачной тайны, наложившей свою печать на все человечество. Дарованный нам, этот свет – первейшая гарантия того, что Бог желает устранить грех в его отдельном и всеобщем проявлении или что мы, по Его произволению, вправе пытаться искоренять его именем Иисуса. Обычные случаи ученики уже умели объяснять себе и без помощи Учителя, но сейчас, судя по тексту, они в полной растерянности. Возможно, мы ожидали, что Иисус первым делом ответит им, что вообще так ставить вопрос нельзя, что не подобает всегда и непременно предполагать причиной зла – грех. Но в Его ответе, напротив, слышится одобрение их подхода к обычным случаям – давать им именно такое объяснение. Мы увидели бы в таком подходе (все объяснять грехом) чуть ли не оскорбление Бога, но это заблуждение – в этом оскорбление вовсе не Бога, а человека, иными словами, отсутствие должного к нему уважения. Мы с легкостью объясняем многое "ошибкой природы", чисто "телесным" пороком развития. Но для Спасителя это не причина, Он знает, что порок – это следствие некой, более высокой причины. Да и сегодня причины подобных уродств, возникающих еще при зарождении человека, остаются совершенно неясными, последствия же их – самые тяжкие. Нужно самому быть чуть ли не слепым, чтобы не увидеть при этом ужасающих причинных связей погибели.
"Кто согрешил?" Не cтала ли душа этого несчастного развиваться в сторону зла уже с момента зачатия, отчего ему и было отказано в праве на зрение? Вряд ли. Или та слепота – наказание за грехи родителей? Что ж, нередко болезненные и хилые дети – свидетельство родительских грехов! Но неужели слепота от рождения, лишение человека всякого представления о свете может быть из-за грехов кого-то другого?
Есть нечто странное в этой неотступной потребности понять "Почему?". Таким "недугом" страдал – слава Богу – и Лютер. А мы? Мы же, прочие, подвержены ему куда меньше, считая это чуть ли не грехом. Спаситель нисколько не осудил Своих учеников, а, напротив, помог им советом, объяснив, в чем тут причина. Ведь Он считал размышление (искание) одним из Своих главных дел. Но, размышляя, задаваясь вопросами, не ходи безбожными путями, не полагайся только на себя, помни о Боге! Думай с молитвой! Думай спокойно, доверяя своим мыслям!
Но это объяснение Спасителя весьма печально. Ему видится за грехом еще одна, кажущаяся непреодолимой губительная сила – тьма, тьма безрассудности, духовной слепоты, которая накрыла людей. Человек справится с грехом, на то есть искупление, но как искуплению пробиться к людям, если они обнесли себя каменной стеной. Спаситель видит, что Отец страстно желает, чтобы люди ощутили Его как Бога живого и милосердного. Но к ним, знающим все на свете, подступиться непросто, каждому, как он считает, ясно, что такое "Бог". И Бог уповает на "Свои дела" – чудеса. Одного такого "дела Божьего" достаточно, чтобы у человека открылись глаза и он сказал себе: Бог есть. Он не плод личной фантазии или умозаключений, Он – реальный, живой, и пред Его непостижимой благостью и величием откроются не только глаза, но и сердца. Для этого Бог и творит чудеса. Слепота и закоснелость людей ужасают Его, и, желая Своим светлым делом осветить их тьму, Он повелел Сыну Человеческому прожить целомудренно полжизни во тьме. Так велико Его желание открыться людям, достучаться до их сердец.
Сегодня, говорит Спаситель, у Бога появилась еще одна возможность для подобных дел. "Мы (не "Я") должны делать дела, которые Он нам поручил". По-дружески обращается Он к апостолам: "Придет ночь, когда никто не сможет" это делать, то есть когда у Бога не будет возможности говорить с людьми на таком языке. Тем важнее чудеса сейчас, и в первую очередь то чудо, на которое Бог возлагал столько надежд.
Удалось ли это Ему? Похоже, нет. Трогательно описывает Иоанн, как этот план Божественной любви разбился о стену человеческой закоснелости. Спокойно, по-деловому, без тени осуждения ведет он свое повествование, но его сердце обливается кровью. Фарисеи решительно не хотят признавать в Спасителе Посланника Божьего. И пусть громко говорит о себе сотворенное чудо, они должны отодвинуть его на задний план, словно бы оно и не происходило вовсе, чтобы ни в малейшей степени оно не могло свидетельствовать в пользу Иисуса. И они, проделав это, с достойным сожаления геройством, исполненные чувства собственного достоинства, возвращаются к своим текущим делам.
Но чудо все же возымело действие, с уничтожающей ясностью пригвоздив к позорному столбу в назидание потомкам их упорное желание "ничего не видеть". "На суд пришел Я в мир сей" (Ин 9:39), – с глубокой скорбью говорит Иисус, словно противореча другим Своим словам: "Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него" (Ин 3:17). Как больно было Ему обращать спасение в суд! "Чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы", – эти Его слова перекликаются с другими, которые Он скажет позже и которые ярким благодатным светом освещают постигшие Его испытания: "Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам" (Мф 11:25).
Страшными словами заклеймил Иисус преступное поведение фарисеев: "…чтобы… видящие стали слепы" (Ин 9:39). И Он не ограничивается ими, не оставляя никакой причины для оправдания такого поведения, безжалостно открывая всю его порочность. Предпочитающий закрывать глаза на столь великолепное деяние и пытающийся в то же время Его именем воздействовать на народ, подобен человеку, который хочет войти в дом, но не через дверь, то есть вору и разбойнику. Так продолжает Он Свою речь к фарисеям. Связность речи нарушилась из-за разделения Евангелия на главы, что, впрочем, имело практический смысл, делая ее более доступной для народа, но усложняло понимание той речи Иисуса, лишая ее контекста. Именно в этом чуде открылась человеческому роду, и в первую очередь Израилю, веками запертая дверь, через которую к людям устремилось милосердие Бога, Его живые дела. Сколько доброго может принести и принесет входящий этой дверью! У Израиля не было пастырей, и он пребывал на "дворе овчем" – месте в отсутствие пастырей безопасном, но равносильном тюрьме, из которой овцы так стремятся вырваться "на пажить". "Входящий дверью" есть пастырь, который явился во имя Бога Живого, и теперь на смену словам придут реальные дела, искусственная ограда "двора овчего" рухнет, и для каждого, называемого поименно, вместо нее будут узы послушания Ему. "И он зовет своих овец по имени и выводит их" (Ин 10:3).
Так Спаситель, заговорив иначе, удивительно деликатно и ярко вписал в эту уничижительную для фарисеев картину "с дверью" то величественное и прекрасное, с чем пришел Он к людям. Он не мог не осенить Своим светом ее мрачный колорит, и это смутило фарисеев: "Неужели под ворами и убийцами Он разумеет нас? Разве мы вошли не через дверь?"
Иисус преподал им урок – предельно ясный и неожиданный. По сути, "дверью" было не само чудо, а Он, Иисус, олицетворявший путь, вновь открывшийся между Небесами и Землей, Он, ставший для нас "дверью" к Богу и Божьей "дверью" к нам. Фарисеи же закрыли глаза на чудо, чтобы только не признать в Нем Того, Кто Он есть. И тут Спаситель растолковывает им смысл картины: "Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все (из живших в ту эпоху. – Ф. Ц.), сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их" (Ин 10:8). То есть все, кто до Него пытался особым образом оказывать религиозное воздействие на народ, делали это сами по себе, а не по поручению Бога, значит, побуждали их к тому нечистые помыслы, жажда власти или славы, удовлетворение чувства мести или каких-либо иных страстей. Они не могли желать ничего другого, кроме как погубить, украсть, убить – ведь дать что-либо они были не в состоянии, а умели только брать. Поэтому Иисус нежно и заботливо защищает израильский народ, чтобы люди при всем своем почтении к фарисеям, при всей робости перед ними, не следовали покорно их требованиям. Народ не должен быть только их добычей.
В самом деле, если мы хотим воздействовать друг на друга, то начинаем досаждать ближнему бранью, грозить карами, пугать, одним словом, оказывать на него моральное давление, при этом ничего не даем его душе, а только отнимаем, вытесняя жизнь смертью. Мы чувствуем ликование Спасителя, когда Он продолжает: "Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец" (Ин 10:10, 11).